Александр Ермилович Нечаев – старожил Ярославля, живёт в городе с 1932 года. Семья Нечаевых, как и многие крестьяне, на кровавой заре прошлого века как следует хлебнула лиха от товарищей комиссаров. Жили Нечаевы на Тамбовщине, в тех самых краях, где бился с красными бунтарь Антонов. Когда восстание Антонова было подавлено, на Тамбовщине начались повальные репрессии. Нечаев-старший в боях с продотрядами и разгромах ненавистных советов не участвовал. Это не избавило его от допросов в 1918-м, но дало возможность некоторое время пожить в собственном доме. Покой оказался недолгим. Уже в середине 20-х Ермил Нечаев узнал, что его вот-вот арестуют, и вынужден был бежать куда глаза глядят. Получилось – в Ярославль. Чекисты арестовали жену Нечаева, двое детей остались на попечении родни.
Пока органы решали, «считать ли её пособницей крестьян-повстанцев или отпустить к детям», женщина просидела в тюрьме больше трёх лет. Поразмыслив, «тройка» выбрала промежуточный вариант – виновной не признавать, но с Тамбовщины на всякий случай выселить. Это тогда называлось «выселки» и ссылкой не считалось. Просто в добровольно-принудительном порядке, по принципу «хочешь – в колхоз, а не хочешь – расстреляем», выселили ни в каких антисоветских деяниях не замешанную семью из дома. «Кулачке» предложили на выбор Вологду, Архангельск, ещё несколько северных «ссыльных» городов. Но она уже знала, где скрывается её муж, и, прикидываясь полуграмотной дурочкой, «наивно» спросила: «А вот в Ярославль-то можно? Уж больно называется красиво...» «Тройка», посовещавшись, решила, что как место ссылки сойдёт и Ярославль.
Так, Нечаевы поселились в Ярославле на улице Свердлова. Мать работала день и ночь, времени не всегда хватало даже на то, чтобы сходить «отметиться» в НКВД. Положено это было делать еженедельно, стоило не прийти – тут же являлся мордатый дядька, с головы до ног в чёрной коже, и начинал выяснять, почему выселенные кулаки режим нарушают. Страшно было. В Ярославль Александр с братом и матерью переехали в 1932-м, а открыто общаться с отцом, жившим почти что на соседней улице, мать боялась до 1939 года! Семь лет встречались муж и жена в чаще метровых сорняков, росших на месте нынешнего Бутусовского парка. Потом семья воссоединилась, переехали в Шапулинский переулок (сейчас на этом месте гостиница «Юбилейная»).
Там в съёмном «углу» на 14 квадратных метрах ютились шесть человек: хозяйка квартиры, мать и отец Александра, братья... Кровати полагались лишь старшим, дети спали, где придётся – на полу, на сундуках. При любом удобном случае ночевали вне дома, чтобы дать взрослым вздохнуть хоть немножко посвободнее. И многие из этих вольных ночёвок были ночёвками на крови, над едва прикрытым землёй слоем мёртвых тел. Об этом Александр Ермилович узнал позже от соседок-старушек, помнивших ещё купца Вахромеева.
Бабушки эти в 1918 году, в дни ярославского антибольшевистского восстания, жили в доме № 36 на Большой Октябрьской. Через дом – здание, до Октябрьского переворота принадлежавшее духовной консистории, где после победы (якобы пролетариата) базировался НКВД. Во двор дома № 36 выходила длинная-предлинная стена кирпичного склада. До воцарения большевистской «народной» власти в обширных складских подвалах хранили запасы провианта. После победы красных здесь томились узники.
Бабушки-соседки рассказывали Саше Нечаеву, что после подавления восстания полковника Перхурова жить в доме№ 36 стало невозможно. Едва на город опускались сумерки, у «стены смерти» начиналась беспрерывная пальба. Людей расстреливали ночи напролёт. Жильцы дома № 36 в ужасе разъехались кто куда, старушки-рассказчицы переселились в Коровники к дальним родственникам. Лишь в середине сентября казни прекратились и женщины вернулись домой. Убитых наспех закапывали в громадной яме, позже над братской могилой построили сараи, в которых и ночевал Саша Нечаев, стараясь хоть немного облегчить для родителей тесноту и духоту съёмного «угла». Сколько людей можно убить беспрерывно, как на конвейере, расстреливая их десятки ночей подряд?
Это гораздо больше, чем восемь скелетов, найденных при строительстве элитного жилья на улице Собинова… Александр Ермилович уверен, что и в книге профессора Евгения Ермолина, посвящённой истории ярославского восстания, отражены не все жестокости.
Уже будучи взрослым, Александр Нечаев неоднократно пытался узнать подробности о жертвах комиссарских репрессий, приподнять хотя бы краешек завесы молчания, скрывающей историческую правду. Но от простого ярославца, не имеющего профессорских званий, не облечённого официальными полномочиями, просто отмахивались. Сдержанно отмахивались, вежливо, но дело не продвинулось ни в архивах, ни во власт-ных кабинетах. Так и продолжает ярославец-энтузиаст Нечаев прогуливаться по улице имени палача Нахимсона, не зная, а лишь пытаясь догадаться, чем именно прославился этот выдающийся революционный деятель. А «расстрельную» стену совсем недавно снесли…
В своих поисках истины Нечаев склонен больше доверять источникам, рассказывающим очень неприятные вещи о владычестве красных. Например, о приказе председателя Совнаркома Владимира Ульянова-Ленина: «В Москву привозить только арестованных руководителей мятежа, старших офицеров. С остальными подозреваемыми в участии – разбираться на месте, и покороче, чтобы транспорт не загружать». Как этот приказ вождя исполнялся ярославскими чекистами? Есть свидетельства, что очень истово. Патрули хватали на улицах людей и без суда и следствия волокли в тот самый склад на Большой Октябрьской и ему подобные места, путь из которых был один – в общую яму. Расстреливали за отсутствие «рабоче-крестьян-ских» мозолей на руках.
Расстреливали гимназистов за то, что они в гимназической форме. Когда мальчишки перестали носить форму, начали расстреливать за след от ободка гимназической фуражки на волосах. Одним словом, просто расстреливали.
Не все эти леденящие душу факты Александру Нечаеву рассказали очевидцы – некоторые он почерпнул из различных книг и поэтому не до конца уверен, в чём состоит вся историческая правда о трагедии ярославского восстания. Александр Нечаев готов принять информацию на эту тему от любого желающего.
– Я не для себя это хочу узнать, – говорит он. – Я для города это делаю, для истории нашей.
Ярославского патриота и старожила, искателя правды о прошлом Александра Нечаева в его недостаточно горячей любви к товарищам комиссарам, можно понять. Он видел их, лично. Помнит, например, знаменитого на весь Ярославль (как можно догадаться – не добротой) следователя Бабюка, его длинный кожаный плащ, пляшущую птичью походочку. Этого деятеля очень «любили» – осенью 1947-го его зарезал мальчишка-малолетка средь бела дня на Красной площади.
Александр Нечаев помнит, как действительно жили тогда, но хотел бы прикоснуться и к документальным источникам, познакомиться с людьми, которым также небезразлична историческая правда. Телефон Александра Нечаева в редакции.
Евгений АВЕНИР