Ровно два века назад, 30 июля 1812 года, увидело свет так называемое Предложение Ярославской городской думы. В государственном архиве Ярославской области мне показали подлинник, написанный на толстой грубой серо-голубой бумаге витиеватым писарским почерком: «...Государь наш призывает все сословия, купеческие и мещанские, к пожертвованиям на пользу Отечеству... Знаменитый подвиг гражданина Минина да будет примером всем и каждому».
В манифесте Александра I, о котором речь, народные ополчения были названы «второй оградой Родины». Угроза величайшей опасности нависла над самим существованием страны. Примечательна ссылка на ополчение 1612 года и его «министра финансов» Кузьму Минина. Профессиональная армия во главе с офицерским дворянством – это главное. Но этого мало. Нужно пустить шапку по кругу, чтобы организовать ещё одну военную силу – ополчение, подобное нижегородско-ярославскому, сыгравшему в своё время решающую роль в изгнании иноземных захватчиков.
Передо мной увесистая книга Комитета Ярославской военной силы с перечнем, от кого поступили деньги на ополчение и сколько.
Есть коллективные взносы: «Приняты от Любимской городской думы пожертвованных тамошним обществом 8070 рублей».
Есть частные: от 100 рублей, внесённых гвардии поручиком Василием Чириковым, до 10 рублей от поручика Николая Ушакова и совсем скромного взноса подпоручика Петра Гринёва – 5 рублей. Губернатор Голицын внёс лично 5 тысяч рублей. 6200 рублей ассигнациями поступило от монастырей и церквей. От них же серебром 506 рублей 60 копеек. И оттуда же медными копейками (!) 18 3/4 копейки. И не было ничего дороже той самой медной копейки – может быть, самого весомого взноса из всех.
Поставляли лошадей, сбрую, экипировку для ополченцев. По данным современных исследователей, всего по Ярославской губернии было собрано денежных и вещевых взносов на общую сумму 817550 рублей.
Архивные документы хранят любопытные детали повседневной жизни того времени.
Ряд ярославских жителей купеческого и мещанского сословий выразили желание вступить в батальон, формируемый сестрой императора Великой княгиней Екатериной Павловной.
В связи с угрозой вторжения неприятельских войск в пределы Ярославской губернии самые важные бумаги начали готовить к эвакуации: «Архивариусу Дворянского собрания, титулярному советнику Копнину велеть, нимало не медля, хранящиеся в собрании документы, порядочно собрав, изготовить к вывозу, куда назначено будет под его присмотром». Предполагалось переправить их в Нижний Новгород. Но довезли только до заволжских деревень, часть разместили в Тверицах.
В прифронтовой полосе Центральной России началась массовая организация горожан на случай вторжения французов. Очень активно – в Смоленской губернии, а после взятия Москвы начали готовиться к этому и в нашем Ростове Великом. Специальные отряды, вооружённые топорами, вилами, косами, а то и просто дубинами, несли караулы.
В сентябре по указу генерал-губернатора стали принимать меры по обеспечению безопасности церквей и монастырей и их имущества. В случае подступа неприятельских войск к пределам губернии они тоже должны были подготовиться «к вывозу, куда назначено будет». Канцелярия Ярославской духовной консистории обратилась к гражданскому губернатору князю М. Н. Голицыну с просьбой о выделении десяти подвод для вывоза в безопасное место имущества и казны ярославского Успенского собора.
Если представить себе Ярославль того времени, то можно понять, почему проблему десяти подвод мог тогда решить только губернатор. Город переполнен беженцами из Москвы и ранеными, с каждым днём продолжали прибывать и те, и другие. У меня в руках несколько скреплённых вместе страничек – перевод с французского одного из самых интересных свидетельств о Ярославле тех дней. Автор между прочим рассуждает и о церковных ценностях: «Я не понимаю, как Наполеону не пришло в голову послать несколько отрядов в нашу сторону: два таких богатых монастыря, как Ростовский и Троице-Сергиева лавра, расположенные на самой большой дороге в Ярославль, могли бы представить лакомый кусок для французских солдат, а в самом Ярославле можно было найти огромные запасы ржи, сена, муки и полотна. Но, к нашему счастью, нас оставили, как и монахов, в покое, и нам пришлось видеть французов только в качестве пленных».
Автор этих до сих пор не изданных полностью записок – Наталья Фёдоровна Нарышкина, старшая дочь главнокомандующего (генерал-губернатора) Москвы графа Фёдора Васильевича Ростопчина. В 1812 году семья Ростопчина, спасаясь от неприятеля, как и многие другие, нашла приют в Ярославле. Наталье Фёдоровне тогда было 15 лет, она провела здесь два месяца. Известно, где жила семья: это сохранившаяся до сих пор усадьба Матвеевских на Ильинской (Советской) площади. Наталья Фёдоровна пишет о холодности, с какой Ростопчины были встречены другими «переселенцами из Москвы». По её словам, «они были восстановлены против отца за то, что не были своевременно извещены о сдаче города».
Можно понять дочь, для которой он просто любимый отец. Но современники так и не простили Ростопчину знаменитых «афишек», как сказали бы сейчас – листовок, в которых тот обращался к народу, ёрничая, высмеивая французов «простонародным языком» и преувеличивая наши победы. Накануне Бородинского сражения он даже удерживал людей, пытавшихся выехать из Москвы. А что касается её возможной сдачи, то, как писали потом историки, отчасти с намерением скрыть истину, отчасти вследствие незнания истинных планов Кутузова, когда враг был уже у порога Москвы, он провозглашал в своих «афишках» полнейшую невозможность неприятеля даже приблизиться к столице.
Возможно, всё было ещё проще. Бесталанный стратег Ростопчин ненавидел Кутузова. В записках дочери цитируются несколько его писем родным, в одном из них есть слова: «Сегодня утром я был у проклятого Кутузова». Полководец в его письмах – это засыпающий в своём кресле старик, ничего не понимающий и не желающий понимать в окружающей обстановке.
Ростопчин не простил Кутузову уход из Москвы, но, судя по всему, оставался патриотом: «Эта погубленная Москва погубит и злодея», – писал он семье в Ярославль. Ещё из письма, которое цитирует дочь: «Крестьяне Московской губернии ведут себя как древние русские. Третьего дня пришло известие, что 3 тысячи крестьян побили и прогнали в 35 верстах от Москвы 800 французов, явившихся фуражировать». Сердце его болело за происходящее. Старший сын Ростопчина Сергей находился в армии, адъютантом при Барклае де Толли. Против захватчиков поднялась вся Россия, все, кто как мог: простые и чиновные, богатые и бедные, умные и заурядные, крестьяне, купцы – самые разные люди, объединённые, как и во все трудные времена в России, чем-то большим, чем личные пристрастия.
Но главным действующим лицом в той войне – при всём уважении к ополчению и другим формам народного сопротивления – была всё-таки армия. Кем были те ярославцы, которые встречались с врагом лицом к лицу на полях сражений? Имена некоторых с очень краткими, но подчас весьма впечатляющими характеристиками, к счастью, сохранились. В 1816 – 1817 годах вышел царский указ о назначении участникам Отечественной войны пенсиона. Список, представленный в связи с этим ярославскому губернатору, сейчас передо мной. Вот несколько имён.
По городу Ростову. «Фейерверкер Пётр Киреев – 34 года. Лицом бел, глаза серые, волосом тёмно-рус, не имеет левой руки. Ранен под местечком Чешенцами, рука левая отбита, нога левая пулей ранена. Служил в лейб-гвардии артиллерийском батальоне. Сейчас не служащий инвалид, получает провиант и на амуницию».
По городу Ярославлю. «Бомбардир Степан Иванов Козырев. 49 лет. Лицом бел, волосы светло-русые, ранен в левую руку и до плеча оторвана. Ранен в сражении при Смоленске в тринадцати верстах от оного. Служил в 1-й резервной армии с 1806 года. Сейчас не служащий инвалид, получает 3 рубля 10 копеек в треть (в квартал. – Т. Е.), провиант, квартиру и амуницию».
По Мышкинскому уезду. «Платон Сергеев Муравьёв. Рядовой, 33 года. Ранен при селе Бородине в бедро правой ноги с перешибом кости. Служил в артиллерийской бригаде в 1-й роте. Пенсиона не получает. Признан ни к какой службе не способным». (На снимке: памятник этой лейб-гвардии артиллерийской бригаде на Бородинском поле.)
Просматривая толстые книги документов, помеченных 1812 годом, обращаю внимание на бумагу. Очень толстая, серо-зелёная, «из тряпок», – комментирует сотрудница архива. Как раз такую делали тогда у нас на Большой мануфактуре. Не сохранились ли водяные знаки? Находим страницу, исписанную не полностью, смотрим на просвет... И точно! Перед глазами ясно проступают две буквы ЯМ. Возможно, справа есть ещё буква, но густо исписанный в этой части страницы листок не позволяет убедиться в предположении определённо.
Впервые водяными знаками, которыми помечали свою продукцию Затрапезновы, а потом Яковлевы, заинтересовался первый летописец предприятия А. Ф. Грязнов. Не обошла их вниманием современный историк Н. И. Балуева. Так что есть все основания утверждать: и документы Ярославского губернского дворянского собрания, и протоколы заседаний городской думы, и книги Комитета Ярославской военной силы, и дела из канцелярии губернатора, и донесения о боях казачьих полков на ярославской дороге во время отступления неприятеля из Москвы написаны на бумаге, изготовленной на Ярославской мануфактуре.
Тоже показательный факт, не так ли?
Татьяна ЕГОРОВА.