Никите Топуридзе есть о чём рассказать «в раздевалке после матча»

Как технологии приходят в Россию

Никиту Топуридзе мы нашли в цехе нового завода «Сим-Росс-Ламифил», где заканчивалась наладка оборудования. Рядом с ним стояли одетые в фирменные куртки «Сим-Росс-Ламифил» директор завода и инженер-наладчик из Британии. Цех масштабен и красив. По блестящим полам Топуридзе и компания идут к стене здания. Здесь группа наладчиков работают над запуском волочильного оборудования немецкой фирмы Niehoff. Вдоль другой стены установлены станки для скрутки кабеля бельгий­ской фирмы Pourtier. Они уже готовы к работе. Разговор идёт по-анг­лийски. Закончив с делами, Никита Топуридзе пожимает нам руки.

– Посмотрим завод? Здесь уже сделано почти всё, технологически можно производить первую продукцию. Это современное предприятие, 6,5 тысячи квадратных метров. Мы построили его за год. Пятнадцать сантиметров – толщина стен с утеплением, такая же кровля. Помещение полностью кондиционировано. Уникальная система охлаждения позволяет создавать оптимальную для производства кабеля температуру в 19 – 25 градусов. Можно было бы сэкономить на блестящих полах, но тогда не избежать пыли. Попадая в масло, использующееся при волочении, она бы снижала качество продукции. (Технология производства кабеля на всех заводах одна – волочение и скрутка. При этом из алюминиевого или медного прута, называемого катанкой, вытягивается (волочится) проволока необходимого диаметра. Затем проволока скручивается в кабельную жилу.)

– Никита Романович, в октябре на международном инвестиционном форуме «Сочи-2012» было подписано соглашение между Федеральной сетевой компанией ЕЭС (ФСК) и двумя владельцами завода – российской Группой компаний «Сим-Росс» и бельгийской «Ламифил» – о локализации производ­ства на территории России энергоэффективных проводов нового поколения. На портале Росбизнес­консалтинга Вы как-то демон­стрировали толстые многослойные кабели. Здесь будут производиться такие же?

– Нет. Вы говорите о высоковольт­ных кабелях 110 – 500 киловольт с изоляцией из сшитого полиэтилена. Группа компаний «Сим-Росс» одной из первых внедряла их в России. На нашем счету десятки реализованных высоковольтных проектов: подстанции Очаково (500 кВ), комплекс защитных сооружений от наводнений в Санкт-Петербурге, Сочинская ТЭЦ, реконструкция Жигулёвской ГЭС и др. У нас были и подводные проекты – энергомост по дну Байкала. Он соединил с большой землёй остров Ольхон. В самом начале 2000-х годов по­строили энергомост на Чукотке по дну Анадырского лимана. Энергомост реально спас столицу Чукотки город Анадырь. Проект финансировал тогдашний губернатор Чукотки Роман Абрамович. «Сим-Росс» много работает и в промышленности: мы реализуем проекты «под ключ» на таких гигантах, как «Казаньоргсинтез», НМЛК, «Северсталь». Но в рамках угличского проекта мы говорим о других проводниках.

– Речь идёт об инновационных технологиях. Каких? И что в них всё-таки инновационного?

– Первая группа энергоэффективных проводов нового поколения – провода с композитным углеродным сердечником. В России не производятся. В мире производятся нашим партнёром бельгийской компанией «Ламифил» и одной американской компанией. Есть некие аналоги в Японии. Наши провода – подлинная инновация: провода на 60 процентов легче, на 25 процентов прочнее, в два раза увеличена пропускная способность, за счёт гладкого внешнего слоя есть ряд механических преимуществ: антигололёд, антиснегоналипание, провода не подвергаются коррозии и лучше держат ветровые нагрузки.

Вторая группа – неизолированные провода типа Z. Вот эта машина Niehoff может волочить проволоку с профилем в виде латинской буквы Z. Провод, у которого два-три внешних слоя выполнены такой проволокой, обладает гладкой поверхностью. За счёт этого уменьшаются потери электроэнергии при передаче. Кроме того, Z-кабель механически прочнее. В мире он производится всего тремя производителями.

Третья группа – провода типа GAP. Это высокотемпературные провода из специального циркониевого сплава. Их рабочая температура – 250 градусов. (У кабелей с композитным сердечником – до 180.) Пропускная способность GAP-проводов просто сумасшедшая, это почти сверхпроводимость.

Последняя группа – провода обычной конструкции из специального термообработанного сплава алюминия. Это даёт повышенную токопроводимость. Наш завод будет единственным в России, выпускающим всю группу инновационных проводов. Мировым центром компетенции по всей группе проводов является наш партнёр – бельгийская компания «Ламифил». Здесь в Угличе мы создаём ещё один центр компетенции – российский.

– Угличский завод наполовину принадлежит «Ламифилу». Дилетантский вопрос: нельзя ли было обойтись без иностранного партнёра? Сделать предприятие чисто российским, а технологию, например, купить. Или купить иностранного специалиста по кабелям. И ещё: Вы вот потратились, а вдруг кто-нибудь просто стащит у Вас технологию?

– Ну это очень нелегко. Если речь идёт о проводах с композитным сердечником, – в России не производят сердечники и ноу-хау достаточно серьёзное. Если речь о Z-проводах – замучаешься подбирать фильеры методом проб и ошибок. У меня хорошие связи с мировыми кабельными компаниями. Когда три года назад мы задумались о создании такого производства, я привлёк высокопоставленных экспертов мирового класса. Они сказали, что сделать без партнёров, просто используя зарубежный опыт и немножко «позаимствовав у знакомых знакомых», конечно, можно. Но игра не стоит свеч.

– А в чём здесь интерес Ваших партнёров?

– Мы так договорились с «Ламифилом»: их вклад – ноу-хау, а наш – знание рынка. И мы реально дошли до самых верхов: аттестовали и сертифицировали кабели и доказали, что их производство очень важно для страны.

– Что именно Вы доказали «в верхах»?

– К сегодняшнему дню в России устарела нормативно-техническая база по проводам (НТД): ГОСТы, ПУЭ (правила установки электрооборудования). Они принимались в 70-х годах, в конце 90-х подверглись косметическому обновлению – и всё. Ситуацию надо менять. Мы вышли на Минэнерго, Минпромторг и ФСК. Эксперты полтора года изучали нашу продукцию, полностью аттестовали и рекомендовали к применению во всех сетях России. Теперь мы вышли с инициативой в Росстандарт о разработке нового государственного стандарта. Работаем и с комитетом по энергетике Госдумы.

– То есть начался тектонический политический процесс?

– Да. Это необходимо, чтобы дать дорогу новым технологиям. В устаревших нормативах не предусмотрены современные провода. До сих пор на ЛЭП используются скрученные сталеалюминиевые провода. Алюминий корродирует; снег, ветер, гололёд завершают разрушение, и из строя выходят целые регионы. Это замкнутый круг. В таком же замкнутом круге устаревшие ГОСТы по катанке: предусмотрена простая катанка из алюминия. Её сегодня не выпускает только ленивый. Она низкого качества. Но при этом противники перемен доказывают в правительстве, что менять ничего не нужно, что у нас и так больше необходимого выпускается и катанки, и проводов. Вопрос – каких?

– Получается, что Вы внедряете новые технологии производства кабеля, как картофель при Екатерине?

– Можно и так сказать. С начала 90-х мы («Сим-Росс») принесли в Россию несколько передовых технологий. Они прижились, и сейчас любой российский кабельщик про них говорит, что это же наше, исконное. Например, самонесущие изолированные провода, кабель с изоляцией из сшитого полиэтилена. И к новым кабелям филиалы ФСК по стране будут привыкать не день и не два. Но в целом Минэнерго и ФСК поддержали наше новое производство. О проекте знают первые лица государства. Реально все ждут запуска этого завода, так как эти технологии уже включены в государственные инвестпрограммы по модернизации электросетевого комплекса России. До 2020 года преду­смотрена реконструкция 300 тысяч километров электросетей. Это огромная работа, но она необходима.

Как бухгалтеры демонтируют Европу

Уже около часа мы неспешно бродим по заводу. Останавливаемся около двух выемок в полу, огороженных заборчиком.

– Здесь подготовлены специальные фундаменты под вибрирующие машины. Наш проект будет реализован в три этапа. Первый – установка двух производственных линий, которые мы только что видели. Они будут производить до 8 тысяч километров кабеля в год. Через год мы планируем запустить вторую линию и довести производительность до 16 тысяч километров в год. На третьем этапе в 2014 – 2015 годах мы планируем создание собственной сырьевой базы и научно-исследовательной лаборатории, речь идёт о производстве высокотехнологичной катанки из алюминиевых сплавов. Это опять-таки импортозамещение, так как сейчас около 60 тысяч тонн катанки в год закупается за рубежом. А по оценке экспертов потребности российских заводов в 2 раза больше. Начав производство своей катанки, мы сразу снизим цены на 30 процентов по сравнению с зарубежными аналогами. Также на базе завода будет создан учебный центр для обучения операторов, ИТР и – впоследствии – менеджеров. Как я уже сказал, мы хотим здесь создать такой же, как в «Ламифиле», центр компетенции. Но российский.

– На этой же территории находится французский кабельный завод Nexans, в строительстве которого Вы тоже принимали участие. Вы долго работали с этой компанией, а теперь разошлись. Из-за чего?

– Я 14 лет до 2007 года проработал генеральным директором (причём начал этот бизнес с «Нексанса», тогда ещё «Алкатель кабеля», в России с нуля) и действительно инициировал строительство этого завода. Тогда в «Нексансе» работали очень талантливые руководители – президент и вице-президент. Это были люди с воображением, окончившие престижные инженерные вузы Франции. У них был глобальный научно-технический взгляд на производство. Потом они вышли на пенсию, им на смену пришла новая поросль проамериканского типа. Это бухгалтеры, чиновники, думающие только о сиюминутной выгоде. Они смотрят на Россию как на маленький процент в многомиллиардном бизнесе. Они не видят смысла развивать здесь рынок и тем более строить завод. Для них Россия – всегда зона риска. Им выгоднее растягивать рынок в Африке или Латинской Америке: туда можно поставлять дешёвые провода для внутренней разводки, потому что там вообще никаких нет. Мне это неинтересно.

– Получается, что Европа тоже страдает от американского стиля в экономике?

– Финансисты считают, что сегодня приносит много прибыли, а что мало. Они правы по-своему. Другой вопрос, должны ли они руководить всем процессом? Ведь это не креативный подход, в долгосрочной перспективе не приносит ничего хорошего. Скажем так: доля России в мировых по­ставках кабеля и проводов пока дей­ствительно небольшая. Но в России всё стремительно развивается. Бухгалтеры этого не знают и не понимают. И Россию они недооценивают и не любят.

– За что?

– Просто не любят. Они – мелкие люди, без воображения. Смотрят чисто бухгалтерски: в России рынок ненадёжный. Это результат антироссийской пропаганды, которая по сути никогда не прекращалась и которая, как и прежде, пугает обывателя.

– В одном из своих интервью Вы нелестно отзывались о работе западных менеджеров. Мол, они не любят много работать и часто отдыхают. Это идёт в разрез со стереотипным образом западного руководителя, который сложился в России. Обычно нам говорят, что в Европе все на работе «ходят с мокрыми спинами».

– К сожалению, это устаревший образ западного менеджера. С тех пор «белые воротнички» на Западе сильно обленились. Это правда. Сейчас российские менеджеры и рабочие работают в разы больше западных. Правда, с 1991 года, на мой взгляд, наше общество разделилось на две примерно равные части. Одна половина рыскает по помойкам и спивается, другая вкалывает за всех. А Европа 70-х годов действительно имела мощнейший экономический рост. Это продолжалось лет двадцать, но в начале 90-х наступило расслабление.

– Как раз когда они победили в холодной войне?

– Да, если хотите, хотя мы сами себя демонтировали.

– Теперь, когда европейцам говорят об увеличении рабочего дня на полчаса и об отмене 15-й зар­платы, они выходят бастовать?

– Кошмар! Мои французские и немецкие друзья в ужасе. Они говорят, что государство поторопилось с большими пенсиями и социальными пособиями, в том числе по безработице. Социальные льготы намного опередили возможности экономики. Сейчас Европа начала беднеть. А огромные социальные льготы население не даёт отменить, начинаются социальные взрывы. Запад в ловушке. Западная молодёжь уже не может полностью рассчитывать на государственные пенсии, когда доживёт до пенсионного возраста. Мы почти поменялись местами. Если бы не российская коррупция, цены бы нам не было! Но несмотря на неэффективность менеджеров, западные заводы по-прежнему выпускают высококачественную продукцию.

– За счёт чего?

– Во-первых, хорошее оборудование. Во-вторых, там все предприятия аккредитованы по международным нормам ISO-9000. Это международный технический производственный аудит. Он гарантирует организационное и технологическое подчинение предприятия определённым правилам. В правилах прописано всё до мелочей, вплоть до того, в какую коробку секретарше складывать письма. Нештатные действия вообще не предусмотрены, всё по инструкции. Например, монтёру буквально пишут: «в такой-то ситуации эту гайку отверни, эту ослабь до такого усилия, здесь зачисти при помощи щётки номер три, состыкуй, а сюда не вздумай лезть». Это «защита от дурака». Она даёт качество продукции, но при этом люди перестают быть личностями в профессиональном смысле.

– На Вашем заводе тоже будет аккредитация по ISO-9000. Тоже будете превращать работника в робота?

– В России другая крайность: у нас люди игнорируют правила и инст­рукции. Поэтому нам внести организованность с кнопочками и правилами давно пора. До европейской крайности нам ещё далеко.

– История в тему: мой знакомый из Эстонии подрабатывал «гастарбайтером» на ремонтах квартир в Лондоне. Как-то надо было просто подключить люстру – соединить два проводка. Его спросили: «У тебя сертификат есть? Нет? Ну, тогда не лезь!»

– Да-да. На Западе с этим давно перебор. Мы это тоже проходили. Простейшая вещь: при монтаже подстанции надо подключить резервное питание для освещения. Западные коллеги говорят, что у них нет человека, который имеет право вкрутить лампочку. В конце концов приходит монтёр из «Сим-Росса», говорит: «Отвернитесь» и меняет лампочку. Ну, пойдём, кофе выпьем.

Как пишутся стихи и строятся заводы

Кабинет Никиты Топуридзе. На столе между чашками с кофе и конфетами стоят, словно украшения в стиле «хай-тек», образцы проводников с композитным сердечником и Z-образные провода. Хозяин кабинета вновь увлекается рассказом о достоинствах инновационных проводов.

– Никита Романович, такое впечатление, что Вы «заточились в кабель» и по композитному сердечнику двигаетесь к намеченной цели...

– Ха-ха! Один из моих друзей в Alcatel cable был так увлечён кабелем, что с ним было невозможно разговаривать ни о чём другом. Французы о нём говорили, что он родился и вырос в кабеле. Я тоже увлечён технологиями. Но на самом деле мне и многое другое интересно.

– Мы привезли Вам подарок: выпущенную «Северным краем» книгу «Сирано де Бержерак»: четыре перевода». Наверное, Вам она будет интересна.

– Спасибо, мне это действительно очень интересно.

– В дороге из Ярославля в Углич мы слушали радиоспектакль «Гарольд и Мод». В Вашем переводе. Почему Вы выбрали именно эту пьесу? (Сюжет пьесы: 17-летний Гарольд влюбляется в 80-летнюю старушку Мод. Гарольд – юноша со странностями: чтобы привлечь к себе внимание матери, которая занята соб­ственной жизнью, он инсценирует… самоубийства. Мод тоже выделяется нестандартным поведением: она напрочь отвергает общественные нормы и частенько нарушает закон. Может угнать автомобиль или украсть тюленя из зоопарка, чтобы выпустить его на волю. Гарольд делает Мод предложение. Но она давно решила, что в день 80-летия она должна умереть. И совершает самоубийство.)

– У пьесы необычная история. Американский сценарист Колин Хиггинс написал сценарий к фильму. По нему известный французский переводчик и драматург Жан-Клод Карьер сделал пьесу. Он сумел вывести пьесу на более сложный уровень философских обобщений, которых не было в сценарии Хиггинса. Именно этим пьеса меня заинтересовала. Я переводил именно пьесу Карьера, а Хиггинс доброжелательно это привет­ствовал. Очень интересные актрисы в СССР хотели исполнять роль Мод. Например, в Театре сатиры, который первым купил права на постановку, – Татьяна Пельтцер. Но Плучеку постановку не разрешили: пьеса тогда очень возмутила чиновников Министерства культуры и ЦК. По сути она пронизана идеологией хиппи. Потом пьеса широко шла по стране в моём переводе. В Петербурге роль Мод в Театре комедии исполняла знаменитая актриса Юнгер. Шла пьеса и в Театре армии. Одно время была настоящая гонка ведущих пожилых актрис российских театров за этой ролью.

– Слушая пьесу, мы обратили внимание на фразу Мод, что «не нужно сидеть на скамейке запасных спиной к жизни». Нужно играть, наслаждаться жизнью, «а то потом не о чем будет рассказать в раздевалке». Можно назвать эту фразу Вашим девизом? Ведь Вы занялись бизнесом в 38 лет, а до этого было много всего другого.

– Не знаю. Но я действительно счастливый человек. Меня многое в жизни интересует. Я – гуманитарий, но при этом всегда любил физику и математику и даже одно время увлекался химией. Каждое место работы мне было интересно.

– А архитектурой никогда не увлекались?

– Нет. Хотя у меня отец и дед – архитекторы. Дед Константин Топуридзе построил главные фонтаны ВДНХ: «Дружба народов», «Золотой колос», «Каменный цветок». Он был заместителем директора института генплана Москвы по научной части, председателем общества охраны архитектурных памятников. Изо всех сил боролся с советскими чиновниками за сохранение старинных кварталов, церквей. Большой эрудит, профессор Архитектурного института. Он в 20-е годы окончил Петербургскую академию художеств и должен был ехать в Парижскую академию. Чуть ли не билет уже был куплен во Францию. Но тут он встретил мою бабку, влюбился в неё и остался, разрушив все планы его матери, моей прабабушки. Она ведь была француженка и любила свою потерянную родину. А мой прадед был последним человеком, имевшим отношение к Грузии. Его фамилия всем нам и досталась. Он был медиком, со своей практикой на Нев­ском проспекте.

– Вы родились в переломном для нашей страны 1953 году, в школу пошли в разгар оттепели. Вы это как-то ощущали?

– Я окончил французскую спецшколу № 2 в Москве. Там учились в основном дети наших дипломатов и иностранных послов. После школы поступил на переводческий факультет иняза – МГПИИЯ им. Мориса Тореза, он был таким же, как МГИМО: только мальчики, только годные к военной службе. Надо сказать, я прекрасно себя чувствовал в институте. На 5-м курсе перевёл «Гарольд и Мод». Пьеса была куплена Театром сатиры, и я уже ходил на читки. Эта работа была естественным этапом в моей жизни. В детстве я был близок к театру: бабушка – Рина Зелёная, была популярнейшей актрисой, мама – Валентина Спирина – писала сценарии для детского кино. Рина со мной много занималась. В детстве она даже учила меня писать стихи. Потом их публиковали в журнале «Юность».

– Вы её называете Рина. Она – не родная бабушка?

– Она вторая жена деда. От первой жены – мой отец и его брат. Но Рина и дед прожили вместе лет 40 и были очень счастливой парой. Их брак состоялся ещё до войны, в раннем детстве моего отца. Рина воспитала и отца, и меня. Мой отец Рину любил, как вторую мать. Мы и жили вместе с дедом и Риной. В Харитоньевском переулке у нас была 4-комнатная квартира. Мы там жили, как сельди в бочке (8 человек, но очень дружно). Туда часто приходили Агния Барто, Зиновий Гердт, тетя Лёля – племянница Станиславского. Невероятно насыщенная жизнь была...

– Помните что-нибудь из дет­ских стихов?

– По-моему, у нас с Риной получались неплохие стихи. Не хуже, чем у профессиональных детских поэтов. Ну вот, например:

«Однажды мне приснился сон,/ Как будто к нам явился слон,/ Вот он вошёл и сел на стул,/Вот потянулся и вздохнул/ Вокруг с улыбкой он глядит/ А на кровати мальчик спит./ А этот мальчик – это я,/ А слон – фантазия моя».

– Итак, в конце учёбы в институте Вы дружили с литературой?

– Да. Перевёл пьесу, опубликовал документальную повесть в журнале «Юность» о своей учёбе во Франции в 1974 году. Тогда в очередной раз была объявлена разрядка международной напряжённости, и Брежнев с французским президентом Жискаром д`Эстеном подписали соглашение об обмене студентами. Я прошёл по конкурсу и четвёртый курс учился в Сорбонне и в университете г. Клермон-Феррана. У меня были литературные амбиции, но писателем я так и не стал. Хотя я перевёл и другие пьесы: «Штаны» Жана Ануя, «Настоящий Запад» Сэма Шепарда, «Фотофиниш» Питера Устинова, «Сосед, соседка»

А. Чодорофф и написал три свои. Почти все они были куплены Министерством культуры или театрами и поставлены. Идут они и сейчас. В жизни мне пришлось бегать и бегать.

– Куда же Вы побежали?

– Я получил предложение поступить на Высшие курсы ООН при

МИДе. От этого предложения невозможно было отказаться. Четыре с лишним года я проработал в Секретариате Европейского отделения ООН в Женеве, переводил и редактировал официальные документы с французского, английского, испанского. После возвращения три года проработал в центральном аппарате МИДа в должности атташе отдела, а потом, в 1984 году, ушёл в журналистику. Сначала работал в толстом академическом журнале «Народы Азии и Африки». Это аналитический журнал Академии наук, ориентированный на ЦК и МИД, он и сейчас существует под названием «Восток». Там я был заведующим отделом современных проблем. В перестройку пришёл новый редактор и дал мне задание выяснить, кто наши подписчики, чтобы в разумных пределах увеличить тираж. Среди подписчиков оказались аналитические подразделения ЦРУ, фонд Карнеги, госдепартамент США и др. Все эти структуры тогда не присутствовали в России, но, как оказалось, журнал выписывали и прислушивались к нему.

В 1990-м меня пригласили главным редактором журнала «Магистериум». Он издавался на деньги правительства Москвы и был задуман как роскошный по оформлению и материалам международный журнал-клуб, «конца века» – fin de siècle. Два года я проработал в «Магистериуме». Всё было очень интересно. Я добыл мощных международных авторов. Один из них – японский профессор, политолог Фрэнсис Фукуяма. Но у меня стало складываться ощущение, что «Магистериум» – некая «панама», что эти выходившие раз в три месяца роскошные фолианты в тиснёной коже с золотым обрезом долго не просуществуют. И я ушёл из журналистики.

– В чём причина?

– Журналистика в эпоху перестройки была очень интересной. Каждую неделю я прочитывал горы книг. Раскрывались архивы, и было упоительно в этом участвовать. А потом надоело хуже горькой редьки: наелся. Одно и то же: бесконечная «чернуха». В 1992 году я получил от друзей предложение занять место генерального менеджера в швейцарской фирме по экспорту российского угля на Запад. Это было ново, и зарплата сразу в пять раз больше. Почему бы нет? Не секрет, что в 90-е годы надо было выживать. Я увлёкся бизнесом. С другой стороны, фирма оказалась неинтересной: никаких перспектив, в то время российские менеджеры на инофирме рассматривались как туземцы, всем заправляли приезжие иностранцы. Через год я поступил в Академию внеш­ней торговли на франко-российский курс MBA. Защищал диплом в Париже в одной из престижных бизнес-школ. После защиты меня взяли на стажировку в компанию Alcatel. (Тогда она называлась Alcatel Alstom, потом от него отделился Alcatel Cable. В 2001 году Alcatel Cable была преобразована в корпорацию Nexans.) Мне выделили кабинет в директорской зоне, хорошо отнеслись, старались в гости позвать, научить чему-то. Через три месяца подписали хороший контракт, купили машину, на которой я победно вернулся в Москву, и сняли офис. Через год я должен был дать результат. Судя по опыту моего предшественника-француза, это было непросто.

– В чём сложность?

– За три года он с трудом пристроил 10 – 15 километров СИПов (самонесущих изолированных проводов – низковольтные провода для переоснащения сельских линий). Больше он не смог, так как работал бессистемно: буквально брал на выставках за пуговицу какого-нибудь директора, вёл его в ресторан и рассказывал о классных проводах Alcatel. Директор за откат или за возможность поехать во Францию говорил: «Ну ладно, возьму три километра. Посмотрим, что это такое».

– А вообще иностранцы способны успешно работать в российской действительности?

– Для них это трудно. Они не понимают, на что надо делать ставку, попадаются в лапы всяких проходимцев. Им кажутся возмутительными самые необходимые вещи, такие как сертификация и аттестация продукции. Плюс если у них есть слабинка, они чувствуют себя в России по-колониальному – людьми «белой кости». В общем, нельзя похвалить работу большинства иностранных менеджеров здесь. Небольшое исключение составляют западные эксперты-консультанты в международных корпорациях.

– Как же Вы построили работу?

– Передо мной поставили ту же задачу – внедрить на российский рынок самонесущие изолированные провода (СИПы). У меня не было никаких связей. Я просто нарисовал себе схему российской энергетики: проектные институты – министерство – так называемая большая энергетика – коммунальная энергетика, т. е. муниципальные «сети». Стал рассылать письма, начались контакты, потом люди подсказывали, куда ещё можно обратиться. За один год я сделал оборот больше миллиона долларов. Контракт со мной продлили. Но когда я сказал, что мне нужны секретарь, склад, логист, мне ответили: «Мы платим хорошие деньги, сами налаживайте свою работу». Так возник «Сим-Росс»: сначала склад, потом логистика, филиалы по стране.

– Вы построили заводы в Угличе – сначала «Нексанс», а теперь «Ламифил» – на площадке Углич­ского экспериментального ремонтно-механического завода (УЭРМЗ). Почему – Углич?

– Когда я убедил Нексанс начать производство в России, руководство поручило мне найти площадку. Сначала мы подумывали купить готовый российский кабельный завод и переоборудовать его. Но с точки зрения иностранного бизнеса этот вариант плох: за заводами, как правило, тянутся шлейфы долгов и обязательств, которые потом всплывают. Строительство в чистом поле тоже не подходило. Мы стали искать производ­ственную площадку с коммуникациями. Такие предложения были из Тверской, Владимирской областей. Но РАО ЕЭС России совершенно случайно в процессе распродажи своих непрофильных активов предложило нам УЭРМЗ – завод Гидропроекта РАО ЕЭС. Завод был «на плаву» благодаря тогдашнему директору В. В. Сухомлинову. В самые трудные годы он сумел сохранить его за счёт небольших заказов на металлоконструкции для «Атоммаша», «Минэнерго», «Газпрома». Собственно этим завод живёт и сейчас. Там не задерживали зарплату, давали премии, была столовая с льготными ценами. Такой завод захотелось взять и развивать на его базе новые технологии.

Для завода «Нексанс» использовалась только часть территории. Остальное превратилось в технопарк «Сим-Росс», куда мы привлекли и другие современные предприятия – известную в энергетике американ­скую корпорацию «Тайко-электроникс», российскую фирму электроники «Мера». Здесь же построили и завод «Сим-Росс-Ламифил». На Сочинском форуме в этом году Группа компаний «Сим-Росс» подписала с губернатором Ярославской области С. Н. Ястребовым соглашение о создании на базе технопарка «Сим-Росс» в г. Угличе промышленного кластера «Инновационные технологии для электросетевого комплекса».

– А романтическая составляющая?

– Очень важна. Правда! Я посмотрел на Углич, на Волгу, на кремль – и мне понравилось. Тем более мэр Элеонора Шереметьева отнеслась к нам по-доброму, мы не чувствовали себя чужими. Напротив, сразу почувствовали себя угличанами.

***

Производственный проект «Сим-Росс-Ламифил» недавно прошел Наблюдательный совет Агентства стратегических инициатив под председательством Президента РФ В.В. Путина и получил полную поддержку. Совсем скоро официальное открытие.