– Валентина Ивановна, у вас есть возможность сравнивать советскую систему образования с сегодняшней. Что вы думаете о реформе образования, о её плюсах и минусах?
– Вы как относитесь к фильму «Ирония судьбы-2»? О-о, по выражению лица вижу, что плохо. Я – тоже. Циничная, коммерческая, с густым привкусом рекламы картина, отрицающая очень серьёзные, на мой взгляд, ценности, отнимающая у людей веру. Только не проводите прямых параллелей! Я не утверждаю, что реформа образования – некий аналог «Иронии судьбы-2». Но что-то общее, увы, есть. В целом суть реформы (по крайней мере, та, что видима нам, простым учителям) – классическая система образования заменяется западным стандартом. Однако западный стиль жизни предполагает полное отсутствие показухи, свободу выбора, возможность развития, постановку заданий только разумной степени трудности и, кстати, бережное отношение к традициям. Что происходит у нас?
В классе, в котором я училась, было пять второгодников. Сегодня любой ученик знает – его «дотянут». Поставят фиктивные оценки за несуществующие знания – лишь бы не портить показатели. А если ребёнок не хочет учиться, а хочет работать? Или вынужден это делать, потому что семья бедствует? Советская система позволяла школьнику уйти после седьмого класса, а позже закончить вечернюю школу. Сегодня «вечерник» вы-глядит странно, как динозавр. Поступивший в училище в СССР был полноценным членом общества, а на поступившего в ПТУ в России смотрят косо. В дореформенном прошлом абсолютно бесплатная учёба в техникумах и институтах обеспечивала реальную свободу выбора, свободу, не ограниченную толщиной кошелька. Сегодняшний школьник не может работать – он обязан «высидеть» аттестат, в ПТУ ему идти стыдно, а на институт денег нет, потому что он никогда не работал. Не похоже на замкнутый круг?
– Понятие «свобода выбора» незаметно заменили на понятие «платежеспособность». Но качество самого образования всё-таки возросло? К примеру, ЕГЭ призван обеспечивать беспристрастную оценку знаний школьников?
– Увы, ЕГЭ до сих пор остаётся «сырым» проектом. Во-первых, при анализе результатов ЕГЭ не исключены ошибки. А во-вторых, в вопросах ЕГЭ задан неподъёмный объём информации. Наш лицей – специализированный. Дети занимаются наукой – принимают участие в научно-практических конференциях, уровень подготовки наших учеников объективно выше, чем в обычных школах. Но даже нашим детям сложно осилить требования ЕГЭ. Я вынуждена заниматься с ними дополнительно, хотя бы час в неделю. Это означает, что гарантия поступления в институт времён реформы образования – репетиторы, то есть деньги.
Репетиторство выходит на первые позиции ещё и потому, что качество школьных учебников весьма невысокое. Умных вопросов в современных таких разнообразных учебниках почти не видно, в основном – простое перечисление фактов. А человек должен учиться думать. Вот поэтому в лицее мы пишем сказки.
– Сказки? Вы ведь химию преподаёте?
– Да, сказки. «Сказка о братьях-галогенах», «Сказка о хитром Фторе». Их пишут не малыши, а девятиклассники, с удовольствием, без принуждения. Кстати, метод запоминания материала вот так – через самостоятельно придуманную сказку – это старый метод, я его взяла вовсе не из нового учебника. И в системе Макаренко, которую сейчас представляют чуть ли не как репрессивную, были подобные творческие элементы. А мы их забыли и стремимся искоренить и заменить полностью, «до основанья, а затем». Такое вот у нас уважение к традициям и прошлым успехам.
Понимаете, рыночная экономика хороша, когда это экономика. Но школа, академия наук, театр, больница – это не экономика. Там работают с ценностями, которые не измеряются ни в рублях, ни в долларах. А когда их начинают измерять монетой – эти ценности исчезают. Вот в этом и есть главная проблема реформы образования.
Конечно, учителя со стажем в журнал запишут, как велено, а преподавать всё равно будут, как нужно. Но старые учителя уходят, а молодых – мало, преемственность поколений нарушена. По законам рыночной экономики один из главных показателей благополучия отрасли – стремление людей в ней работать. Вам не кажется странным, что при «отсталой», советской системе образования учителя стояли в очереди, чтобы устроиться работать в ярославскую школу, а сейчас (после всех «улучшающих» реформ) учителей в школе остро не хватает?
– Валентина Ивановна, расскажите о себе, о временах, которые довелось пережить.
– Я – ребёнок войны. Мне было три года, когда отец погиб на Ленинградском фронте. Наши отступали стремительно, убитых вынуждены были бросать, а его с простреленным виском несли на плечах, под огнём.
Мы жили в Эстонии и вынуждены были уехать оттуда. Так я и попала в Ярославль, теперь это мой дом. Любимый, который никогда не хотелось покидать. Жили мы в Кагановическом районе (так называли тогда Красный Перекоп), в «крейсере» – большом кирпичном доме для семей военных. Мама вновь вышла замуж в 1945 году. Мой отчим, дядя Миша, был достойнейший человек, фронтовик. Он учил меня любить людей искренне, до самой глубины души. Мне кажется, именно с тем, что я этому хоть немного научилась, и связаны мои профессиональные успехи. Если учитель не умеет любить людей (не детей, а именно всех людей), то звёзд с неба он хватать не будет никогда. Такая уж профессия.
– Неужели любить людей – это главное? А знания? Сами ведь в школе, наверное, отличницей были?
– Любовь и чистота этических принципов – это базовая ценность вообще и необходимейшее профессиональное качество учителя в частности. Если, конечно, это учитель, а не ремесленник. А отличницей я и была, и не была. В аттестате у меня все пятёрки, и только по физике – тройка. Сама не знаю почему, не хотелось мне её учить, и всё тут. И по иронии судьбы именно физику мне и случилось преподавать в Алжире.
– Где? Извините, я как-то потерял нить беседы. Вы ведь преподаватель химии? И никогда не хотели уезжать из родного Ярославля?
– Чтобы вновь найти нить, давайте по порядку. В 1957 году, закончив школу, я поступила в пединститут. Больше других предметов любила биологию и иностранный. Но я всё-таки выбрала факультет «биология-география-химия». При этом химия была особой, отдельной, дисциплиной.
Уже на пятом курсе все мы в обязательном порядке пробовали на вкус, каков хлеб сельского учителя. Полгода учились – полгода работали в сельских школах. Сейчас много говорят о трудном положении сельских учителей, о развале сельских школ. Согласна – трудно. Но и раньше было немногим легче. Тогда, в 60-х, на селе учителей не хватало, а в городе их был избыток: чтобы устроиться в школу, в очереди стояли. При распределении я могла выбирать, куда поехать работать – или в Калининградскую область (это было выгоднее для карьеры), или остаться в Ярославской области, но только на селе. Я не захотела уезжать далеко от дома и два года работала в Вышеславской школе, в 12 километрах от Гаврилов-Яма. Жила в избе с двумя такими же, как я, девчонками-учителями, преподавала химию и географию во всех классах сразу. Время это вспоминаю добром, хотя и не всё было просто – я городская неумеха, а жили-то в избе. Повезло, что одна из моих коллег-подружек была из деревни, учила нас и готовить, и печь топить.
– Вы добром вспоминаете село, но долго там почему-то не задержались. Всё-таки возможность не топить печку после работы стала решающим аргументом в пользу города?
– Нет, с печкой я могла бы подружиться. Просто очень любила дом и родителей. В город после двух лет работы в сельской школе я вернулась не на тёплое местечко, начинать пришлось с нуля. Меня пригласила к себе Ольга Сергеевна Кузнецова, мой школьный учитель педагогики и психологии.
– Школьный учитель чего?
– Ах, извините, вы же молоды и не можете этого помнить! Для меня это вполне естественно – педагогика и психология. Их в моё время, в 50-х годах, преподавали в общеобразовательных школах обычным детям.
– Итак, вам помогла устроиться на работу ваша учительница психологии?
– Нет, все было не так просто. Когда я пришла в гороно и сказала, что меня берут на работу в школу номер такую-то, мне ответили: «А, так там есть вакансии? Спасибо за информацию. А вам пока придётся подождать». Позже меня взяли в другую школу, сначала дали только 12 часов в девятых классах, «чтобы зацепиться». Но я старалась, и, видимо, получалось. А в 1967-м пригласили в гороно и сказали, что меня рекомендуют для работы в загранкомандировках. Родители были категорически против. Но сестра отчима тётя Катя, решительная женщина, фронтовичка, сказала: «И думать нечего. Ехать!». Год я прожила в Москве, в университетском городке, выучила французский и отправилась в Алжир.
– Выучили французский? Но ведь не с нуля же?
– Отчего же? С нуля.
– За год?
– За год. Не в совершенстве, конечно, но для преподавания биологии, химии и физики хватило.
– А почему уехали именно в Алжир?
– В Министерстве просвещения на меня посмотрели и сказали: «Вы такая маленькая, худенькая! Надо бы вас направить куда-нибудь поближе к дому...» Вот и получилось – в Алжир, потому что Конго и Республика Чад – ещё дальше.
– «Органы» вас, наверное, перед отъездом проверяли и перепроверяли?
– Соседки рассказывали, что однажды приходили двое и расспрашивали обо мне. Вот и весь «жгучий интерес» к моей персоне. А через два года я вернулась.
– Подождите, подождите... Разве самым интересным в вашей работе в Африке стало возвращение в Ярославль?!
– Знаете, это, наверное, одно из серьёзнейших бедствий нашего времени – неумение верить. Я же сказала, что люблю свой город и свой дом. А вы мне не можете поверить. Ради дома я не уехала в Калининградскую область, ради него вернулась из деревни, ради него уехала и из Африки. В Алжире было много интересного – например, однажды мы, четверо русских педагогов, купили в складчину старую машину и поехали в Сахару. Ночью в барханах нас «поймал» в световой коридор фар неизвестный грузовик и «вёл» до утра. Позже мы узнали, что незнакомый шофёр просто понял, что мы – неопытные путешественники. А они часто пропадают в таких удивительных местах, как Сахара. Но мы были молодые, бесшабашные...
– Вы купили машину? Пусть даже на четверых, в складчину, но для советских людей того времени это – богатство. Вы так много зарабатывали?
– Конечно, намного больше, чем дома. И на счёт откладывали, и на жизнь хватало с избытком.
– Вы могли остаться?
– По окончании двухлетней командировки я могла легко её продлить. В Министерстве просвещения меня уговаривали поехать в Конго, позже по линии военкомата – в Германию. Но я вернулась. Поначалу пришлось довольствоваться работой в вечерней школе, потом удалось перейти в обычную. Преподавала кроме химии и биологии ещё и французский, стала завучем.
– Но сейчас вы просто учитель химии? Почему не завуч, не директор?
– Знаете, в Алжире преподавали французы и мы, русские, а за дисциплиной наблюдали местные жители. Очень строго следили, постоянно требовали отчёта за каждое нарушение дисциплины от каждого ученика. Мне больше импонировали вежливые французы. Понимаете, о чём я? Завуч – должность больше административная, чем учительская. В общем, я предпочла быть «французом», а не «арабом». Поэтому, когда основали наш 86-й лицей, я, не задумываясь, пришла сюда и вот уже 15 лет учу.
– Валентина Ивановна, в чём же всё-таки позитив современного образования, на ваш взгляд? Вот сейчас много говорят об индивидуальном подходе к каждому школьнику. Это даже стало приоритетным направлением развития системы образования в Ярославской области на ближайшие годы.
– Я думаю, только, пожалуйста, не сочтите за саморекламу, что лучшее, что может быть в образовании при современных условиях, – специализированные школы. Математические, химические, гуманитарные. Отслеживать индивидуальные наклонности каждого ученика – это на сегодня слишком сложная задача, просто не хватит учителей. Школа, как раньше говорили, «с уклоном» способна дать серьёзные знания, достаточные для того, чтобы достойно вступить в жизнь, пробивая себе путь чём-то, кроме денег. А рядовое современное «учреждение образования» это может обещать лишь с некоторой вероятностью. И, к сожалению, вероятность эта невелика.
Евгений АВЕНИР