Училась живописи и рисунку в Лондоне у известного художника Сессиля Колинза. По словам Татьяны, толчком к собственным живописным экспериментам стало для нее углубленное изучение иконописи. Но будь вы хоть семи пядей во лбу, имей вы степень доктора искусствоведения, ни за что, ни в страшном сне, ни в пьяном бреду, вы не проведете параллель между иконописью и тем, во что вылилось погружение в эту эстетику у американки. Огромные полотна, весьма смело (с точки зрения колористики) выкрашенные в два-три цвета, с полуразмытой гранью между ними и неопределенного вида объектом. Вопрос «а что это?» задавать вроде бы в данной ситуации неприлично, но, даже не заданный вслух, он читается на изумленно нахмуренных лбах гостей вернисажа. В качестве «неопровержимых доказательств» художница приводит конкретные примеры «совпадений», как то: обилие геометрии и там и здесь, контрастность цветов, предметность... Ах, лучше бы про предметность она не упоминала. Публика сосредоточенно начинает искать хоть один конкретный предмет. Увы, либо все слепы, либо предметы невидимы. – Да вот же луна, – уже чисто по-русски тычет пальцем в полотно художница. – А вот башня. Вы что, не видите? Приходится согласиться и признать, что фигуративное искусство – последователем именно этого направления в современной живописи считает себя Татьяна – осознать дано не каждому. И, тем не менее, блуждая в «непонятках», с помощью искусствоведа Ирины Реховских и куратора выставки Светланы Калистратовой общую суть экспозиции начинаешь прояснять. Угадаете на счет три, кто главный персонаж выставки? Кто сказал «русская березка»? Вы правы. О чем еще может ностальгировать русская американка? Березки представлены в световом решении – просвечивающее жалюзи сквозь рулоны обоев и в виде урбанистической березовой рощи, высаженной в черном кабинете. Туда запускают по одному, выдавая при входе брелок-мигалку. Строго локализованные вспышки света, выхватывающие на миг наклоненные под разными углами трехметровые белые трубы (они, очевидно, имитируют березовую рощу после приземления НЛО), наводят столь мистически необъяснимый ужас, что в черном кабинете никто долго не задерживается. Между тем Татьяна рассказывает, что в Штатах нынче в фаворе искусство поп-арта и живопись американских же «шестидесятников». На первый план выходит предметное искусство, оттесняя своего конкурента – абстракцию – на задний план арт-бизнеса. Американские секреты успеха ничуть не отличаются от русских: и там и тут можно безбедно прожить, занимаясь одной лишь живописью, при двух условиях: либо ты знаменит и за тебя уже работает имя, либо ты пашешь на волне конъюнктуры. В отношении творчества Татьяны Степановой трудно предположить как первое, так и второе. На прямой, пусть и невежливый вопрос куратору выставки: «А что, это действительно покупают?» – искусствовед смущенно смотрит в сторону: «Извините, я не в курсе». А тут, как лыко в строку, вплетается еще одна новость: какая-то из представленных картин, оказывается, уже подарена нашему музею, а две торжественно вручены фонду Музея современного искусства, возглавляемому Зурабом Церетели. Дареным картинам, как говорится...
Лариса ДРАЧ.