Из сегодняшнего дня видно, что сбор русских военных людей на Сить до самого дня четвёртого марта был неким последним обнадёживающим светом, ещё брезжившим вдали перед неоглядно накатывающейся тьмой нашествия, что в тогдашней эпической картине событий – это последний акт вселенской трагедии Северо-Восточной Руси зимой 1237 – 1238 годов.
В оценке боевой – это высокий пример решимости и мужества русских людей в обстоятельствах вполне безнадёжных.
В сути гражданской – это один из немногих случаев регионального единства, стойкости, преданности.
В смысле духовном – это горестный и высокий пример жертвенности, по сути своей близкий, но более масштабный, нежели жертвенность святых князей Бориса и Глеба. Ведь многим ясен был выбор: если не можем победить, то сможем сохранить честь и совесть и оставить о себе благую память. То есть Сицкая битва может быть рассматриваема как коллективный мученический подвиг со своей особой высотой звучания.
Что значила эта битва кроме мужества в горький час? И было ли, и могло ли быть в этом торжестве смерти и что-то позитивное для наших предков?
В национально-государственном аспекте она обеспечила спасение Новгорода, Пскова, Смоленска, Полоцка – спасение очагов государственности, культуры, духа, Северной и Западной Руси.
Учёные историки, строгие специалисты этой науки давно и точно признали Сить знаковым рубежом русского Большого Времени, одной из общевидимых вех русской истории. Они проводят прямую линию от сицких полей до поля Куликова и от Сити до Угры.
Наконец, Сить в русской истории это некая манящая тайна. И яркие отрывки летописей звучат истинно живой и полнокровной литературой (примчался Дорож и обратился к Юрию Всеволодовичу: «Княже, татары уже обошли нас суть около!»). Такие слова – как далёкие высверки средь сплошной тьмы столетий. Сицкая битва – это одна из точек русской истории, в которую с потрясённым вниманием всматриваются русская историческая наука, русская литература и, в частности, русская поэзия.
Исторические труды – общеизвестны, а из литературных произведений достаточно вспомнить книги Яна Чивилихина, Хмельницкого, ярко касающиеся этой темы. А единственная книга ХХ столетия, всецело посвящённая малой, но исторической реке, – моя. У неё был по-нынешнему завидный тираж – сто тысяч экземпляров.
А чтобы сказать о поэзии, нужно отойти от общерусских значений и всмотреться в то, что значат Сить и главные события её истории для Ярославско-Тверского региона. Как мы уже сказали, это одна из самых мифологизированных народом местностей России. Тема битвы в народном творчестве по всей Сити живёт повсеместно и постоянно обогащается новыми сюжетами. На них вдохновляет всё – от глубоко поэтичного, местами эпического пейзажа Сити до строк летописей. Вот летописная строка как высокий пример вверения себя судьбе и Богу и возвышения духом в час смертного выбора: «Тогда князь отложил всю печаль и пошёл на неверных...»
Эти строки вечно памятны на Сити и высечены на монументе, созданном в селениях среднего течения Сити. И ярославская поэзия отзывается на них тоже сильными выразительными образами. Вот трагические отблески былого в стихах А. Павлова:
Всевышний,
нет Земли моей!
Чем прогневил тя аз?!
Сурово с знамени глядел
Нерукотворный Спас!
Или в другом его стихотворении вновь возникает сицкий образ громадной выразительной силы:
...Окружил меня лес,
словно рати,
Иссечённые возле Сити,
Вдруг воскресли
и встали вдоль гати
Караул полуночный нести.
Месяц строг и суровы угоры,
И слезою
сквозь восемь веков,
Одолев времена
и просторы,
Мне из древности
слышится зов...
А центральным в ярославском поэтическом творчестве о Сицкой битве является образ князя Юрия Всеволодовича. Пожалуй, лучшее произведение о нём, о памяти его, о часовне над его могилой принадлежит поэту, члену Союза российских писателей Николаю Смирнову. Прекрасных строк в нём немало, каждая дышит давней, но незабытой болью:
...Как изготовились
мы перед приступом,
Как обошли нас
в последний час
И как в гробу меня
несли епископы
И плоть изрубленная
моя срослась...
...В посмертности Сицкая битва дала русским до сих пор мало оценённое обширное всесицкое святилище горькой славы и последней чести (как равнины Авраама во французской Канаде или Косово поле в Сербии...)
Она оставила русским грозную высокую тайну. Бесчисленным поколениям потомков хочется разглядеть: как это было?! Но тайна тайной останется. Полевые сражения такого рода были столь безнадёжны для побеждённых, что почти некому было уцелеть и рассказать. И ценность древней тайны в сохранении её тайной, вызвавшей целый поток народно-поэтического творчества.
Битва, страшная по размаху событий и великому кровопролитию, высветила в веках главных своих героев, даровав России целый ряд образов светлых и достойных. Обратимся к образу главного героя этих событий князя Юрия Всеволодовича, признанного Русской православной церковью святым. Нам трудно его разглядеть из дали времён. Тем более, что у большинства русских святых князей нет ни житий, ни биографий. Но в его жизни, отражённой летописями, мы не увидим ни аскезы, ни боголюбивой убогости, ни устремлённости к прямому служению Богу.
Юрий Всеволодович – правитель, каких было много в тогдашней Руси, и из их ряда в сторону святости его выдвигает лишь самый крайний этап жизни, озарённый жертвенным служением Земле. Именно такова идея его княжеского святого подвига.
Волей исторических событий он оказался на главной точке страшного разлома событий и судеб. Невеликий человек предстал перед великим выбором. И это особенно трагично. Мы могли бы сравнить его с императором Николаем II, человеком тоже обыкновенным, оказавшимся в обстоятельствах совершенно необыкновенных. Мы различаем Юрия Всеволодовича личностью более сильной и государственно правой уже тем, что вызов судьбы (исторической и своей) он принял и, как умел, выполнил веление чести и долга.
Он мог бежать или сложить оружие. Но не бежал, а собирал войска. В нём ещё жила прямота древнего княжеского рыцарства, а многие последующие большие и малые правители этого уже не имели... Всеми обстоятельствами своего выбора судьбы и развязки последних дней жизни он приблизился к образам святых князей Михаила Черниговского и Михаила Тверского. Он находится именно в этом ряду святых. Потому что не сложить оружия и не бежать – это выбрать мученический венец. Широко известно приписываемое житиями Михаилу Тверскому обращение к словам Дмитрия Солунского, «благого отечестволюбца»: «Господи, аще погубишь город сей, то и я с ним погибну...» То есть тот, кто готов положить жизнь за родную землю, – тот и свят. А убежавший – нет! Юрий Всеволодович не бежит и не сдаётся, а собирает войска для борьбы, едва ли обещавшей хоть какой-то успех и не обещавшей даже жизни. И в этом залог и причина его святости.
Стало быть, решимость сражаться освятила и оправдала всё остальное. И Церковь приняла его в круг святых не столько за смерть в бою (многие князья на Руси погибали в боях), а за осознанную решимость на эту смерть, за принятие такого выбора, такого жребия.
Других главных участников битвы – его племянников Василька, Всеволода, Владимира мы видим людьми чести. Верные родственному, правительному и государственному долгу, они явились на место неравного противостояния. На зов смерти ради чести. И в целом люди Сити видятся нам людьми сурового долга. Не пришёл же на Сить брат Юрия князь Ярослав, а Василько пришёл. Не пришёл Ярослав, а Всеволод пришёл. И Сить стала местом сбора людей больших ли, меньших ли, но чести и верности. Очевидно, сюда явились наиболее совестливые, послушные и беззаветные. И сицкие просторы – их братская могила, место высокой святой содержательности и значимости.
Собственно, об этом красноречиво говорят краткие слова летописей, вложенные ими в уста гонца из Владимира на Сить: «Княже, Владимир взят. А избывшие люди к тебе идут!» Потрясающее свидетельство самоотверженной верности. Люди, знающие о гибели лучших владимирских сил под Коломной, видевшие кровавую могилу своей пресветлой столицы Владимира, чудом избежавшие смерти, находят в себе силы идти к своему князю для продолжения смертной безнадёжной борьбы. Это идут лучшие, честнейшие, беззаветнейшие люди, краса и цвет Владимирской земли.
И этого народ не оценить не мог, и долина Сити стала после битвы (и на все времена) колыбелью богатого поэтического мира легенд.
Здесь создался некий местный цикл героических преданий и стал основой народно-литературного осмысления эпических событий прошлого уникального сицкого региона.
Давнее, едва различимое в веках событие завораживает невероятным величием беды – последним актом трагедии громадной и сильной Владимирской земли, той, что, по словам автора «Слова о полку Игореве», могла «Дон шлемами вычерпать» и «Волгу вёслами расплескать»... Но смертно расплёсканная эта великая сила вся полегла на кровавых полях Сити.
А в целом Сицкая битва оставила нам, уже далёким потомкам, возможность создать сакрально высокое место русской чести и русской славы. Сакрализация вершится медленно, её творит время. Но наступает-таки известный момент, когда может (или должен) быть решительный перелом. Мы полагаем, что такое время подошло и включение долины Сити в пределы национального парка «Молога», создающегося в ярославском Верхневолжье, – лучшее действие к тому. Национальный парк в бассейне Мологи и Сити не может существовать без великого и светлого мифа Сицкой битвы. Ведь там нет ни единого селения без своих преданий о битве, нет ни единого храма, который жители не позиционировали бы посвящённым битве, ни единой часовни, не связываемой ими с её далеким громом. А несколько центров на реке напрямую связывают свою историческую память и свою деятельность с древней громадной бедой, как монастырь Шёлдомежь, чьи монахини обеспечили строительство часовен на самых знаменитых сицких курганах и уход за самыми скорбно памятными местами.
На Сити до сих пор живут наивное и трогательное старое и нынешнее осмысление давних событий и по-детски забавные попытки краеведов вглядеться в далёкое былое и услыхать там гром и ужас военного апокалипсиса XIII века.
Народное осмысление не только сохранилось, но и в ряде случаев оно даже ширится, словно круги по воде, расходящиеся всё дальше. И сицкий миф, красивый и грозный, поэтичный и горестный, живёт и остаётся главным духовным достоянием значительного региона, и он-то и оказывается едва ли не главным консолидирующим и самоутверждающим фактором для этой части русской провинции, переживающей сегодня тяжёлые времена.
Продолжается сакрализация места. В недавнее время возник и ежегодно совершается большой крестный ход по ряду памятных мест Сити, завершающийся обычно у самых признанных памятников битве. Это крупномасштабный крестный ход, собирающий верующих людей и священнослужителей из трёх-четырёх ближайших районов, его всегда возглавляет владыка Ярославский и Ростовский архиепископ Кирилл, и это событие находит живое отражение в печати.
Скромно, но постоянно проходит в ярославской и тверской литературе и журналистике и сама тема знаменитой горестной битвы. Она – как некое слёзное напоминание о былом. Такова бессмертная сицкая память. Сить – одно из российских полей скорби. Конечно, таких полей в России великое множество. Их не сосчитать. Но здесь случай в немалой мере особый, здесь древние события давно обрели патину времени, немалую романтическую красоту, которая несёт в себе больше высокого, нежели горестного. И в этом особая ценность явления.
Сицкая битва – это пример жестокого национального опыта, получившего редкостную яркую выразительность. Правда, существует мнение, что Россия совершенно не умеет обретать пользу от своего собственного исторического опыта и её национальное мышление им никак не обогащается. Но это суждение нельзя назвать верным, национальный опыт имеет громадное значение. Сить – один из немногих примеров столь яркой выразительности, чья яркость не выцветает в веках. Этот громадный по своему значению и масштабу памятник русской истории должен быть и понят, и осознан, и оценён. И в первую очередь нами, ярославцами, хозяевами земли, на которой восемь веков назад полыхнула исполинским погибельным огнём всерусская Беда.
Как оценить, как сохранить и как прославить? Но это уже иной большой вопрос, к которому в год 770-летия нам следовало бы обратиться.
Владимир ГРЕЧУХИН