Матушка Анна и её дети

Родилась Анна Петровна 29 августа 1900 г. в селе Тимохине ныне Некрасовского района в крестьянской семье, в которой было пятеро детей: два брата и три сестры. Аня была самой младшей. И, хоть трудно было родителям, они сумели дать ей образование: их дочь окончила церковно-приходскую школу, что по тому времени считалось вполне достаточным. А когда подросла и ей исполнилось 17 лет, к ней посватался местный священник Алексей Константинович Никольский. Он был на 11 лет её старше, но родители настояли на том, чтобы их дочь вышла за него замуж. Слово родителей тогда считалось законом. Вскоре состоялось их венчание, молодые зажили счастливой жизнью.

Через год у них родилась дочь Катя, но она после тяжёлой болезни умерла ещё в младенческом возрасте. В 1920 г. родилась сестра Вера, в 1922 г. – Зоя, а в 1925 г. родился я, меня назвали Владимиром. В 1925 году отца переводят служить в село Горе-Грязь Гаврилов-Ямского района. Постепенно семья обзавелась хозяйством: домом, скотиной, получила небольшой надел земли. То время я представляю смутно, так как был ещё мал, а мать рассказывала о той жизни неохотно. Но кое-что в моей памяти всё-таки сохранилось. Я хорошо помню наш дом, обстановку в нём, фисгармонь, на которой отец любил вечерами играть. Особенно запомнилась печь в передней комнате, отделанная изразцом, с надписями: «Муж, не серди свою жену», «Жена да убоится мужа своего».

Хорошо помню время уборки урожая, когда меня брали в поле, и я наблюдал, как мама и бабушка жали рожь серпами, вязали снопы и укладывали их в крестцы, а в дальнейшем перевозили в соседскую ригу, сушили и молотили цепами. Отец в этих работах участвовал редко. Даже с лошадью управлялась мать. Родители жили не скажешь, что дружно, но и не ругались. Я запомнил только один случай, когда они сильно поссорились. Мне папа сделал лук со стрелой, и в один из дней я случайно «выстрелил» своей сестрёнке Зое в грудь. Вот тогда досталось, конечно, от мамы отцу и мне тоже.

Беда в наш дом пришла внезапно. Отца арестовали и увезли в районный центр Гаврилов-Ям. Он только успел сказать матери: «Спасай детей!» Это было зимой, а в марте 1931 г. постановлением тройки ОГПУ Ивановской промышленной области, в которую тогда входила нынешняя Ярославская область, отца осудили к ссылке в Казахстан сроком на два года. Но это стало нам известно многие годы спустя.

А в это время мама думала, как спасать семью. Она боялась, что и нас могут отправить в ссылку вместе с отцом. За советом побежала в деревню Поляна к знакомой, которая работала в сельском совете. Та оформила ей справку, что мать живёт с А. К. Никольским в разводе с сентября 1930 года, то есть до его ареста. С этой справкой и пошла мама в районный центр в загс оформить свидетельство о разводе. К большой её радости, свидетельство ей оформили, но находившийся при этом представитель НКВД предупредил мать: если узнаем, что развод фиктивный, то и тебя, и всю семью отправим туда же, где муж. Эти слова надолго врезались в память матери. Она даже после возвращения мужа из ссылки боялась восстановить брачные отношения. Так и прожила всю жизнь без мужа и носила девичью фамилию Жилкина. Эту же фамилию стали носить и мы – дети.

Но как говорится в поговорке – «Одна беда не приходит». Зимой 1931 г. в Горе-Грязь нагрянула комиссия по раскулачиванию. Возглавлял её, как вспоминала мать, некто Иван Гомозов (или Гонозов). Хотя мы и не числились кулаками, но нас тоже «раскулачили» как семью священника. Конфисковали дом, имущество, лошадь, корову и всё остальное. Мне было очень жаль лошади и фисгармони. Мать просила Гомозова оставить хотя бы самовар, сказав: «Как же мы без него будем жить, ведь детям надо попить чайку?», на что Гомозов ответил: «В пруду воды много, пейте на здоровье». (Поясню читателю, что в то время в селе колодца ещё не было, воду для питья брали из чистого пруда.)

Чтобы мы, дети, не видели всего происходящего, бабушка увела нас к соседке, но спустя некоторое время я не утерпел, убежал посмотреть, и мне было смешно, как эти «раскулачиватели» пытались поймать куриц, которые, к счастью, разбежались. Кое-что из конфискованного имущества тут же продавалось местным жителям. А одна из них – Кочулева, купив самовар, после отъезда комиссии принесла его маме и сказала: «Нюра, бери его и пей чай, потом как-нибудь рассчитаемся». Другая соседка, Зинаида Власова, пустила нас к себе жить, предоставив нам маленькую комнату в пятистенке, в ней мы и прожили почти три года. В ней была печь, да ещё умещались кровать и маленький столик. Я с бабушкой спал на печи, а мама с дочерьми – на кровати, при этом Зоя спала в ногах. К счастью, приехавшая к нам побывать тётя Паша, посмотрев, в каких условиях мы живём, забрала с собой в Ленинград сестру Веру, которая прожила у них около трёх лет. А вскоре семья уменьшилась ещё на одного человека – умерла бабушка.

Несмотря на то, что мне было всего 6 лет, я как-то старался облегчить нашу жизнь. С ребятами летом ходил за грибами, в пруду ловил карасей, для чего корзинку обшивал сверху мешковиной, проделывал в ней дырку, клал камни для груза, а также корочки чёрствого хлеба для приманки. Вечером с помощью кола устанавливал корзину в глубокое место, а рано утром вынимал улов. Иногда он был вполне достаточным.

В  те годы в селе организовывался колхоз, которому дали название «Большевик». Председателем колхоза избрали бедняка Ивана Филиппова. Правильная фамилия его была Палетин, но в селе всё их семейство называли по имени деда Филиппа. С ним у матери произошёл неприятный инцидент. Филиппов стал спрашивать с мамы тысячу рублей, которую он когда-то якобы ей дал. Сначала мать это серьёзно не восприняла. Но он продолжал настаивать на своём. Однажды летом мы шли из села Введенья домой вдоль реки Которосли и повстречали Филиппова на дороге. Он шёл навстречу, неся на плече косу, и опять стал требовать деньги. Мать ему решительно ответила: «Как тебе не стыдно, Иван, у тебя за душой и рубля нет и никогда не было, а ты говоришь о какой-то тысяче, да ещё одной бумажкой, а ведь таких денег в стране не выпускают». Во время этого разговора я в страхе прижался к маме. Но всё обошлось благополучно. Правда, матери пришлось позднее заявить в милицию. И только после этого Филиппов успокоился.

Вот в такой напряжённой обстановке мы вступили в колхоз, в котором не было счетовода. Колхозники настойчиво предложили назначить счетоводом мать, которая считалась одной из грамотных колхозниц. И председатель был вынужден с этим согласиться.

Правление колхоза располагалось в единственном в селе кирпичном доме. Я частенько приходил к маме на работу и, как сейчас, представляю на стене большой портрет Ленина и надпись: «Ленин умер, но дело его живёт».

Мать трудилась в колхозе добросовестно, была очень активной в колхозных делах, и это не осталось незамеченным не только колхозниками, но и в сельском совете. По решению председателя сельсовета её направляют на районные курсы председателей колхозов в село Великое, по окончании которых её должны были избрать председателем вместо Филиппова. Но быть председателем ей не пришлось. Областное начальство, узнав об этом, приняло все меры, чтобы не допустить избрания. Их представитель на собрании заявил, что жена репрессированного священника – попадья вместе с мужем занималась антисоветской агитацией, высказывала недовольство колхозами, поэтому она не может возглавлять колхоз и быть его членом. В итоге мать не только не избрали председателем, но ещё и исключили из членов колхоза. А спустя два-три года колхозники приезжали к нам в Великое, просили мать возвратиться в колхоз и обещали избрать её председателем, на что мама ответила отказом.

Не представляю, как мы пережили то тяжёлое время, перебиваясь с хлеба на воду. На большее у нас не было средств. Спасибо добрым людям, они иногда кое в чём нам помогали. А вскоре, на наше счастье, нашлась работа: рядом с селом вели линию электропередач из Ярославля в Гаврилов-Ям, маму приняли в бригаду и она стала работать в качестве землемера, ежедневно в дождь и грязь в резиновых сапогах ходила по болотам, намечая места для будущих электроопор. К тому времени мне исполнилось восемь лет и я поступил учиться в первый класс, а сестра Зоя пошла уже в третий.

Вскоре работа по прокладке электролинии закончилась. Землемеры оказались не нужны, маме вновь пришлось искать работу. Она устроилась в районный центр на льнокомбинат «Заря социализма». И мы переехали в Гаврилов-Ям. С жильём временно устроились. Здесь, на окраине города, на квартире проживала тётя Маша – мамина сестра. Хозяева дома Шаныгины вошли в наше безвыходное положение и согласились, чтобы мы какое-то время пожили у них. В этом доме, состоявшем из двух комнат, точнее передней и кухни, мы проживали в количестве одиннадцати человек. При этом спальные места нам достались на полу, так как кровать ставить было некуда. Хозяин дома Пётр Шаныгин работал на льнокомбинате кузнецом. Частенько с работы приходил, как говорится, «навеселе». Его голос было слышно ещё издалека. Он любил громко восклицать: «Кто хозяин дома?» и отвечал: «Пётр Шаныгин». Чтобы не попадаться в этот миг ему на глаза, мы все прятались кто куда. Единственный, кто не прятался, была его внучка Маша. Дед её очень любил и при встрече с ней быстро успокаивался, тогда и нам можно было появляться ему на глаза.

Около дома протекал небольшой ручей, в нём водились мелкие рыбёшки, которых мы звали «огольцы». Таких рыбёшек я ловил, приносил домой и мама жарила их. Конечно, в таких стеснённых условиях мы долго проживать не могли. Мать постоянно думала, как бы приобрести своё жильё и помаленьку скапливала деньги. Приходилось работать на тяжёлой мужской работе и брать на дом дополнительную, более лёгкую работу. Да и нам с сестрой было нелегко ходить в школу через весь город. И мы очень обрадовались, когда узнали, что мама покупает дом в селе Великом, в семи километрах от Гаврилов-Яма. Собственно говоря, это была квартира в двухэтажном кирпичном восьмиквартирном доме на первом этаже. Туда мы переехали 1 декабря 1934 года. Я хорошо запомнил эту дату. В этот день в Ленинграде был убит Сергей Миронович Киров. В результате покупки жилья мы оказались в больших долгах и, чтобы как-то выйти из этого положения, пустили в дом постояльцев – семью Калининых из четырёх человек, да и наша семья увеличилась – из Ленинграда возвратилась сестра Вера. Конечно, было тоже тесновато, но зато мы рассчитались с долгами.

После отбытия наказания и возвращения из ссылки отец заезжал к нам в Великое. Разговор с мамой шёл, видимо, о восстановлении расторгнутого брака. Но мать согласия на совместное проживание не дала, помня строгое предупреждение работника НКВД. После этого отец уехал в Ярославль, устроился работать на стройку проспекта Шмидта (ныне проспект Ленина), где работал до конца его строительства. А когда государство наладило отношения с церковью, вновь стал работать священником в Смоленском храме села Фёдоровского Ярославского района. Там же и похоронен (умер он в 1943 г.). Мама продолжала работать на льнокомбинате. Возили их на работу на грузовой автомашине. Однажды, кажется в 1935 году, не доезжая до Гаврилов-Яма, на повороте дороги машина опрокинулась. Многие рабочие получили травмы, у мамы оказалась сломанной кость руки. Лечение продолжалось долго, к тому же кость срослась не совсем удачно. Пришлось сменить работу и устроиться в сапожную артель села Великого.

Такая тяжёлая жизнь наложила отпечаток на характер матери. Я никогда не видел её весёлой, улыбающейся. Она всегда была задумчиво серьёзная. Правда, песни частенько пела. Но они были в основном тоже грустные, о нелёгкой женской судьбе. Некоторые из них я запомнил. Это известная «Пряха». Она начинается такими словами:

«В низенькой
 светёлке огонёк горит.
Молодая пряха
               у окна сидит...»

Но продолжение у неё в мамином исполнении было народное, где пряха мечтает выйти замуж за богатого старика-вдовца, который свезёт её в Петроград, снимет для неё бельэтаж и научит танцам и балам. И ещё одну песню запомнил. В ней такие слова:

«У меня под окном
           расцветала сирень,
Распускались
                душистые розы.
В моём сердце больном
      пробудилась любовь,
Пробудились
        счастливые грёзы».

Были у неё и другие песни, но тоже народные. Вспоминая те далёкие годы, я должен заметить, что никогда не слышал, чтобы нас называли «поповскими детьми» или, ещё хуже, «детьми врага народа». Жители Горе-Грязи относились к нам с сочувствием, с уважением, а для остальных мы были просто Жилкины. Мы не были в обиде, тем более не питали злобы к советской власти. Для нас советская власть и наша Родина были едины. Хоть и нелегко нам приходилось в то время, но мы его пережили, получили достаточное образование и стали полноправными гражданами страны, которая называлась Советским Союзом.

А в тяжёлую для неё годину, когда фашисты напали на нашу Родину и началась Великая Отечественная война, мы все трое – Вера, Зоя и я – ушли на фронт и встали на её защиту. При этом сёстры прошли почти через всю войну. Они не совершили подвигов, но не понаслышке узнали, что такое промёрзлые окопы и блиндажи, грязь, холод, бомбёжки и артобстрелы; они тоже не раз смотрели смерти в лицо. А это уже подвиг. А каково было матери ждать своих детей с войны? Наверное, она постоянно молилась, чтобы мы целыми и невредимыми возвратились домой. И ей повезло. Как поётся в песне: «...Повезло ей, привалило счастье вдруг, повезло одной на три села вокруг...». Да, действительно повезло, ведь мы все трое воротились в село!

В заключение хочу сказать, что вся наша семья: отец – Алексей Константинович Никольский, мать – Анна Петровна Жилкина и мы – их дети: Вера, Зоя и я, все мы реабилитированы. Только очень жаль, что все они, кроме меня, об этом справедливом и радостном событии так и не узнали. Испытывая чувство долга, я часто навещаю могилы моих родителей и сестёр, подолгу молча стою и вспоминаю всю прошедшую нелёгкую, но всё-таки счастливую жизнь.