Но что мы знаем о людях, которые жили вокруг? Редкую возможность заглянуть пусть не в самое давнее, но всё-таки далёкое прошлое этого уголка города предоставила встреча с Александром Ермиловичем Нечаевым, у которого здесь прошло детство и в чьих рассказах о нём всплывают иногда очень интересные подробности.
– Мой отец – «твёрдозаданец» с Тамбовщины, – обычно начинает он. В переводе на современный язык это означало крестьянина, не вступившего в колхоз, а работающего на условиях твёрдого задания по сдаче государству той или иной сельскохозяйственной продукции.
Отец его был человеком работящим, хозяйство имел справное и выполнил своё первое задание успешно. На следующий год его увеличили, ещё через год – опять увеличили, а дальше один добрый человек шепнул: «На днях, Ермиха, придут тебя раскулачивать».
Тот ждать не стал, быстро собрался и уехал в Ярославль, где ещё до того обосновался один из земляков.
– Мать после этого арестовали якобы за агитацию против власти. Нас с братом выкинули к дедушке с бабушкой – я ещё был в люльке, брат на три года старше.
Шёл 1930 год.
Мать отсидела три года, после чего получила высылку (не путать со ссылкой), ей даже предложили на выбор несколько городов, она выбрала Ярославль. Но чтобы не подвести мужа, поселилась отдельно, ей ведь надо было каждую неделю как поднадзорной отмечаться. С мужем они встречались, как чужие в Бутусовском парке – посидят на скамейке и разой-дутся.
Брат оставался в деревне, а Шуру переправили к отцу. Отец обосновался в двух шагах от Мукомольного, в Шапулинском (сейчас Южном) переулке в доме № 4 (он не сохранился) в подвале угловым жильцом. В комнате – сами хозяева, русская печка и его койка. Рядом на сундучке спал теперь Шурка.
– Прошло лет пять, может быть, больше, постепенно всё как-то подзабылось, мать привезла сюда моего брата, и они перебрались в подвал к нам. Жили тесно, кроме нашей в подвале были ещё две комнаты, но мне кажется, наша хуже всех. За стенкой – туалет, стенка всегда сырая, по ней текла отвратительная слизь – даже сейчас вспомнить противно.
Дом стоял позади нынешней гостиницы «Юбилейная». Даже тогда, в конце 1930-х годов все знали, что это один из трёх домов Ладновых. Из трёх до наших дней сохранился один – на углу Южного и Октябрьского переулков. Два других, в том числе № 4, где жили Нечаевы, – низ каменный, верх деревянный, с мезонином – разобраны при строительстве гостиницы. А тогда наверху жили хозяева, внизу и в трёх флигелях, по выражению Александра Ермиловича, – работяги.
Кто те самые хозяева – Ладновы или уже другие, – он не знает, но они запомнились как люди из какой-то прошлой, уже ушедшей жизни.
– Представительные, ни с кем не остановятся, не поговорят. Так же как Крашенинниковы, они жили через дом от нас, мать и дочь – мать красивая, интеллигентная, но тоже ни с кем ни слова. Я, мальчишка, помню, раза два поздоровался, но она прошла мимо, даже не взглянула. Крашенинниковы! Один купец из их фамилии купола Иоанна Предтечи золотом покрывал! Не шутка.
То ли от обиды, то ли из баловства Шурка Нечаев в компании местной ребятни залез однажды на чердак к Крашенинниковым. Единственным трофеем стала найденная там иконка в серебряном окладе с отломанным венцом. Образ оказался почти весь смыт от протекавшей крыши, но Александр Ермилович хранит его до сих пор.
Летом 1941 года мать с одиннадцатилетним Шуркой поехала навестить родину. Там их застала война. В самый последний момент удалось всё-таки сесть на поезд и добраться до Ярославля. Поезд прибыл на место 23 июля.
Первое, что бросилось в глаза на подходе к дому, – перекопанная земля у церкви Дмитрия Солунского. Через всю площадь тянулись зигзагами глубокие окопы. В памяти, впрочем, осталось более точное военное словцо – щели, предназначенные для того, чтобы прятаться во время налётов.
В первую же свободную минуту Шурка ускользнул из дома, чтобы повидаться с товарищами и рассмотреть незнакомое сооружение поближе. Сделаны щели были на совесть, с бревенчатым накатом, и как сразу стало понятно, для игр совершенно не предназначались. Это был почти военный объект – что к чему, мальчишки той поры соображали быстро.
А вот отвалы земли – другое дело. Рядом со щелями что только не находили! Даже человеческие кости. И ещё кресты – большие, поменьше, простые и затейливые. Один, кованый, привлёк особое внимание. К нему была приделана литая фигура Христа высотой сантиметров тридцать.
– Я отломал её, принёс домой и прикрепил над входом в наш подвал.
– Семья была верующая?
– Верующая. Но не до фанатизма. У нас были иконы, и отец, и мать по праздникам ходили в церковь. Брат сразу от этого как-то отстранился. А меня почему-то тянуло, и я почти всегда ходил вместе с отцом к Николе Пенскому (зимний храм Фёдоровского собора. – Т. Е.). У меня до сих пор сохранился поминальник отца – маленькая книжечка, куда раньше было принято записывать всех, когда нужно было помянуть. Книжечку отдавали священнику, а по окончании службы забирали обратно.
Добираться на Перекоп было тогда непросто. Из центра ходил трамвай, но на него не попадёшь. Быстрее пешком дойдёшь. Что касается обеих церквей рядом с домом, то они, как и большинство ярославских храмов, были тогда закрыты, в церкви Похвалы Богородицы работал цех, где делали дет-ские резиновые мячи. Никаких разговоров на религиозные или антирелигиозные темы родители при детях не вели, по поводу литой фигурки Христа над входом в подвал тоже ничего сказано не было.
Щели простояли два года. Их сравняли с землёй после Курской битвы, когда решительный поворот в войне стал очевиден. Брёвна наката увезли, на освободившейся площади мальчишки играли в футбол, потом вокруг посадили деревья, и ребятне было сказано: кончайте.
В обиходе площадь и образовавшийся на её месте скверик долго ещё называли Дмитровскими. О том, что когда-то это была церковная территория, свидетельствовала частично сохранившаяся тогда стена из красного кирпича – она тянулась от церкви Дмитрия Солунского по Октябрьскому и Мукомольному переулкам до Большой Октябрьской. А вдоль Большой Октябрьской стояла красивая металлическая решётка, остатки которой, как утверждает Александр Ермилович, убрали «всего лет сорок назад».
Семья Нечаевых жила, как и большинство вокруг, трудно. Отец – простой рабочий на одном из близлежащих складов. Мать во время войны шила на дому на своей машинке «Зингер» рубашки и кальсоны для армии. Пуговицы считались дефицитом, всё белье было на тесёмках, и их маленькая комнатка временами буквально вся опутывалась горами холщёвых тесёмок.
Многих в те годы выручало домашнее хозяйство, самое немудрёное, оно иногда становилось настоящим спасением. На соседней улице Циммервальда (сейчас – Собинова) держали не то шесть, не то семь коров. Их гоняли через Шапулинский переулок пастись на откос к Которосли. А Нечаевым даже кур приткнуть было некуда.
Шура Нечаев тем временем жил своей мальчишечьей жизнью. Друзья – из таких же рабочих семей по соседству. Единственным исключением в их компании стал Дима Екимов, сын заместителя директора шинного завода. Его отец сразу же ушёл на фронт и сгорел в танке.
Со старшим братом и его товарищами Шура почти не общался: в детстве три года разницы в возрасте значат очень много. Но один эпизод засел в памяти крепко. На Большой Октябрьской и сейчас есть дом
№ 39. В нём жил друг брата Женя по фамилии не то Тропинин, не то Тропин. Однажды Шура вместе с братом зачем-то пришли к нему, и тот показал им подвал, вход в который находился в самом центре квартиры. Приоткрыл крышку и тут же её закрыл – снизу пахнуло застоявшейся сыростью так резко, что Шура даже отпрянул. Запомнилися этот запах и странные слова Жени о том, что родители там ничего не хранят, потому что это вход в подземный ход и спускаться туда страшно. Было ли это мальчишеской выдумкой или правдой – трудно сказать. Если правдой, то, как считает Александр Ермилович, это мог быть подземный ход в одну из церквей у Дмитровской площади.
То ли по крестьянской привычке, то ли ещё почему мать страшно боялась заводов. Но получилось так, что оба брата Нечаевых связали свою жизнь всё-таки с промышленными предприятиями. В начале войны брат пошёл работать на ТЭЦ-1 и проработал там в котельной всю жизнь. Александр поступил в ремесленное училище. После его окончания и до пенсии работал слесарем, потом дежурным механиком на ЯЭМЗ. Знает наперечёт все ярославские церкви, побывал в каждой и ещё очень увлечён историей города.
Татьяна ЕГОРОВА 
Ирина ПИЧУГИНА