Кот Баюн – пушистый, серенький, воротником-грудкой беленький. Сам добрый, ласковый, а коготки на лапках острые, зацепистые. Как пройдётся он ими по струнам гусельным, мягким баском подпоёт – заслушаешься. В глаза зелёные посмотришь – так любой байке поверишь и не захочешь, да подтянешь.
Птица Гамаюн... Её, бывало, не сразу-то и углядишь. Сидит на ветке – серенькая, незаметная, ну пичужка пичужкой, а встрепенётся, запоёт – откуда что берётся? Головку поднимет, крыльями сверкнёт – эх, заря-птица! И слушают её песни затаив дыхание. Известно, Гамаюн – птица вещая, об истинной правде поёт, о вечной любви. Вот замирают все и рассыпаются прибрежным мелким песочком, который чистая волна морская накрывает.
Пели, значит, кот да птица каждый по-своему, а держались вместе. Не было в городе у них пристанища, но на берегу озёрном всегда их ждала-привечала зелёная ива над самой водой. Не на её ветвях гнездо было свито, где птица Гамаюн свет увидела, не под её корнями нора копана, в которой Баюн глазки открыл, – только лучшего дома-убежища им и не требовалось.
Как тёплое время на дворе, странствовали тогда кот с птицей по нашему северному краю, песни свои людям пели. Меж собой ладили-дружили, хлеб-молоко честно делили. Друг дружке помогали, в пути оберегали. В знойный день, бывало, летит Гамаюн низко-низко, крыльями жаркие лучи заслоняет, чтобы коту в теньке идти. А коль их на открытом месте где непогода застанет, накроются тогда вдвоём Баюновыми гуслями – что же, всё не каждая капля!
Словом, по городам и деревням ходят, народу поют, а как утомятся – возвращаются к озеру, под свою иву. Обрадуется она встрече, листочками, как руками, всплеснёт, веточками погладит-приголубит. Баюн в глубокое дупло на стволе нырнёт, калачиком свернётся там поуютней и заснёт. Гамаюн же вспорхнёт на макушку ивы, усядется на самую тонкую веточку и притихнет: не то дремлет, не то в синеву небесную вслушивается...
Как только захмурится небо, холода подступят – тут уж не зевай, на листья ивушки гляди-поглядывай. В воду листва посыплется, подхватит её течением – значит, пришло время в тёплые края подаваться. Следом за листьями – сперва по озёрному бережку, потом по протоке да по речным берегам – к синему морю отправлялись каждую осень кот с птицей. По южным краям бродят, тамошнее население удивляют, а весной, стало быть, опять на север возвращаются.
Но на севере ли, на юге – люди везде одинаковые. Слушают лишь то, что хотят услышать. Занятны им Баюновы припевки – вот и не скупятся на ласку и угощение. Вещие же песни не каждому по нраву: растревожат они совесть, в сердце своё заглянуть заставят. А там – что? Вот и случается порой: песни не дослушают, прочь гонят. Камень в руки попадётся – и камнем кинут, заодно и коту достанется. Взлетит Гамаюн высоко-высоко, не достать. Но и друга, понятно, не бросит: за бока подхватит – ну, орёл-птица! – и за леса, за горы подальше улетит. Присядут отдышаться, кот Баюн бока зализывает, ворчит: «Снова вместо угощения – зазря колотушки! И охота тебе так-то вот петь? Пела бы покрасившее да попроще – и людям приятно, и нам посытнее». Молчит Гамаюн, потом головой покачает, с Баюном не согласная: «Не любо – не слушай, а петь не мешай...»
А вот у кого была птица желанной всегда гостьей, так это у матерей с младенцами. Бывает такое: «потеряет ночь» ребёнок – днём спит, ночью гулеванит. Изведётся мамаша, от недосыпа на ходу спотыкается, а Гамаюн тут как тут: у колыбели присядет и запоёт нежно-нежно – так, что глазки у младенчика сами собой прикроются. Смотришь – уже и носик в подушку сопит. Частенько и мама рядышком с малышом прикорнёт. Чтобы сон-угомон не тревожить, выпорхнет птица неслышимкой в окно и с лёгким сердцем улетает. Баюн, правда, частенько за это укорит-повздыхает:
– Опять с тобой за песни не расплатились...
– Зато чадо успокоилось, столько ночей мати с ним не спала, пускай нынче тоже отдохнёт, а проснётся – утру улыбнётся.
– Э-э-х, от её улыбки в нашей пустой миске молока не появится. Ладно, придётся, видно, опять мне небывальщинки позабористее мужичкам баять. Авось не поскупятся – тогда, поди, и сыты будем.
И снова впереди дорога – то на юг, то на север, на запад, на восток. Но у озера всегда их ивушка ждёт: встречает и провожает кота с птицей, во время отдыха покой их бережёт. Услыхала однажды сквозь предосенний сон Гамаюн, как листья с ветвей опадают, пробудилась – и правда: смотри-ка, осень на пороге! Заглянула в дупло, кота зовёт, а там – пустёхонько. Озирается по сторонам птица – глядь, по дороге из города Баюн идёт, гусли за собой волочит. Подошёл, на корень присел и лапкой эдак по гуслям постукивает: не знает, усатый, как разговор начать. Решился, наконец:
– В городе, – говорит, – был, песне новой научился. Уж такая замечательная песенка, ну во все времена к месту, и слов-то никаких – вот, послушай: «Мур, мур, мур да мур, мур, мур». Только и всего, а уж людям как нравится! Да и гусли не нужны совсем с такой-то песенкой.
Слушает Гамаюн, помалкивает до времени. Кот ободрился, дальше речь ведёт:
– Вижу, падают листья: в дорогу, значит, пора. Опять куда-то идти, по городам и сёлам бродяжить без причала. Давай-ка лучше здесь останемся. Я в городе такой хлебосольный дом нашёл: хозяева приветливые, щедрые и скотину жалеют – в холода кур с петухами и прочую птицу в избу пускают. Коли попрошу – так и тебе среди них место найдётся, сама ещё потом спасибо за всё скажешь! Ну что, решено? Остаёмся?
– А... песни как же? – спрашивает его птица. Тихохонько так спрашивает.
Как первое лёгонькое дуновение ветерка перед бурей. Насторожиться бы коту, успокоиться – куда там: усы распушил, глаза заизумрудились, кричит:
– Какие песни? Ну, слушают их те, кому слушать охота, а вспомни-ка лучше, сколько беспокойства через них приключалось, сколько слёз пролито. Забыла, как прогоняли тебя, палками да камнями досыта нас кормили?
– Ну и что с того? – отвечает Гамаюн. – Чего испугался? Да, было, прогоняли, не дослушав. А если время для этих песен ещё не настало? Баешь вот, что хозяева милосердные, скотину милуют. А их кто пожалеет, правду им поведает, об истинной любви пропоёт? Такие песни, за печкой сидючи, не сложатся – не споются!
– Эка замахнулась! Да пока их та истина проймёт, не одну сотню лет голодом сидеть придётся! Довольно с меня – ухожу в город жить, один уйду, если со мной идти не желаешь!
Вскинула голову птица:
– Иди! Видно, каждому своя дорога, и песня у каждого своя, как споёшь её – так и проживёшь!
А у самой голос звенит, как натянутая струна, вот-вот лопнет. Ивушка наклонилась над ними до самой земли, ветками их друг к другу подталкивает, просит будто: «Помиритесь... помиритесь...» Где там! Забросил свои гусли Баюн поглубже в дупло – и хвост трубой, в город зашагал. Гамаюн крыльями взмахнула – ах, огонь-птица! – молнией сверкнула в небе, только её и видели...
По-прежнему темнеет глубиной вода далёкого озера, отражается в ней ива, полощет поседевшие кончики листьев. Так и не разогнула она своих ветвей, стала отныне называться Ивушкой Плакучей. Частенько приходит к ней серый кот с белым пушистым воротником. Баюн? Нет, просто кот – Мурлыка. Греется на солнышке, сидя на могучем корне, поднимает морду и смотрит непомнящим взглядом на серебристо-зелёную крону над собой. Не просто так смотрит: за птицами следит. Повадился теперь кот на них охотиться, оттого-то и неласкова с ним Ивушка. Зашумит, колыхнёт листвой, шугнёт хорошенько Мурлыку, а пичужек стряхнёт с себя от греха подальше. Нечего делать – поточит Мурлыка о кору свои когти, раз упорхнула добыча, да и отправится восвояси.
Долго смотрит ему вслед Ивушка, потом расправляет в стороны руки-веточки, опять птиц к себе сзывает. Опускаются в её мягкие листья-ладони всякие пичуги – и такие, и эдакие, лишь Гамаюн пока ни разу не прилетала. Может, скажет кто: «Давным-давно не слыхали о ней в наших краях. Улетела, верно, насовсем». Да верно ли? Почему же тогда так сладко засыпают наши неугомонные малыши? Почему в мирской суете будней редко-редко, но просыпаются у нас в сердце отголоски чего-то нездешнего, вечно прекрасного и недостижимого? Или, точно споткнувшись на бегу, оглядываемся мы на прибрежную Иву, вслушиваемся: «Что это? Словно... рассказывает она нам о чём-то? Нет, показалось... просто ветер шелестит зелёным серебром длинных ветвей». И – бежим дальше...
Лариса СМИРНОВА.