При осуществлении передачи дел в госархив Ярославской области доступной для исследований оказалась довольно обширная информация. Но мало кто тогда обратил внимание на дело скромного рыбинского счетовода Кобылинского Е.С., расстрелянного в Москве в 1927 году. Если бы тогда близкие и знакомые увидели узника ярославских Коровников и московских Бутырок, измождённого, исхудавшего старика, вряд ли бы узнали в нём статного мужчину, с военной выправкой, аристократическими чертами лица, с мягкими, добрыми карими глазами. Именно таким до ареста был бывший гвардейский полковник, комендант Царского Села Евгений Степанович Кобылинский, последний начальник охраны императора Николая II.
Е. C. Кобылинский родился в Киеве в дворянской семье в 1875 году. Закончил Киевский кадетский корпус, затем Павловское пехотное училище. Воевал в первую мировую, дослужился до гвардии полковника. Сразу же после отречения царя от престола был назначен генералом Корниловым комендантом Царского Села, где в то время находилась царская семья.
Нетрудно понять, насколько морально тяжёлой была служба коменданта. Он был обязан охранять и фактически содержать под стражей человека, которого не мог не почитать в силу дворянского воспитания, вековых традиций и к которому относился с огромным уважением, всё больше видя в нём не императора, а скромного, сдержанного, очень вежливого человека, любящего мужа и трепетно-заботливого отца. Больше приходилось думать ему не о каком-то мифическом побеге, а о том, как оградить своих подопечных от хамства и откровенных нападок собственных подчинённых. Воспитатель цесаревича Алексея П. Жильяр вспоминает: «Несмотря на революцию, он продолжал служить Государю Императору верой и правдой, терпя грубости и нахальство охраны. Кобылинский сделал для царской семьи всё, что мог...» В своём дневнике, который Николай вёл с неизменной регулярностью, царь написал: «Кобылинский – мой лучший друг».
В августе царскую семью отправили в Тобольск. Кобылинский и несколько официальных сопровождающих от Временного правительства пытались сохранить минимальный комфорт для «царственных этапников» и даже отпускали их на службу в монастырь неподалёку от Тобольска. Царскую семью там встречали толпы рыдающих богомольцев, и расслабившиеся было солдаты быстро опомнились: такая реакция «тёмных масс» была вовсе ни к чему. Вскоре под предлогом опасности побега царскую семью перестали пускать не только в монастырь, но даже в церковь, что для глубоко верующих людей было сильной душевной травмой.
Плотный присмотр за семьёй дополнялся тщательным досмотром продовольственных посылок. Однажды полковник Кобылинский организовал выгрузку продуктов для своих подопечных, как вдруг в одном из ящиков бдительными стражами было обнаружено вино. После краткого митинга подчинённые полковника груз уничтожили. Поборники трезвости... До октября 1917 года сдерживать агрессивность солдат Кобылинскому и его немногочисленным сторонникам всё же удавалось. Позднее власть над охраной бывшего царя перешла от Кобылинского и представителя Временного правительства Панкратова к Солдатскому Комитету.
Режим стал поистине тюремным. Прекратились все связи с волей, регулярно проводились обыски. На Панкратова и Кобылинского началось неприкрытое давление. Подчинённые делали что хотели. Последней каплей, переполнившей чашу оскорблений и унижений, стало требование сорвать погоны, символ офицерской чести, не только с офицеров охраны, но и с императора. Понимая, насколько это унизительно для Николая, Кобылинский пытался сначала уговорить солдат не делать этого, а потом даже стал довольно наивно грозить неприятностями, которые могут после этого события произойти: мол, кузены Николая, английский король и германский император, будут очень недовольны.
Охрана, как следовало ожидать, отвечала на эти «страшные угрозы» дружным гоготом и заявила, что сама тогда вырвет с мясом погоны с плеч родственника английского и германского монархов. Пришлось подчиниться. Сам Евгений Степанович вспоминал: «Все эти истории были мне тяжелы. Это была не жизнь, а сущий ад, нервы были натянуты до последней крайности. Когда солдаты вынесли постановление о снятии офицерами погонов, я не выдержал. Я понял, что больше нет у меня власти, и почувствовал полное своё бессилие... Государь принял меня... Я сказал ему: «Ваше величество, власть выскальзывает из моих рук. С нас сняли погоны, я не могу больше быть вам полезным. Если вы мне разрешите, я хочу уйти. Нервы у меня совершенно растрепались. Я больше не могу». Государь обнял меня одной рукой, на глазах у него навернулись слёзы. Он сказал мне: «Евгений Степанович, от себя, жены и детей я вас прошу остаться. Вы видите, что мы всё терпим. Надо и вам потерпеть». Потом он обнял меня, и мы поцеловались. Я остался и решил терпеть».
Кобылинский остался. Но вскоре об отставке попросил Панкратов, чувствуя, что реально уже не обладает властью. Немногочисленные солдаты, которые казались недостаточно надёжными, тоже были уволены. На смену им пришли «твёрдые революционеры», присланные из Петрограда. Кобылинский без преданных людей в охране остался в одиночестве. Но продолжалось это недолго. Вскоре Кобылинского разлучили с людьми, которые стали ему за год с лишним самыми близкими.
Он остался в Сибири, пошёл в армию Колчака. Правда, участия в активных боевых действиях не принимал, служил офицером для особых поручений при начальнике снабжения Сибирской армии. После поражения адмирала был взят в плен под Иркутском. Но тогдашние власти особых грехов за ним не числили, потому обошёлся «малой кровью» – восемь месяцев концлагеря. Но не служить не мог и, смирившись с неизбежностью краха белого движения, устроился инструктором на курсы красных командиров. Прослужил недолго, доверия не завоевал, в июле 1921 года был демобилизован и направлен на жительство на Волгу, в город Рыбинск. Здесь он и нашёл, казалось бы, тихую пристань для себя, жены Клавдии и семилетнего сына Иннокентия – устроился счетоводом в Рыбинское губернское статистическое бюро.
Но судьба дала ему лишь краткую передышку перед страшным концом. Власти начали разыскивать царские ценности. Бывшая камеристка царской семьи Паулина Межанц на допросе в Тобольске дала показания, что драгоценности бывшего Государя могут быть у Кобылинского. Из Тобольска в Рыбинское ГПУ пришёл запрос, к которому прилагались выписки из книги учителя царской семьи Жильяра. В этих письмах отмечалось, что Кобылинский был «лучшим другом» опального императора. Рыбинское ГПУ инспирировало «монархистский заговор» и «обнаружило» связь с югославскими белогвардейцами. Следствие длилось с 11 июня по 11 сентября 1927 года.
Зловещий монархистский заговор в Рыбинске и Ярославле был разоблачён, костяк «заговорщиков» составили бывшие царские полковники: Кобылинский, Андреев, Фомин, Бахтин и другие. В вину им ставилось: собирались вместе, ругали власть, мечтали о возрождении старых порядков. «Заговорщиков» забрали в Москву. Пять месяцев просидел Кобылинский в одиночке Бутырской тюрьмы. В отчаянии написал письмо красному прокурору Крыленко, в котором клялся прахом отца, жизнью семьи, честью своей, что ни в чём не виновен. Сумбурное, надрывное письмо это нельзя читать без волнения. Горькую улыбку вызывают попытки бутырского узника разжалобить одного из главных палачей России упоминанием о том, что, находясь уже на советской службе, он, Кобылинский, активно занимался общественной работой и был казначеем кассы взаимопомощи, за что товарищи из партячейки его похвалили.
Ответ был один: расстрелять.
Полковник Кобылинский реабилитирован в 1996 году.
Соб. инф.