Александр ПЕТРОВ: «Я с каждым фильмом что-то в себе открываю»

– Александр Константинович, вашими учителями были представители трёх поколений отечественных аниматоров. Причём лучшие, знаковые фигуры: Фёдор Хитрук, Юрий Норштейн, Эдуард Назаров. Но самый старший в этом ряду – Иван Иванов-Вано, один из основателей советской мультипликации. В 1982 году вы закончили его мастерскую во ВГИКе. Ваш педагог был тогда уже очень немолод, ведь он – ровесник XX века. Какие впечатления остались от общения с ним?

– Удивительный был дядька. Талантливый, яркий, самобытный. Находиться рядом с ним было удачей. Он же работал ещё с Моором и Маяков­ским. Вместе с ними в 20-е годы делал анимацию.

Иван Петрович формировался в эпоху культурных сдвигов, это наложило особый отпечаток на его личность. Мог быть капризным и неприветливым, но в нём всегда ощущалось дыхание той блестящей эпохи, которую он зацепил в молодости. А ещё Иванов-Вано был настоящей сокровищницей знаний и большим энтузиастом. Всегда предлагал какие-то идеи, но и с нас спрашивал. Внимательно следил за работой своих учеников. А мы для него были готовы на всё. Это большое счастье, что у меня в жизни была встреча с таким человеком.

– Фильмы Иванова-Вано стали классикой советской мультипликации. «Конёк-Горбунок», «Гуси-лебеди», «Двенадцать месяцев», «Приключения Буратино» – эти его работы помнят, наверное, все, чьё детство пришлось на времена СССР. Вы знали его фильмографию, когда поступали во ВГИК?

– Честно говоря, нет. Для меня, как для любого молодого зрителя, не так важны были имена. Я узнал о заслугах Иванова-Вано, уже у него обучаясь. Оказалось, что именно он – автор мультфильмов, самых значимых для понимания ребёнком своих корней, своей культуры. Иван Петрович много занимался эпосом, сказками.

– Его последняя работа тоже сделана на этом материале. «Сеча при Керженце», снятая по мотивам симфонической поэмы Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже»...

– Да, этот мультфильм он делал вместе с Юрием Норштейном. Но я-то впервые узнал Иванова-Вано по картине «Левша». Она совершенно выпадает из традиционной для него тематики и классической стилистики. Экспериментальный фильм, сделанный в смешанной технике. Очень яркий и неожиданный для такого мастера. Совершенно вразрез с традицией кинематографического жизнеподобия.

Сказ Лескова – сложный для анимации материал, хотя, казалось бы, так и просится на экран. Решить его в форме ожившего лубка – это очень смело. Там придумано много необычных решений, очень яркие работали художники. Это эпохальное произведение для всей советской анимации. На седьмом десятке Иванов-Вано смог преодолеть и свои стереотипы, и вкусы времени. Он порвал с традицией, которую сам же создал, и шагнул совершенно в новое русло. «Левша» дал толчок развитию самых разных направлений мультипликации. Другие художники восприняли этот фильм как манифест. После него анимация заметно изменилась.

– А книга Иванова-Вано «Рисованный фильм» вам пригодилась в процессе обучения?

– Не могу сказать, что учился делать кино по книгам. Я покупал и брошюры Иванова-Вано, но не могу сказать, что это было захватывающим чтением и дало какой-то результат. Собственный труд и общение с мастером – вот что главное. Конечно, на какие-то мысли наводила и литература. Но я, честно говоря, не припомню, чтобы целенаправленно изучал это наследие. Не умею учиться по книгам и не очень это люблю.

– Если Иванова-Вано условно можно назвать корифеем «золотого века» советской мультипликации, то другой ваш наставник Фёдор Хитрук явно из «века серебряного». В 1987 году, когда вы поступили к этому мастеру на Высшие курсы сценаристов и режиссёров, он уже создал все свои знаменитые работы – «Истории одного преступления», «Фильм, фильм, фильм», трилогия о Винни-Пухе и другие. Что вам дал Хитрук как педагог?

– Позади у меня были ВГИК и небольшая творческая биография. Как художник-постановщик я успел поработать в Ереване, а на тот момент жил в Свердловске, трудился на Сверд­ловской киностудии. Меня стали замечать. С Хитруком мы познакомились ещё до моего поступления на курсы. Он отметил мои работы и запомнил меня по имени.

– То есть Хитрук стал узнавать ваш стиль?

– Не могу сказать, что стиль. Единого стиля не было. Все работы были разные. Как художник-постановщик я содействовал воплощению режиссёрского замысла. Думаю, сначала он стал узнавать сами фильмы. Они прозвучали. Какие-то вещи в этих фильмах ему нравились. Мы обсуждали их на семинарах в подмосковном Болшеве. Я попал на два семинара, и это был очень интересный опыт. Мы смотрели работы друг друга, давали оценку, обсуждали.

Хитрук вёл эти семинары, был их руководителем. Тогда мы с ним и по­знакомились. Он производил очень сильное впечатление. Абсолютный мудрец. Сразу же возникало ощущение, что этот человек знает, понимает, умеет анализировать. И способен тебе же самому открыть твои достоин­ства и недостатки. Всё это он делал открыто, честно, без всяких задних мыслей. И это всегда подкупало. Я абсолютно доверял его мнению.

Поначалу наше знакомство было чисто профессиональным, без каких-то более человеческих связей. Но, поступив на Высшие режиссёрские курсы, я попал в мастерскую Хитрука по его собственному желанию. Каждого после зачисления просили написать, у кого он хочет учиться. А мне и писать не пришлось. Хитрук подошёл ко мне и спросил: «Саша, ну вы-то ко мне пойдёте, наверное?» Сопротивляться не пришлось, потому что это было моё абсолютное желание. Более идеального мастера трудно было бы найти.

– А кто ещё преподавал на курсах?

– Анимационных мастерских было три: одну вёл Хитрук с Бардиным, другую – Норштейн с Назаровым, третью – Хржановский с Угаровым. Все шестеро – абсолютные звёзды советской анимации. Яркие, самобытные художники. Думаю, в нашем поколении таких личностей нет.

Хитрук к тому времени уже отступил от дел. Пауза была большая у Норштейна. Назаров сделал свой последний фильм и взял паузу, которая оказалась бесконечной. Но тем не менее все были в профессии, находились в коллективах. Кто на «Союзмультфильме», кто на «Союзтелефильме».

– Самой актуальной фигурой на тот момент, наверное, считался Юрий Норштейн с его «Сказкой сказок» и «Ёжиком в тумане»? Хитрук уже «одной ногой в истории», а этот – «здесь и сейчас»...

– На самом деле все они были «здесь и сейчас». У каждого своя биография, свой творческий почерк, абсолютно узнаваемый. И попасть к любому из них было удачей, потому что ты попадал к настоящему профессионалу. Но Хитрук даже для самих мастеров был абсолютным авторитетом. Без объявлений было ясно, что он – «отец» в этой компании.

– И всё-таки, на мой взгляд, по способу мышления вам ближе поэтический кинематограф Юрия Норштейна. Как педагог он сильно на вас повлиял?

– Перед обаянием Норштейна трудно устоять. Яркий преподаватель. В это время у него был простой, он оставил работу над фильмом и, вероятно, изголодался по творческой, активной жизни. Поэтому преподавал с большим азартом. Всегда приходил с новыми идеями, давал задания, которые мы должны были выполнить в течение нескольких занятий. Лекции Норштейна пользовались огромной популярностью, на них приходили «курсисты» всех трёх мастерских.

– Ведь и он, и Хитрук тоже написали книги об искусстве анимации. Вы знакомы с этими работами?

– Конечно. «Профессия – аниматор» Хитрука – блестящая книжка. Один из самых удачных учебников. Отточенное знание, проверенное собственным опытом, профессиональным и житейским. Одна из лучших книг для того, чтобы понять, заниматься тебе анимацией или нет.

А «Снег на траве» Норштейна надо читать как стихи или философский труд. Это его выверенный годами взгляд на искусство. Его методология. Он захватывающе умеет рассказывать о своей работе. О рождении персонажа, о судьбе и эпохе. Я готов это слушать много раз, потому что всегда узнаю что-то новое.

– Вы проработали на Свердловской киностудии десять лет – с 1982 по 1992 год. Как вы там оказались, и какую память оставил о себе этот период?

– После ВГИКа нужно было куда-то распределяться. Молодые режиссёры-аниматоры, выпускники Высших курсов сценаристов и режиссёров, пригласили меня в Свердловск. Я думал остаться ближе к Европе, поэтому сначала воспринял этот переезд как ссылку.

Хотелось полигона для реализации идей. Хотелось показать профессионализм. В результате на первой же работе я начал обламывать зубы. Волна фильмов Норштейна уже прокатилась. Я мечтал двигаться дальше в том же направлении. Но появился режиссёр, который поволок меня совершенно в другую сторону, какую-то карикатурную. В детскую озорную анимацию.

Я провёл много трудных дней, месяцев над этим фильмом. Не то чтобы вытравляя из себя Норштейна, но забывая о нём. Потому что требовалось другое. На самом деле это интересно. Ты же не знаешь, кто в тебе находится. Ты думал, что ты такой, а на самом деле ты ещё и другой можешь быть! Просто нужны условия, чтобы это вдруг в тебе раскрылось.

С благодарностью вспоминаю Свердловскую киностудию. Я работал с разными режиссёрами, и каждый открыл во мне что-то новое. Были, конечно, и мучительные времена. Есть какие-то сцены или фильмы, за работу в которых мне немножко стыдно.

– Вы работали художником-постановщиком у Владимира Петкевича, которого называют сейчас одним из лидеров свердловской анимации 80-х годов. Расскажите о сотрудничестве с ним.

– Ученик Норштейна Владимир Петкевич был моим спасением. Можно сказать, мы росли в профессии бок о бок. С ним не приходилось наступать на горло собственной песне. Здесь был восторг. Володя умел разбудить в тебе пытливого алхимика. Человека, который, немного рискуя, забывая о семье и деньгах, думал бы о сути жизни.

Свой дипломный фильм «Ночь» он делал по рассказу Андрея Платонова «Железная старуха». Эта его работа была событием для меня. К сожалению, как-то её подзабыли.

– Этот фильм вышел до вашей экранизации платоновского рассказа «Корова»?

– Да, он был раньше.

– То есть именно Петкевич навёл вас на мысль снимать по Платонову?

– В моём случае Платонов возник именно благодаря Петкевичу. Но по­средине работы. Я нашёл эту тему у писателя Василия Белова, но она долго не давалась. Я не мог найти формулировки, чтобы её разыграть. Учился в Москве и, возвращаясь в Свердловск, маленькими кусочками снимал свою «Корову». Володя Петкевич, видя эти муки, подсунул мне платонов­ский рассказ: «Как раз по твоей истории! Почитай – может быть, что-то подскажет!» Так оно и вышло.

– Особняком в вашей фильмо­графии стоит миниатюра, сделанная для в 2003 году для международного проекта «Зимние дни». Классическая японская поэзия оказалась трудным материалом для экранизации?

– Почётным участником проекта был Юрий Норштейн. Его работа открывала фильм и длилась полторы минуты. Всем остальным режиссёрам, включая меня, дали по сорок секунд экранного времени. Там были французы, бельгийцы, чехи, голландцы, канадцы. Каждому дали стихотворение для экранизации. А весь фильм создан по принципу рэнку. Это такая цепь поэтических текстов. Каждый следующий продолжает предыдущий. Своеобразный диалог или эстафета.

У японцев совершенно другая форма художественного мышления. Другое отношение к пространству слова. Это не та поэзия, на которой мы воспитаны. Я несколько месяцев делал свой эпизод. Очень долго он рождался. Стихотворение не претворялось в визуальную историю. В переводе с английского, а на русском мне его не дали, оно звучало примерно так: «Как холодно на рассвете./Тень человека,/Ломающего хворост для костра». Ведь нельзя же просто проиллюстрировать этот текст!

– Ещё один пример «совсем короткого метра» – сделанная вами реклама. В чём специфика рекламной анимации? Насколько это трудоёмко?

– Я каждый раз в муках расстаюсь с заказными проектами. Начинаю с энтузиазмом – и наступаю в итоге на те же грабли. Потому что это всё равно оформление чужих идей. И часто твои творческие задумки кажутся заказчику неправильными. Как правило, сценарий бывает уже готов, и я пытаюсь его улучшить. Из всего моего опыта удачными были два или три сценария. Но даже в таких случаях думаешь: «Слава Богу, что закончил!» Скучаешь по своему, по настоящему.

– Как вы оцениваете ситуацию в современной анимации? Какие имена привлекли в последнее время ваше внимание? Появляются ли у нас новые работы, конгениальные лучшим фильмам Хитрука и Норштейна?

– Нет, не появляются. Или я стал слишком занудлив и требователен... Может, надо быть моложе, чтобы почувствовать вдруг какое-то открытие и увидеть в новых фильмах действительно что-то новое. Я участвую в фестивалях, регулярно езжу куда-то, смотрю, что в мире делается. Мне многое не нравится. Может быть, мне трудно угодить и у меня чрезмерная планка. Может, мешают авторитеты, которые у меня есть: канадец Фредерик Бак, француз Мишель Осело. Для меня это эталоны тонкого и яркого стиля.

– И в завершение нашего разговора традиционный вопрос о планах. Чем сейчас занята ваша голова?

– Готовлюсь к большому проекту. Это будет полнометражный фильм. Уже идёт разработка сценария и эскизов. Не знаю, зачем мне это нужно. Мне вполне хватает формата десяти – пятнадцати минут. Чтобы измучиться, скорее всего...

– Сколько лет понадобится, чтобы довести проект до конца?

– Года четыре. Запуститься бы, а там видно будет...