У великого русского философа Николая Александровича Бердяева вышло более сорока книг. Последняя – в середине прошлого века – «Самопознание». Мне кажется, что читать её лучше, пережив половину своего века. Эта книга не просто воспоминания и не исповедь на фоне трагических событий ХХ века. «Судьба неповторимой индивидуальности не вмещается ни в какое мировое целое», – писал философ.
Николай Бердяев пережил множество событий: четыре раза сидел в тюрьме, на три года был сослан на Север, выслан из своей родины во Францию, пережил все исторические катаклизмы, выпавшие на его жизнь (1876 – 1948 годы).
Он был женат на Лидии, женщине, которую обожал до конца жизни. Но всегда считал себя одиноким и писал, что свою эмоциональную жизнь ему легко было выражать лишь в отношении к животным, на них он изливал весь запас своей нежности: к собакам, котам, птицам, лошадям, ослам, козлам, слонам. И больше всего к собакам и кошкам – «Я хотел бы в вечной жизни быть с животными, особенно с любимыми».
У Бердяева было две собаки – мопс Томка, потом скайтерьер Шулька. Он был очень привязан к ним. Почти никогда не плакал, но рыдал, когда от старости скончался Томка и когда расставался с Шулькой при высылке семьи из советской России.
Больше всего он был привязан к своему коту Мури, «красавцу, очень умному, настоящему шармёру». Признавался, что страшно тосковал, когда кот был болен. «Мне очень свойственна жалость, сострадательность. Я с трудом выношу страдание людей и животных и совсем не выношу жестокости. Мне очень жаль всю тварь, которая стонет, плачет и ждёт избавления». «Жгучую, пронизывающую жалость испытывал я часто, когда смотрел в глаза животным: есть выражение глаз животных, которое нельзя вынести. Вся скорбь мира входит в вас».
Проблему общения он считал проблемой преодоления одиночества. «Я был и в глубине жизни, более, чем бывают философы, и вместе с тем как бы вне её. Но мне гораздо легче говорить об общении с моим любимым котом Мури и с моими собаками, которых уже нет. Мне не только легче говорить об этом, но, как я говорил уже, мне самоё общение с миром животных легче, и тут легче может выразиться мой лиризм, всегда во мне сдавленный».
1940 – 1946 годы он назвал остро катастрофическим периодом, хотя никогда не верил в мирное будущее. Вторая мировая война не стала для него неожиданным событием. Началось время сирен и бомбёжек. В июне 1940 года семья покинула Париж и уехала в Аркашон. «С нами ехал и Мури, который чуть не погиб в мучительном кошмарном пути, но проявил большой ум. Мы не хотели быть под немцами». Бердяева усиленно приглашали в Америку, но он отказался. «Вторжение немцев в русскую землю потрясло глубины моего существа. Моя Россия подвергалась смертельной опасности...» Он всё время верил в непобедимость России, в её миссию.
Осенью 1942 года Николаю Бердяеву сделали серьёзную операцию.
«Уже в самом начале освобождения произошло в нашей жизни событие, которое было мною пережито очень мучительно, более мучительно, чем это можно себе представить. После мучительной болезни умер наш дорогой Мури. Страдания Мури перед смертью я пережил как страдания всей твари. Через него я чувствовал себя соединённым со всей тварью, ждущей избавления. Было необыкновенно трогательно, как накануне смерти умирающий Мури пробрался с трудом в комнату Лидии, которая сама уже была тяжело больна, и вскочил к ней на кровать, он пришёл попрощаться. Я очень редко и с трудом плачу, но когда умер Мури, я горько плакал. И смерть его, такой очаровательной божьей твари, была для меня переживанием смерти вообще, смерти тех, кого любишь. Я требовал для Мури вечной жизни, требовал для себя вечной жизни с Мури. Я долгое время совсем не мог о нём говорить. Я всё время представлял себе, что он прыгает ко мне на колени. Когда мы громко читали по вечерам, то Мури любил быть с нами, он всегда являлся, хотя бы спал в другой комнате, и прыгал ко мне на колени. Теперь нет уже читавшей Лидии, нет Мури... В связи со смертью Мури я пережил необыкновенно конкретную проблему бессмертия. В нашем саду, под деревом, могила Мури. Проходя мимо могилы, я думал о бессмертии конкретно-образно, а не отвлечённо. Мне противна идея безличного бессмертия, в котором исчезает всё неповторимо и незаменимо индивидуальное».
«Личность человеческая более таинственна, чем мир, – говорил философ. – Её тайна никому не известна до конца». Это утверждение касалось и лично его.
Инна КОПЫЛОВА 
Ирина ПИЧУГИНА