– Да потому что не в этом дело, – горячится Анастасия Светлова, отстаивая свою точку зрения. – Красота – сиюминутна, без внутренней наполненности, без чувства юмора, какой-то парадоксальности характера, красота – мгновение.
– Ваше появление в Ярославле два года назад было поистине сногсшибательным. Спектакль «Екатерина Ивановна», в котором вы сыграли главную роль, буквально взорвал культурное пространство города, сломал все театральные устои, сокрушил представления большинства завсегдатаев премьер о том, каким может быть современный театр. Не ошибусь, если предположу, что для вас роль Екатерины Ивановны тоже не стала проходной – ведь именно за неё вы были удостоены Национальной театральной премии «Золотая Маска».
– Я думаю, что всё вышесказанное – про слом традиций и так далее, следует переадресовать режиссёру спектакля «Екатерина Ивановна» Евгению Марчелли, художественный язык которого оказался столь непривычен для ярославской публики. В данном случае я, как любой другой актёр, занятый в этом спектакле, выступаю скорее как материал, проявляющий режиссёрский замысел, воплощающий его на сцене. Могу сказать, что мне необыкновенно интересно работать с Марчелли и с удовольствием принимаю любые условия игры, как бы кардинально они не были решены. Очень важно доверять режиссёру. Что касается роли Екатерины Ивановны… В этом году исполняется восемнадцать лет, как я служу театру. За годы работы в разных театрах с разными режиссёрами в моём репертуаре накопилось немало именно драматических ролей, как в «Екатерине Ивановне» – «с разрывом». Сыграла Саломею в пьесе Оскара Уайльда, Машу в «Живом трупе», Настасью Филипповну… Екатерина Ивановна – роль того же порядка. Но именно Марчелли научил меня совершенно иному способу существования в этом материале, как-то очень просто и реалистично, без ложного пафоса. Могу сказать, что я обожаю играть драматические роли «с умопомрачительными страданиями», но мне, как актрисе, порой, интереснее исследовать те характеры, которые для меня самой крайне неожиданны. Получаю колоссальное удовольствие, когда могу быть на сцене смешной, нелепой, некрасивой. Поверьте, это гораздо интереснее, чем быть «прынцессой». Жаль, мне это редко удаётся. Помню, в Челябинском театре мы репетировали «Чонкина», я играла доярку Нюру. У меня была коса, лежащая на «арбузной» груди, такая габаритная попа… Я была такая смешная, такая классная – вы даже представить себе не можете.
– Не могу…
– И напрасно! Вот недавно вышла премьера на малой сцене «Двое бедных румын, говорящих по-польски», спектакль по современной польской драматургии, с ненормативной лексикой. Это экспериментальный проект нашего театра, мы начинаем играть в 21.30, после основного вечернего спектакля. И могу сказать, что для меня это отличная возможность показаться в совершенно ином качестве, что мне очень нравится. Особенно в сочетании со спектаклем, который я играю «до», например «Тартюф».
– Отношение к спектаклю «Екатерина Ивановна» очень разное. Признаюсь, я не являюсь его поклонником. Отдавая дань признания вашему актёрскому мастерству и режиссёрскому – Евгения Марчелли, тем не менее не могу отделаться от ощущения, что меня, зрителя, на этом спектакле погрузили в отвратительную грязь по самую макушку. За что? – в данном случае риторический вопрос. В «Румынах…» (я просто опасаюсь смотреть этот спектакль) актёры матерятся. В связи с этим – вопрос: все ли средства для вас в театре хороши, все ли приемлемы?
– До встречи с режиссёром Марчелли я работала в разных театрах, с разными режиссёрами, и большинство из них были очень мягкими, деликатными, аккуратными, корректными, никогда не переходящими грань… Я сама – человек провокационный, эмоциональный. Люблю острую шутку, могу крепко ругнуться. Я этим не кичусь, говорю как есть. Что же касается допустимости средств на сцене… Вот в «Екатерине Ивановне» некоторые сцены я играю обнажённой. Поверьте, для меня это непросто, и режиссёр это сделал вовсе не с целью эпатажа. Это – некий вызов, протест женщины, акт, если хотите, саморазрушения, и каждая сцена в спектакле, какой бы крамольной она вам не показалась, имеет глубокий смысл. Ведь герой спектакля Коромыслов так грязно поступает именно с той, которую он безумно любит. Любит так, что готов растерзать, убить, уничтожить, и сам ужасно мучается этой любовью. А разве в жизни не так? Разве мы, любя, не причиняем боль самым близким, любимым людям? Я – за театр, который потрясает, обжигает, ранит, не оставляет равнодушным.
– Но неужели в таком театре нельзя обойтись без ненормативной лексики?
– Вопрос в том, ради чего человек идёт в театр? Если, польстившись на скандальные слухи, он идёт, чтобы увидеть актрису без трусов или услышать, как на сцене матерятся, он только это увидит и услышит. Вы спрашиваете, можно ли обойтись без мата… Можно, но это будет уже другая история – ненастоящая... Мы живём в жёсткое, резкое, категоричное время, так почему же в театре всё должно быть чистенько и красивенько, причёсано, и актёры должны играть любовь, нарядившись в рюши и жабо?
– Недавно режиссёр Кирилл Серебренников, беседуя со студентами ярославской «театралки» о своём понимании современного театра, говорил как раз об этом – этот спектакль «про меня», а этот – «не про меня».
– Верно! Я хочу приходить в театр и смотреть про сегодняшнюю меня: про мою боль и мои переживания.
– Те спектакли, в которых вы на сегодняшний день заняты в театре – «Зойкина квартира», «Без названия», «Екатерина Ивановна», «Тартюф», другие – они вписываются в эту концепцию – «про меня»?
– Конечно, но может быть только в разной степени.
– Творческие коллективы, как правило, очень непростые сообщества. Здесь каждый претендуют на роль «примы». Вы не только красивы, но и талантливы, то есть обладаете всеми возможными раздражающими факторами. Как вас встретили, как приняли?
– Мне довелось служить в разных театрах, и Волковский театр – первый в моей жизни, где меня действительно приняли очень тепло. Сначала! Но с каждой сыгранной ролью… отношение становится ещё теплее.
– Однако не поверю, что у вас не было негативного опыта в этом плане. Не может быть, чтобы вы в театре никогда не сталкивались с профессиональной или женской ревностью?
– Было, однажды. В одном театре у меня в спектакле было быстрое переодевание. Когда меня переодели, я почувствовала, как в меня впиваются десятки иголочек – знаете, таких булавочек, которыми портнихи намечают место будущей строчки? Вытаскивать иголки, конечно, времени не было, отыграла спектакль в таком платье…
– Неужели на следующий день вы пришли в театр как ни в чём не бывало?
– А как иначе? Вот чего я никогда не делаю, так это ни с кем не выясняю отношения. Зачем? Ведь, если вдуматься, в тех воткнутых в моё платье булавках было столько отчаяния. Что касается меня, то я в сложных ситуациях всегда стараюсь говорить правду в глаза, за что всю свою взрослую жизнь получаю «по первое число». Наверное, так нельзя, надо смягчать углы, что-то не договаривать, но я этого не умею. Единственное о чём молюсь – чтобы не обозлиться. Я стараюсь любить людей, в каждом находить что-то хорошее. Это не всегда получается, но я стараюсь.
– Изменилась ли как-то ваша жизнь, самооценка после «Золотой маски»?
– Это далеко не первая моя награда, и, к счастью, ни «Маска», ни предыдущие награды никак не повлияли на мой разум. Мне было бесконечно приятно и волнительно оказаться среди мастодонтов театра на церемонии вручения, иметь возможность обратиться к этим людям и сказать слова благодарности своей семье, своему театру, который я полюбила. Я выросла в театральной семье, актриса в пятом поколении. Вот для моих родных и близких присуждение мне «Золотой маски» было действительно невероятным счастьем. Моя бабушка, Идея Григорьевна Макаревич, получившая звание заслуженной в 27 лет и ставшая народной в 35, очень за меня переживала. Не меньшим эмоциональным потрясением для меня было, когда, вернувшись, я пришла в театр, и народная актриса Наталия Ивановна Терентьева меня встретила огромным букетом роз, сказала столько добрых слов, что я чуть не разрыдалась. Татьяна Исаева – тоже с цветами, Владимир Алексеевич Солопов очень тепло поздравил. Когда получаешь такое признание от коллег – это будет покруче любой «маски».
– В юности вы не задумывались о выборе профессии? Сразу были нацелены на актёрскую стезю?
– Как бы не так! После восьмого класса я подала документы в педагогическое училище, потому что хотела стать воспитателем детского сада. Я обожаю детей, особенно маленьких и всегда мечтала, чтобы у меня было много детей. Но когда стала взрослой, пришло и понимание того, что кроме любви это огромная ответственность, большой ежедневный труд, и при моей занятости иметь много детей было бы очень непросто. А от идеи стать воспитателем меня отговорила бабушка: она лучше меня понимала, что никакой я не педагог с моей импульсивностью, горячностью… Таким образом, я закончила школу и, сама подготовившись (причём репертуар был комедийный, ничего героического), поехала поступать в театральный институт. Я вообще очень смешлива, люблю посмеяться над собой и считаю, что в нашей профессии без чувства юмора, без самоиронии просто нельзя.
– Какова Анастасия Светлова вне сцены, дома?
– Мы влезли в огромные долги, купили новую квартиру в хорошем доме. Обожаю свой дом, всё делаю сама. Фанатично люблю чистоту, постоянно что-то тру, отмываю, раскладываю вещи по местам. Эта аккуратность у меня от мамы, она меня приучила к порядку, и я сейчас пытаюсь передать эти навыки дочери Глафире, но не всегда получается. Не скажу, что я удивительно умелая хозяйка, что коллекционирую кулинарные рецепты – нет, но стараюсь готовить просто и вкусно. Ко мне можно прийти в любое время, и в холодильнике наверняка окажутся какие-то вкусняшки. Я очень люблю покушать.
– Простите великодушно, не поверю: любители покушать выглядят иначе. Как вы поддерживаете себя в такой великолепной форме? Диета?
– Я вас умоляю – конечно, нет. Я каждый день встаю на весы, и если вижу, что поправилась, то для меня это смерти подобно. Я очень подвижный человек, всё делаю «бегом». Если готовлю, то сразу три блюда, при этом стираю и между делом мою пол. Дома есть велотренажёр, но когда удаётся, предпочитаю ходить пешком – на большие расстояния, в хорошем темпе. Ярославль очень красив, здесь есть где погулять.
– Когда мы с вами обсуждали театр, то прозвучало пусть не совсем профессиональное и ёмкое, но очень точно передающее самоощущение определение – «моё – не моё». Оно уместно и по отношению к городам, странам. Вы много ездили, вам есть с чем сравнить. В этом плане Ярославль – «ваш» город?
– Мне кажется, да. Абсолютно не мой город был Омск, Челябинск, скорее «не моя» – Самара… Вот и с Питером у меня отношения не сложились, этот город тяжело принимает чужаков. В Санкт-Петербурге я работала в очень маленьком театре, наверное, надо было показываться в другие, но я, к своему стыду, совершенно не умею и не люблю этого делать.
– Позвольте, но кастинг для актёрской профессии – это само собой разумеющееся…
– Знаю, но ничего не могу с собой поделать. Ощущение – словно находишься на приёме у врача, или точно тебя покупают, как лошадь на ярмарке. Любой показ для меня – это огромный стресс. Лучше отыграю подряд несколько спектаклей любой сложности, нежели один раз покажусь. Для себя я этот «феномен» объясняю следствием моей застенчивости. Наверное, по той же причине абсолютно не умею участвовать в капустниках – зажата, чувствую себя при этом ужасно. Я вообще сомневающийся в себе человек – до патологичности, никогда себе не нравлюсь, постоянно занимаюсь самоедством.
– Наверное, потому и ваши отношения с кино не складываются.
– У меня есть небольшой опыт съёмок, но не могу сказать, что мне это понравилось бы больше, нежели играть на сцене. Да и не приглашают меня особенно.
– Последнее как раз понятно, раз вы кастингами манкируете. И всё-таки ещё пару вопросов на внесценическую тему. Красивые женщины, как правило, большие модницы. Вы – из их числа?
– Я очень люблю покупать для кого-то, просто обожаю дарить подарки… Выбрать что-то для себя – это мука. Изведу продавца вопросом – что вы мне посоветуете? В одежде для меня главное удобство, мне важно чувствовать себя комфортно, а бренды, фирмы, имена модельеров – это не имеет никакого значения.
– Любите ли вы путешествовать?
– Не могу сказать, что я лягушка-путешественница. Но когда я работала в Омске, у нас достаточно часто были западные гастроли, побывала в Дании, Японии, Германии, Южной Америке… Если есть рай на земле, то это Коста-Рика. Там всё способствует твоей бесконечной радости – всегда тепло, солнце, фантастический аромат цветов, пряностей, каких-то неведомых фруктов. Там очень красивые женщины, необыкновенные красавцы-мужчины. Там всё такое жгучее, жаркое, яркое… – не могу даже передать. Но в любом, самом расчудесном путешествии мне важно не где, а с кем. Я совершенно не могу находиться одна, мне это очень тяжело, обязательно необходимо, чтобы рядом был родной, близкий, любимый человек.
– Любая жизнь – череда взлётов и падений. Что вам помогает подняться после падения?
– Только семья. Профессия – то, что я умею и люблю делать – она стимулирует, помогает поддерживать форму. Но главное для меня – семья. Хотя я рано уехала из дома, мы очень тесно связаны с мамой, бабушкой. Я им могу всё-всё про себя рассказать, поделиться, посоветоваться, хотя в последнее время, конечно, стараюсь оберегать от лишних переживаний.
– Если дочь Глафира надумает пойти по вашим стопам, будете помогать?
– Помогу, если почувствую, что это необходимо. Считаю, что человек должен состояться сам. Я всего добилась сама, хотя согласитесь, была возможность вернуться в город, где живут и работают родители. Но допустить, чтобы за моей спиной говорили, что она работает только потому, что у неё бабушка – народная актриса и мама с папой – заслуженные? Это невозможно. Я бесконечно благодарна поддержке, которую мне оказывают мои родные, но предпочитаю всего в жизни добиваться своим собственным трудом.
На снимках: Анастасия Светлова в спектаклях театра имени Ф.Волкова "Зойкина квартира" (фото 3-10), "Тартюф" (фото 11-12), "Без названия" (фото 13-15), "Двое бедных румын, говорящих по-польски" (фото 16-17).
Лариса ДРАЧ.