Вручая ему депешу, военком угостил «Казбеком», называл двадцатишестилетнего юнца с «Лакокраски» на «вы». Правда, на вопрос новобранца «Куда меня?» никаких разъяснений не последовало. Мол, читайте адрес, тут все сказано: Москва, Лефортово, Красноказарменная, 14. К полковнику Шмакову».
Секретный пакет
За что ему такая честь, Бобрышев, в общем, догадывался. Было начало лета сорок второго года, но он уже успел понюхать пороху. В действующую армию попал еще в тридцать девятом году, в польскую кампанию служил пулеметчиком в кавалерийском дивизионе.
Поляки браться за оружие заставляли попеременно то нас, то немцев, наших партнеров по пакту Молотова – Риббентропа. Как-то на выезде из тихого хуторка их дозор попал в засаду средь бела дня. Одного напарника Бобрышева скосило наповал, другого ранило. Александр же до своей роковой пули не доскакал буквально один шаг. Она попала в голову его резвой вороной кобылки.
Потом Бобрышева перебросили на войну с белофиннами в полковую разведку. Затаившись в снегах у обочины лесной дороги, брали «языка». Охотились за «кукушками»-снайперами, засекая их по лыжам, аккуратно приставленным к комлю елки. В сорокаградусный мороз ползком вели ночную рекогносцировку огневых точек на «линии Маннергейма», взятой потом Красной армией ценой большой крови под ураганным огнем белофиннов.
Когда под Новый сорок первый год Александр Бобрышев получал дембель, командир намекнул, что некоторые скоро снова в строй вернутся. И ведь как в воду глядел. Кто-то дер-жал парня на примете и май-ским утром сорок второго года ждал его в Москве на Красноказарменной улице.
Так началась его третья, и главная, боевая страда. В казармах с буквами «МАУ» над входом, что означало «Московское артиллерийское училище», новобранцы из разных городов получили от полковника Шмакова одну инструкцию, похожую на пароль: «Не забывайте цифру 75».
По тревоге подняли их не с утра пораньше, а после обеда, видимо, чтобы не светиться по дороге средь бела дня. «75-й, выходи строиться», – услышал Александр номер своего артдивизиона. Тут же под навесом стояли пятитонки марки «Шевроле» – кузова с брезентовым верхом, натянутым на дуги.
Выехали еще засветло, ноги упирались в какие-то железяки, похожие на рельсы. На товарном дворе Белорусского вокзала машины, по две на батарею, поставили на платформы, закрепили проволокой и упорами под колеса. В путь тронулись, когда стемнело, а разгружались перед самым рассветом в густом лесу.
Железяки умели стрелять
По отдаленному гулу тренированное ухо разведчика подсказало: бои идут километрах в пяти, работает тяжелая артиллерия. Машины рассредоточили у опушки, у каждой поставили часовых. Наутро смотрят, шагает мимо красноармейский взвод.
– Где это мы, братцы, подскажите? – спросили вдогонку.
– Вы что, только родились? – изумился комвзвода. – На Волховском фронте, вот где мы.
Настал черед те безымянные железки проверить в деле. Ставили прямо на землю в «башмаки» под конус тре-угольные рельсы. Скрепляли рамы штырями. Подносили вчетвером тяжеленные ящики, по одному на раму, кстати, со знакомой ярославцу маркой фабрики «Парижская коммуна». Выяснилось, что они не просто тара – направляющие для ракет.
Как именовалось неведомое сверхоружие, знать никому из них было не положено. По аналогии с «катюшей» ее богатыря-братца народ окрестил «ванюшей». Фронтовые остро-словы из окопников, через головы которых он стрелял, заставляя прятать голову под бруствер, приклепали новому миномету веселую кличку «лука мудищев» по имени героя одного небезызвестного сочинения.
Прицел устанавливал коман-дир батареи, а стрелял штатный электрик, укрывшись в окопе. Шум стоял адский, из сопла вырывался хвост пламени. Взрывная волна рыла под рамой здоровенную воронку, вокруг летели камни, комья земли. Чтобы уберечь голову, минометчики надевали каски. Все батареи по команде «огонь!» вступали одновременно. Били по площади, но «ванюша» оказался довольно метким стрелком, поражал цель с точностью до десяти метров в окружности.
Отстрелявшись, они немедленно исчезали в неизвестном направлении. На все про все давалось им четверть часа. Немцы за русской новинкой охотились. После залпа над лесом начинала кружить рама – самолет-разведчик. Не раз, несмотря на строгий запрет политруков, читали они листовки с обращением к ним чуть ли не самого фюрера: если не замолчите, химию применим.
Как-то забрел в их расположение майор Красной армии. Идет, прихрамывает, на палку упирается. Только что, объясняет, из госпиталя, свою часть ищет. Особисту дивизиона что-то не понравилось то ли в его внешнем виде, то ли в говоре. Вежливо пригласил его к себе в землянку. Обратно незваный гость выходил уже под конвоем. Слух был, будто шпион переодетый.
Побег из госпиталя
На Волховском фронте «ванюша» так дал жару немцам, что сразу стал гвардией. Действовал он по заданиям Ставки Верховного Главнокомандующего и на мелочи не разменивался. Утихомиривал противника, когда тот рвался вперед крупными силами, помогал Красной армии идти на прорыв. Гвардейцы сами в пекло не лезли. Но в случае прямой угрозы «ванюша» должен был сам взорвать себя.
Слава богу, не пришлось идти на крайние меры. Был случай, им сделали горячо по нелепому стечению обстоятельств. Ночью немцы наудачу бомбили как раз тот лес, где они стояли. Техника чудом уцелела, а от личного состава дивизиона осталось меньше половины.
В 1943 году их серьезно переоснастили. Ракеты, как помнит Бобрышев, остались теми же, но их больше не носили на себе, а цепляли крюком. Старые рамы отправили в металлолом, ярославские ящики заменили нормальными направляющими из металла, в два ряда по шесть ракет, «Шевроле» – «Студебеккерами», у которых все колеса ведущие. Имел он трос с барабаном. «Студик» из любой грязи вылезал без посторонней помощи. Если сели, шофер захлестывал трос за дерево – вытаскивали себя сами.
Тогда канониры и узнали, как называется их техника по паспорту. «Ванюша», как и полагается мужскому полу, был в разы мощнее своей сестрицы и назывался гвардейским минометом М-31-12: первая цифра – диаметр ракеты, а вторая – количество зарядов в сцепке. Навесной траекторией «ванюша» доставал немца в самых неприступных крепостях, как было, например, в Познани. За полминуты дивизион выпускал 108 ракет.
Броню «тигра» ракета не пробивала, но с боков и сзади «ванюшина» тротиловая огне-смесь прожигала танк навылет, сворачивала на сторону башни, как велосипедную цепь, рвала гусеницы. Было дело, командир предложил минометчикам съездить на место, мол, посмотрим нашу работу. На той скорбной пустоши не осталось ничего живого.
Под Понырями на Орлов-ско-Курской дуге Бобрышева контузило. В дивизионе была собственная медсанчасть, и бойца по-свойски быстренько поставили на ноги. Но когда на Калининском фронте его шальной пулей ранило – и смех и грех – в копчик, то ходить он не мог, и несчастного пришлось отправить в передвижной госпиталь. В тверской глуши потерять его было немудрено, но потерять секретного бойца гвардейцы не имели права.
В госпитале не преминул появиться их командир Белозеров. Однако начмед никак не хотел выписывать Бобрышева до полного выздоровления.
– У меня инициатива, – на перекуре тет-а-тет предложил Белозеров Александру. – Во сколько, говоришь, уходит доктор, в пол-одиннадцатого? Слушай меня внимательно. К двадцати трем ноль-ноль переоденься и жди меня. Сделай вид, что спишь. Я за тобой заеду. А назавтра мы уже будем на другом фронте. Только сумей внушить товарищам, что ты никакой не дезертир, чтоб не беспокоились.
Залп по рейхстагу
После форсирования Одера, розоватого от крови, дивизион вырыл аппарели. Их «студики» «до особого распоряжения» вкопались в крутой немецкий берег. В бинокль уже можно было рассмотреть столицу рейха.
Город весь цвел, парки, бульвары, сады. Бобрышев помнит то странное чувство, какое впервые на войне он пережил тогда. Было до слез жаль рушить эдакую красоту.
«Ванюше» еще пришлось жестко поговорить с фрицем и в самом Берлине. Последний залп их батарея сделала прямой наводкой по рейхстагу. Успели до сдачи Берлина. Очень постарались не промазать. Как в замедленной съемке, дырявый купол заискрил, заклубился, словно догорающий костер.
4 мая Берлин капитулировал. Дня победы дожидались они в зеленой зоне германской столицы. В чистеньком лесопарке, почти не тронутом войной, они вырыли землянки, образцово вычистили технику, наваксили сапоги, проложили песчаную дорожку. 9 мая с утра увидели три «Виллиса». Дивизион был поднят в ружье. По дорожке шагали сам маршал Жуков и сопровождающие его товарищи в чинах.
После всех поздравлений маршал медленно прошел перед строем. Вглядывался в лица, рассматривал награды. Ордена были только у двух старшин и санинструктора. Несколько раз маршал останавливался для краткой беседы. Пожал руку и Бобрышеву:
– Давно служите?
– Со дня формирования, товарищ Маршал Советского Союза.
Больше Жуков не спросил ничего. Наградил дивизион одной на всех крылатой похвалой: да будет, мол, вам известно, что по сноровке и выучке совет-ский гвардеец выше немецкого унтер-офицера.
А Бобрышев на другой же день получил на грудь, в рядок к медалям за освобождение Варшавы и взятие Берлина еще одну – «За отвагу», по-следнюю награду, которую он считает боевой. Все остальные были послевоенные – и орден Отечественной войны II степени, и благодарности с портретом генералиссимуса Сталина, и президентские поздравления с Днем Победы.
Война для Александра Бобрышева кончилась в Шверине, куда их в июне 45-го перебросили по тревоге. Там они отдыхали, установки стояли открыто под брезентом.
На огонь смотрит не жмурясь
Никакой ностальгии по боевой молодости Александр Иванович не испытывает. Ему не раз предлагали: тебе с твоим боевым опытом надо бы учиться на офицера. Ответ на подобные советы у него всегда готов заранее: я, дескать, негордый и в рядовых Родине сумею послужить не хуже.
На гражданке целых полвека на огонь смотрел не жмурясь, в должности вагранщика литейки на «Лакокраске», стаж по вредности выработал полностью.
Про здоровье гвардеец говорить не любит. Уже в новом столетии один за другим пережил три инфаркта. Держусь, говорит, на одних таблетках. Чуток лукавит, наверное. Сам же ведь признает: на годы вперед зарядила его бодростью «ванюшина» физзарядка. В свои под девяносто памятью может потягаться с компьютером.
Всю жизнь проветривает мозги лыжами и рыбалкой. Финские гонки с двухпудовой экипировкой, на лыжах, привязанных к валенкам веревками, не отбили у него тягу к зимним кроссам. А «места» на Волге с завязанными глазами и сейчас найдет. Блесны у старого бомбардира собственной конструкции. Самую уловистую выковал недавно из советской трехкопеечной монеты. Расплющил молотком, контур выкроил по лекалу, ювелирная работа.
Как-то в телепередаче о тайнах русского оружия Бобрышев успел внимательно рассмотреть устройство нынешней ракетной установки «Град», давно рассекреченного фаворита праздничных военных парадов. Самоходные, с этажерками на сорок и больше зарядов, с ЭВМ, радиолокаторами, приборами ночного видения, даже кондиционером в кабине. Но основа-то у «Града» «катюшина-ванюшина»: стрельба от электропривода, фугасный и осколочный режимы, двухрядная сборка рамы, расположение артиллерийской части на корме установки.
От новомодной фразы «оружейный бизнес» Александр Иванович морщится, как от кислого. Что поделать, не принимает душа гвардейца такого словосочетания. Когда мы на прощание слегка подначили его вопросом, как он думает, стережет ли этот «ванюшин» сын границы Отечества или только на парадах красуется для проформы, хозяин ответил:
– Сторожит, а чего ему не сторожить-то. Если, конечно, его не продали за валюту.
Юлиан НАДЕЖДИН.