ГЕРОИ ВОЗДУХА
Контора газеты «Труд и борьба» находилась в здании бывшего Губернаторского дома (ныне – художественный музей – на снимке). Там же заседал и Совет рабочих и солдатских депутатов. Представьте: сегодняшнюю газету, базирующуюся в «Белом доме»! Статус, однако.
Мировая война (первая в истории человечества, с невиданным числом убитых и раненых) занимала не меньше трети каждого номера, чаще – больше. А был «Труд и борьба» газетой немаленькой – четыре ежедневные полосы, точно как «Северный край» начала будущего, XXI века. Этот объём и форма газеты наводят на мысль о предначертанной судьбе – хоть война, хоть пятилетка, хоть процесс врачей-вредителей – всё те же четыре полосы, традиционные, как смена времён года. «Труд и борьба» печатала подробные сводки даже с тех фронтов, где в тот день было относительно тихо. Так и писали: заголовок – Румынский фронт. Текст – Перестрелка. Точка.
А уж победы! Их выносили крупным шрифтом «под шапку», прямо под название газеты без комментариев: «63000 пленных офицеров и солдат противника, 21 орудие, 15 пулемётов и несколько миномётов...»
Особо модной темой была военная авиация – сверхтехника того времени. Лётчики казались небожителями, их называли «героями воздуха». Собирали через газету пожертвования для «героев воздуха» и их семей, оставшихся без кормильцев. Однако, метафорически выражаясь, «героями воздуха» правильнее было бы называть тогдашних политиков. Они сами были героями некоего воздуха, носились в эмпиреях. Они не ведали, что творят.
Относительно спокойного редактора Суворова сменил Михаил Равич – депутат городской Думы, пылкий социал-демократ. В каждом номере – его передовица, а порой и ещё несколько статей и заметок.
Равич свято верил в «свободу» и клеймил любого врага Временного правительства.
Полугодовая подписка на «Труд и борьбу» стоила 5 рублей 50 копеек, строка рекламы петитом (самый мелкий шрифт) – от 25 до 45 копеек. Призрак голода ещё только приближался, но уже широко рекламировался «Заём свободы». Временное правительство, нуждаясь в деньгах, просило у освобождённых от «ига царизма» граждан взаймы, на неизвестный срок, принципиально не обещая процентов.
«Что лучше: проценты или свобода? – спрашивала газета. – Вы и при старом времени могли проценты получить, а свободу не могли...».
Можно предположить, что на заём подписывались одни идеалисты, например, Николай Романов. От своего имени и от имени своей семьи бывший царь обратился к Временному правительству, предлагая отдать на заём собственные средства, и представил полную «декларацию о доходах». Наивный человек... У Николая было 980 тысяч рублей, у его жены Александры Фёдоровны – около миллиона. Низложенный самодержец хотел уточнить: будет ли государство содержать его семью? От этого зависела сумма «займа» – по сути пожертвования. Жест бывшего монарха удостоился крохотной (строк в 30), ехидной заметки. Об ответе правительства ничего не писали. Осталось меньше года до того, как 2 февраля 1918 года (через месяц после трагедии) в уголке третьей страницы той же газеты появится заметка (ровно в семь строк) о расстреле семьи Романовых. Но пока – лето 1917-го, и патриот, бывший царь, предлагает патриотическому Временному правительству взаймы...
Ура-патриотизм кончился страшным Тарнопольским прорывом, после которого о войне лучше всего говорили уже не победные сводки, а приказы нового главнокомандующего – генерала Корнилова. «Всем военным, покинувшим фронт, вернуться в части без различия партийной принадлежности!» Но кто там слушал генерала?
«Труд и борьба» как о небольшой новостюшке сообщает, что в Петрограде неизвестные лица вмешались в толпу рабочих, шедших с Марсова поля, и подбили людей идти к тюрьме освобождать анархиста, поручика Хаустова. Комендант тюрьмы запросил инструкций. К толпе приехали несколько членов Петроградского совета, но их увещевания на толпу не подействовали. Комендант за малочисленностью охраны предпочёл выполнить требования «освободителей».
Вместе с Хаустовым были освобождены Мюллер и Рейн, обвинявшиеся в шпионаже в пользу Германии. Позже, во время попытки июльского вооружённого большевистского переворота в Петрограде, этот самый Мюллер координировал действия вооружённых демонстраций из особняка Кшесинской вместе с Лениным и Зиновьевым. Газета писала об этом нейтрально и спокойно. Небольшими заметками.
Зато политическому положению посвящали каждый номер по передовице плюс аналитические статьи, плюс отчёты со стенограммами съездов, плюс воззвания, плюс... без конца и без края. Какие заголовки! Какие цитаты!
«...Никаких стачек, никаких демонстраций, никаких выступлений без приказа из центра, без указания Всероссийского центрального комитета. Выступление солдат и рабочих без призыва Совета будет предательством перед революцией... Отдельные фракционные группы в Петрограде хотят захватить руководство революцией вопреки беспрерывно заседающему Всероссийскому центральному комитету. Горе им!» – восклицал редактор Равич 15 июня в первополосной статье «Кризис революции»
Под «отдельными фракционными группами» верный Равич понимал большевиков. Впрочем, не только их. Когда в июне Ленин и Мюллер подстрекали пулемётный полк «показать себя» – плохими были большевики. Чуть позже ярлыки «контрреволюционер» или «лакей революции» будут наклеены на кадетов, министров-капиталистов, генерала Корнилова. И заголовки главных статей каждого следующего номера «Труда и борьбы» будут всё тревожнее: «Министерский кризис», «В грозный час», «Диктатура демократии».
Ах, редактор Равич, редактор Равич... Как он хвалил большевиков за революционность и чуть ли не ставил их в пример «контрреволюционным министрам-капиталистам»! Как, не моргнув глазом, печатал 29 июля заметку о съезде большевиков, на котором почётными председателями избрали Ленина, Коллонтай и Троцкого, объявленных в розыск как преступников, о чём «Труд и борьба» тоже сообщала. В президиуме этого съезда открыто заседали Сталин, Свердлов, Емельян Ярославский. Они не казались редактору опасными!
Осуждать бедного депутата городской Думы, речистого общественника, как-то язык не поворачивается – газета «Труд и борьба» последовательно пыталась стабилизировать обстановку, призывала людей к верности правительству и лучшим идеалам.
Но и на её страницы уже просачивается некий В. Либкнехт со статьёй «Пауки и мухи», где призывает «мух»-рабочих сплотиться против «пауков» вроде Вахромеева и Понизовкина...
В стране что-то ещё работало, по инерции, по-старинке серьёзно, например, правосудие.
«В Ростове шестеро человек пытались ограбить Варницкий монастырь, – сообщает криминальная хроника «Труда и борьбы». – Их убили ростовцы. Ни зачинщиков, ни убийц не нашли. Государство назначило семьям погибших содержание, а под суд пошли должностные лица, допустившие самосуд».
Но как ни старались «сохранить хорошую мину при плохой игре», в Питере, которому газета ежедневно «присягала на верность», уже царил бардак и журналисты остановить процесс распада не могли.
«В связи с выходом в отставку министра юстиции Переверзева и той ролью, которую сыграл при этом министр путей сообщения Некрасов,– сообщает «Труд и борьба», – совет инженеров путей сообщения возбудил вопрос о суде над Некрасовым. Между прочим, говорят о возможности вызова на дуэль Некрасова Переверзевым...»
Ха-ха-ха, какая пикантная новость! Представляешь, читатель, заметку в «Северном крае» 2008 года о дуэли между Грызловым и Жириновским?
В столицах появились «социалисты-христиане» под белыми знамёнами с лозунгами о христианской любви и под красными – с лозунгами про новую церковь.
Хлеб в Ярославле уже выдавали по карточкам, продовольственный комитет со страниц газеты требовал от всех сдать излишки хлеба по твёрдой цене, оставив по фунту в (400 граммов) муки на душу в день. Переписывали скот. Полную перепись хлеба обещали к 15 декабря. Не успели. Правда, продавали в лавках по «купонам нового образца» то фунт, то два, к августу уже и по пять фунтов «некарточного» хлеба, о чём объявляли дополнительно, но было уже поздно.
Однако встречались в газете того бурного времени и заметки, способные обрадовать даже сегодняшнего читателя. Ведь так приятно узнать, что в жизни есть нечто постоянное, незыблемое, то, что каким было в 1917 году, таким же и в 2008-м останется?
Внимание!
«Граждане гласные (по-современному – депутаты. – Прим. авт.)! Наступает последний месяц вашей работы, а город до сих пор живёт по неутверждённой смете (нынешний бюджет. – Прим. авт.) Если вы разделяете наше мнение, что наш гражданский долг – сдать нашим преемникам городское дело в порядке – не поленитесь прийти на заседание Думы 30 июня. В Тверицах надо производить насосные работы, а без сметы это сделать никак невозможно. Городской голова Лобанов. 30 июня 1917 года».
Ничего не напоминает, читатель?
ОТ «СУДЬБОНОСНЫХ»ВЫБОРОВДО «ВОСПОМИНАНИЙНАБОРЩИКА»
Ярославцев не слишком волновали уходы и приходы Керенского в Зимний дворец, у людей были вечные темы. Например:
«Я коренной житель табор-ской стороны, приехав навестить родных, заметил следующее изменение в жизни таборских улиц: единственное место отдыха трудового населения таборской окраины города – выход к Волге – закрыт забором, и река совершенно отделена этим забором от улиц.., – пишет читатель в «Труд и борьбу».
Но кому дело до заборов, мешающих гулять? Ведь выборы! В городскую Думу! «Труд и борьба» всерьёз заявляла, что от выборов в Ярославскую городскую думу зависят будущие результаты выборов в Учредительное собрание (позже разогнанное большевиками).
Вот что писали накануне «судьбоносного для России» события 27 июня:
«Голосуя на выборах в Ярославскую городскую думу за список № 1, 2, 5, 6, 7 или 9 вы голосуете против интересов всей демократии. Только за список 3 или 4, или 8!!!» – призывала газета. Список 8 составляли кандидаты-большевики. Списки 3 и 4 – меньшевики, по списку 3 проходил сам Михаил Маркович Равич от «Партии социальной революции».
Меньшевики выборы триумфально выиграли. Но сообщения об отступлении на Рижском фронте идут потоком, губерн-ский комиссар Дюшен пишет приказы и воззвания, ходят слухи об эвакуации Петрограда, немцы угрожают столице.
Последним невесёлым каламбуром стало объявление на 4-й странице:
«От лиц, ищущих труда, газета «Труд и борьба» принимает объявления по 40 копеек».
Искать труд было бесполезно – дальше предстояла сплошная борьба. Вплоть до 11 ноября 1917 года газета оставалась верной Временному правительству, писала о «большевистском мятеже», который, конечно же, будет подавлен, как только «Керен-ский вернётся с фронта».
В следующий раз имя демократа Равича встречается уже в печатном органе обкома ВКП(б) «Творческие дни» в 1922 году. Старый наборщик Карулин (его сын Константин уже служит корреспондентом) в честь пятой годовщины Октября вспоминает, что случилось тогда с газетой.
Ветеран с трогательной наивностью (ему кажется, что он повествует о Великой революции) вспоминает, как три дня не было привычных ежедневных шестичасовых телеграмм из столиц.
Равич волновался, к нему в кабинет беспрерывно приходили разные люди. На третий день из обрывков газет (разумеется, не из «Правды» и не из «Социал-демократа») узнали кое-что о «большевистском мятеже. Толпа солдат пошла к Дому народа (в нём же была и редакция) требовать прекращения мировой войны. Депутатов-меньшевиков хотели избить, но не дали большевики – Доброхотов и Воронов. Тогда солдаты устроили свою «Великую Октябрьскую» – разгромили «винополию», и пьяные рассеялись по городу в поисках приключений.
Пленум Городского совета заседал до трёх ночи. После заседания расстроенный Равич сказал наборщикам: «Вся власть... хулиганам».
Союз ярославских печатников принял резолюцию о безоговорочной поддержке Временного правительства и заявил, что большевистскую газету печатать не будет. Большевику Доброхотову (одному из спасителей Дома народа от разгрома солдатами) печатники на общем собрании просто не дали говорить, заглушили криками из зала. Типография встретила «долгожданный Великий Октябрь» забастовкой.
Газета крестьянских депутатов «Новый путь», находившаяся в руках эсеров, и кадетский «Голос» упрямо продолжали выходить – последние дни, но законопослушные, не склонные к непримиримым бунтам, недавно триумфально победившие на выборах меньшевики Дюшен, Шлейфер, Равич, Богданов просто демонстративно вышли из состава Городского совета, и «Труда и борьбы» не стало.
«Труд и борьба» была меньшевистская – статьи большевиков скрепя сердце пропускали в ней первое время, а с середины лета вообще перестали печатать, несмотря на протесты большевиков», – сетует товарищ Карулин. Не упрекая пролетария за вполне естественную юридическую неграмотность, просто заметим, что именно с середины лета фракция большевиков была запрещена тогдашним правительством России, а её лидеры были объявлены в розыск.
Однако большевикам, активно осваивающим ниву власти (благо, пьяные солдаты мало что соображали), сразу стало ясно, что газета с названием «Бюллетень Ярославского совета солдатских и рабочих депутатов» – это просто неприлично.
«Через 2 дня откопали товарища Денисова, нарекли его редактором, запрягли товарища Доброхотова, – вспоминает наборщик Карулин. – Выстригаем из «Правды», из «Социал-Демократа», пишем сами и опять выстригаем. Наконец, первый нумер готов – материала достаточно». Искренне сочувствующий большевикам, глубоко «красный» наборщик, вспоминает, что этот, не сохранившийся, первый номер «Власти труда», «выстриженный» из до конца оставшихся верными Временному правительству газет, был «плохим».
Но пролетариат освоился быстро – мастерство есть мастерство. Уже в декабре «Власть труда» похожа на «Труд и борьбу», как сестра-близнец. Только имени редактора не значится, да призывают голосовать на выборах в Учредительное собрание за ту же самую Коллонтай.
Только не будет никакого Учредительного. Время его разгона большевиками – очередная трещина на «зеркале истории» – газете. Не до газет, закрыта типография. Но и этот перерыв закончится. Ещё будут Нахимсон, мятеж, дождь снарядов от Красной армии, ЧК. Придётся заметки и об этом писать – работа такая.
Евгений АВЕНИР