Сорок лет за решёткой, или Образование за колючей проволокой

– Ваш кабинет выглядит, как обычный кабинет директора школы, только необычны мониторы с отображением каждого класса, коридора, туалетных комнат. По всей очевидности, видеокамеры расположены везде, но в здании нет решёток. Как же вы обеспечиваете безопасность свою и педагогов?

– Да, видеокамеры у нас охватывают все помещения, потому что обучаемые свободно передвигаются по зданию. Их только к школе подводят под конвоем – и всё, далее они свободны. Здесь нет ни конвоя, ни решёток. И такое доверие тоже является мерой воспитания. На меня за 40 лет было только одно нападение. Я пригласил в кабинет только что прибывшего по этапу заключённого, предварительно ознакомившись с его личным делом. И сообщил, что ему нужно восполнить пробел в образовании и окончить среднюю школу. Но тот категорически отказался и набросился на меня. Рядом находился завхоз школы, и он его остановил и удерживал силой, пока не прибыл конвой. Но это было один раз за всю мою работу. Вообще у нас в школе спокойно, а уважение и послушание достигаются в ходе личного контакта с заключённым. Это процесс трудный, и не каждый педагог с воли с ним справляется. Я очень тщательно отбираю кадры.

– По какому принципу?

– По принципу душевной зрелости самого человека, а уже потом – по квалификации педагога. Моложе 37 лет никого не беру. У меня сейчас коллектив стабильный, 15 учителей и только двое из них – мужчины. Женщине легче найти контакт с осуждённым. Но у неё должны быть полная семья, уравновешенный характер и терпение. Ведь здесь большая часть работы у учителя не на уроках, а на индивидуальных занятиях. Я приглашал работать педагогов высокой квалификации с воли. Но иные подходили к решёткам, и всё, испытывали шок.

– Мы тоже испытали шок, проходя в колонию через решётки, слушая этот лязг железа и бесстрастный, без интонаций голос дежурного, отдающего команды резким голосом.

– Но тем не менее вы сюда пришли и делаете сейчас свою работу. А у тех педагогов шок так и не прошёл, и они не смогли его преодолеть и уходили сразу. Хотя педагоги были отличные, и за счастье было бы нам, если бы они у нас работали. Тут нужно воспринять колонию душой и входить сразу в ситуацию. Я с новыми учителями разговариваю долго, рассказываю честно, с чем им здесь придётся столкнуться. Это взрослые ученики с отрицательным жизненным опытом, уважающие только силу. Своих сотрудников я встречаю у поста и от дежурного веду в школу, также и обратно. За их безопасность отвечаю я. Уроки идут, как в обычной школе, но сильно отличаются атмосферой. Обучающиеся напряжены и настороженны, тишина, никогда никто не позволит себе проявить активность и задать вопрос или блеснуть знаниями. Здесь это не принято. И только на индивидуальных занятиях эти вопросы задаются. Я стараюсь беседовать с каждым вновь прибывшим учеником и прошу его вести себя со мной просто как человек вне зависимости от его положения в криминальном мире и в колонии. А я – учитель, который должен дать ему среднее образование.

– А как вашу школу обеспечивают?

– Обеспеченность у нас хорошая, средств хватает на всё. Мы находимся на областном финансировании. В школе два компьютерных класса, где стоят новенькие ноутбуки и нетбуки, 4 интерактивные доски, все классы отремонтированы и ждут учеников.

– Все осуждённые обучаемы?

– Стараемся. Есть учащиеся седьмого вида, восьмого вида, требующие щадящего режима учёбы, есть умственно отсталые или ЗПР (с задержкой психического развития). Или с другими отклонениями. Мы их обучаем только индивидуально.

– Зависит это от статьи Уголовного кодекса, по которой «проходит» осуждённый?

– Нет, только от медицин­ских показаний. Если какой-то ученик начинает сильно отставать, то мы делаем соответ­ствующие запросы, и нам присылают ответы, что да, он обучался в спецшколе. А у нас – обычная вечерняя школа. Таких заключённых учим только в индивидуальном порядке.

– Думали ли вы когда-то, что 40 лет отработаете за решёткой?

– Нет, так получилось. Я в детстве жил недалеко от этой колонии. Учился в школе № 67, а там был учителем Александр Михайлович Румянцев, который стал потом директором этой школы. Именно он, после того как я пришёл из армии, встретил меня и пригласил поработать в школе колонии сначала лаборантом. Мне тогда нужен был педстаж, потому что я собирался поступать в Ярославский педагогический институт. Поступил заочно и работал в школе. Делал всё: вёл уроки, проводил индивидуальную работу с заключёнными, делал ремонт, отвечал за комплектование классов и обеспеченность учебниками. Да, был незаменимым работником. Вот вырос до директора. Я знаю всю тюремную жизнь, всю её подноготную.

– Это здание новое? Оно в хорошем состоянии.

– За всю историю колонии № 1 это уже третье здание школы. Сначала школа располагалась в одноэтажном бараке, затем – над столовой в жилой зоне колонии. А это трёхэтажное здание было построено в 1980 году. Для школы оно довольно удобное. Я ведь здесь и судьбу свою нашёл. Пришла к нам по распределению после политехнического института на производство работать Ирина Валентиновна, здесь был цех Даниловского деревообрабатывающего завода. Потом, когда цех закрыли, она перешла работать в школу учителем черчения. Поженились, прожили вместе почти 40 лет, дочь тоже здесь работает учителем. Алевтина раньше работала в управлении исполнения наказаний по Ярославской области, а выйдя на пенсию по выслуге лет, пришла в нашу школу преподавать экологию. Я им могу доверить работу здесь.

– Сейчас стало меньше заключённых, чем было 40 лет назад?

– С 1999 года здесь стали отбывать наказание осуждённые за преступления, совершаемые только на территории Ярославской области. И суды стали более лояльными, реальные сроки обычно дают после условного. Потому количество заключённых в колонии действительно сократилось вдвое по сравнению с тем, что было 40 лет назад. Сейчас на зоне 1089 заключённых, и 426 из них сядут за парты 1 сентября. А ведь раньше и 700 человек обучалось.

– Геннадий Николаевич, а вот такая жёсткая жизнь в колонии, она накладывает отпечаток на взаимоотношения в педагогическом коллективе?

– Да, требования режима и особенности воспитанников накладывают отпечаток на нашу работу. Контролируем и слова, и жесты. Возникающую опасную ситуацию я понимаю и сразу же просматриваю и просчитываю те последствия, в которые она может вылиться. Педагоги не обижаются на меня, если я где-то нажму, понимают, что требую справедливо. Поймите, здесь непростой контингент. Люди всякие, психически неуравновешенные, больные туберкулёзом, ВИЧ-инфицированные… Но я не могу их лишить учёбы и общения с педагогами, потому что по законодательству они имеют право и должны учиться, прокуратура ведь при первой проверке обнаружит любое такое нарушение. Учитель спрашивает: почему я должен его обучать? Но нет такого закона, который запрещал бы учить больного туберкулёзом.

– Заключённые сами выражают желание учиться?

– Приходит этап, я смотрю личное дело и беседую с человеком индивидуально, с каждым. Хочет – не хочет, но если ему от 18 до 30 лет и у него нет среднего образования, то есть закон, который мы должны выполнять. Объясняю ему, что он обязан учиться, получать среднее образование, а также выбрать себе специальность слесаря, парикмахера, столяра, кочегара, освоить плетение из лозы. По желанию и способностям…

– Учёба в вашей школе даёт осуждённому перспективу на продолжение образования?

– Если честно, то говорить, что наши осуждённые учатся для будущего, нельзя. Ведь они не сдают ЕГЭ. Но они могут сдать этот единый экзамен на воле, когда выйдут. При этом уровень среднего специалиста они могут и здесь получить. В этом году 116 человек получили аттестаты. Устроиться на работу без среднего образования на воле ведь невозможно. Однако некоторые освобождаются и не забирают свой аттестат, считая, что он им не нужен. А потом приходят и просят выдать документ. В прошлом году, например, приехал бывший заключённый и просил выдать ему аттестат. Оказывается, он стал священником и теперь ему нужно по­ступать в семинарию, вот и понадобился.

– А может осуждённый, находясь в колонии, получить высшее образование?

– Несколько лет назад такое было. Организатором выступило управление Федеральной службы исполнения наказаний (УФСИН). Приезжали преподаватели заочного Московского института экономики и права в колонию и занимались. Обучались восемь человек. Выучили их, даже вручили дипломы о высшем образовании. Все. Потом эти люди освободились, а у остальных желания пока не наблюдается. Хотя есть институты, закреплённые за УФСИН, и там можно заочно получить высшее образование всем заключённым на территории РФ. Насколько я знаю, в некоторых других колониях области есть учащиеся вузов и сейчас.

– Возвращались ли к вам бывшие ученики на второй срок?

– Год назад эта эпопея закончилась, раньше была. Хоть и наказание общего режима дают, но теперь любого повторно осуждённого отправляют только в 8-ю колонию. У нас на данный момент только те осуждённые, что отбывают наказание первый раз.

– Вы верите, что здесь перевоспитывают?

– Гм… Отвечу! Я помню деда, отца, и уже внук сидит в колонии, и это третье поколение одной семьи. Знаете, здесь всё на генном уровне. Я не хочу сказать, что поголовно вся семья сидит с криминальными наклонностями, но против фактов не попрёшь. Мало того, что сидит папа, но сидит и мама! Сидит брат, двоюродный брат… За разные, конечно, преступления. Сказать с уверенностью на 100 процентов, что, отбыв наказание, человек не попадёт сюда вновь, не могу. Не стоит себя тешить таким образом. Тюрьмы были всегда, какие бы ни были благополучные государства. Только условия там покомфортнее. Тюрьмы были, есть и будут, они часть общества и часть нашей жизни.

– Ощущается ли дополнительная моральная нагрузка при общении с заключёнными?

– Да, конечно. Вообще наша работа – вся на нервах, у меня уже куча болячек. Здесь накладывается одно на другое! Ведь и в государстве нашем всё непросто, а здесь – государство в государстве. Я прихожу с воли в колонию к заключённым, которые ограничены в общении и живут по иным законам, чем всё общество, и объясняю им про жизнь по ту сторону колючей проволоки, учу настраиваться на неё. А жизнь на воле очень сложная! Сейчас в связи с реформированием нашей системы создаётся отряд, где освобождающиеся будут адаптироваться к предстоящей жизни на воле, начнут получать больше информации о событиях в стране и в городе, чем остальные. Ведь заключённые очень ограничены в получении информации.

– Узнаёте вы бывших заключённых на улицах или в общественном транспорте?

– Узнаю. У них особый взгляд, и их легко в толпе узнать. Свои здороваются, иногда даже приезжают в колонию. Некоторые освободились, и уже у них по двое детей. Одного недавно встретил, спрашиваю: «Как дочки?» А девчонки идут, сосут леденцы, довольные, что с папой. И ведь такой хулиганистый был, а сейчас остепенился – жена, дети. Радуюсь за него! Жизнь не стоит на месте, они меняются.

– Что-нибудь мешает работать?

– Реформы не всегда дают положительные результаты. А здесь ведь особый контингент, надо как-то осторожнее! Ещё вот что: на воле учителя, имея 25 лет стажа, могут уходить на пенсию по выслуге, а нас, тюремных учителей, с 1999 года лишили этого права. Хорошо это или плохо? И наши учителя, чтобы выйти на пенсию по выслуге лет, должны, как вольнонаёмные сотрудники исправительных учреждений, отработать в тюрьме не менее 10 – 15 лет. Но часто получается, что учитель работал в школе на воле, потом пришёл в колонию, а потом её закрыли, и он снова ушёл в вольную школу. И всё, нет ни тюремного, ни общего педагогического стажа. Но эти проблемы самих учителей никак и никогда не сказываются на обучении и на общении с заключёнными. Все проблемы мы оставляем в себе.

От редакции: этот материал был размещён на сайте газеты 21 августа, в бумажной версии "Северного края" опубликован 5 сентября (в связи с приостановкой выхода газеты).