30 апреля 1947 года в городе Рыбинске родился Юрий Михайлович Кублановский. На другой день, безусловно, местный театр и Юрин батя Михаил Наумович, известный в городе актер, секретарь театральной парторганизации, душевно-патриотично поработали в майском демонстрационно-праздничном действе. Четырьмя годами раньше одно из благодарственных писем верховного кремлевского вождя было прямо обращено к М. Н. Кублановскому: мол, спасибо за средства, собранные театром на боевой самолет. А в начале 80-х его уже взрослый сын Юрий был зафиксирован советской службой госбезопасности как отъявленный диссидент, антисоветчик и выдворен за рубеж. Метаморфоза в разрезе извечного вопроса «отцы и дети». И она весьма не случайна: Юрий всеми десятью классами своего обучения вложился ровно в десятилетие хрущевского демократически-реформенного правления. А когда поступил в МГУ, еще в обществе был известный заряд относительно-свободного исторического периода. Закончил столичный университет по отделению искусствоведения, работал затем в 70-е годы по музейной линии: на Соловках, в Кирилло-Белозерском комплексе. Публикационно дебютировал в самоиздатовском альманахе «Метрополь» (Москва, 1979 г.). Потом передал за границу рукопись и книжкой вышел (через Иосифа Бродского) в США. Ровно десять лет длились для Кублановского непростые уроки эмиграции. Побывал у Солженицына в заокеанском Вермонте. Вернулся в Россию двумя годами раньше, чем Александр Исаевич, которого довелось всему Ярославлю встречать летом 1994 г. Живет Юрий Кублановский в подмосковном Переделкине, трудится завотделом поэзии в редакции «Нового мира». Приезжает в свой родной Рыбинск. Неоднократно выступал в Ярославле и на Некрасовском празднике в Карабихе. Его последняя книжка «Дольше календаря» выпущена в Москве (2001 г.), она имеется в областной библиотеке имени Н. А. Некрасова в Ярославле. * * * За падавшим в реку мячиком, а может, и не за ним, я прыгнул с обрыва мальчиком и выплыл совсем другим. Да вот же он, неукраденный, не шедший в распыл, в навар, не ради забавы даденный, уловленный цепко шар. С тех пор из угла медвежьего неведомого дотоль – на карте отыщешь где ж его – ко мне подступала боль. Кончающиеся в бедности намоленные края – здесь тоже черта оседлости невидимая своя... Вскипали барашки снежные, и мы, отощав с тоски, как после войны – мятежные садились за колоски убогого слова вольного... Потом, перебив хребет души, из райка подпольного нас вытянули на свет. Ползите, пока ходячие, в зазывный чужой канкан. Глядите, покуда зрячие, на лобную казнь Балкан. Просторней весной сиреневой заброшенные поля. Но коже подстать шагреневой сжимается мать-земля. Догадки о русском Логосе отходят к преданьям – в синь, оставив звезду не в фокусе и приторную полынь... * * * Когда ты засветло бываешь в потемках дома моего и все как будто обещаешь, не обещая ничего, и бормоча: какое счастье вдруг после черной полосы, расстегиваешь на запястье соскальзывающие часы, я, как ныряльщик неразумный, поспешно убеждаюсь в том, что беспокоит вихрь бесшумный шиповник белый за окном, и не страшусь колоть щетиной твое раздетое плечо, и мне от нежности звериной, как молодому, горячо. * * * ...общаясь по телефону из эмиграции-заграницы, я видел родину – как икону нерукотворную из темницы. Рубрику ведет поэт Василий ПОНОМАРЕНКО.
