Жила-была седая девочка...

Люда родилась в Данилове. Когда ей исполнилось три года, умерла мама, оставив четверых детей. Вскоре у отца появилась другая семья, и детей разобрали тёти, жившие в Ленинграде.

Через какое-то время Людмилина старшая сестра Шура, которая была старше её на десять лет, окончила медицинский техникум, уехала по направлению в город Териоки (Зеленогорск), там ей дали маленькую комнатку, и она забрала Люду к себе.

Прошло года полтора, и началась война. Немцы продвигались стремительно, газеты писали о чинимых ими зверствах, и однажды, вернувшись из аптеки, где она работала, сестра посадила перед собой одиннадцатилетнюю Люду и сказала: «Если сюда придут нем­цы, я не хочу, чтобы они мучили тебя и меня. У нас в аптеке есть цианистый калий. Это не больно, мы умрём быстро. Ты согласна?» «Согласна», – ответила Люда.

Но через несколько дней объявили эвакуацию.

Эшелон, в котором оказались сёстры, довёз их до города Шлиссельбурга. Началась погрузка на пароходы, и тут налетели фашистские самолёты.

– Один пароход потонул прямо на наших глазах, к причалу подходил следующий, на который должны были садиться мы. Тем временем самолёты сделали очередной заход, они летели совсем низко, обстреливая народ из пулемётов. Я даже разглядела одного лётчика: он был рыжий, смотрел вниз и улыбался, – в памяти Людмилы Петровны эта картина так и не потускнела за прошедшие годы.

Люди метались из стороны в сторону, не зная куда деться. Паника, крики. Между тем мимо промчался на высокой скорости один поезд, другой – видимо, не рискуя останавливаться. Сёстры выскочили на железнодорожное полотно, и, когда в очередной раз почти все вагоны промелькнули мимо, машинист вдруг притормозил...

– Мы вскочили на последнюю ступеньку последнего вагона. – Людмила Петровна и сейчас не может скрыть волнение. – На насыпи никого, кроме нас, в тот момент не было. Машинист увидел, что бежит молоденькая девушка с ребёнком и замедлил ход. Представляете? Не знаю, как его звали, кто он, но я всю жизнь до сих пор молюсь за этого человека.

Поезд шёл долго. Где-то по дороге закололи больную лошадь и раздали людям по куску. Иногда поезд останавливался и стоял очень долго. Во время таких стоянок можно было даже найти несколько клубней картошки в уже перекопанном поле. Так и доехали. Куда? В Ленинград, охваченный уже двойным кольцом блокады. Но кто же знал...

Тётя, у которой раньше жила Шура, уехала, квартира оставалась пустой, и сёстры поселились в ней. Шура поступила в МПВО (отряд местной противовоздушной обороны) и день и ночь проводила теперь в бесконечных дежурствах.

Начался голод.

– Идёшь, а навстречу тебе взрослый человек; если не отойдёшь в сторону, он может упасть прямо на тебя, у многих просто не оставалось сил обойти встречного. Помню рынок на Кузнечной площади. Прямо на земле стоят рояли, пианино, роскошные старинные сервизы. За хлеб отдавали всё. Но хлеба не было.

Люда слабела день ото дня.

Как-то Шура сказала: «Наверное, лучше, если я отдам тебя в детский дом. Там ты, может быть, выживешь». Люда ответила: «Хорошо».

– Она разговаривала со мной, как со взрослой. А я в свои одиннадцать-двенадцать лет и, правда, уже была взрослой. Детство к тому времени кончилось.

В детском доме однако оказалось немногим лучше. Чем-то кормили, но голод не отпускал, унося на тот свет одного ребёнка за другим. Умирали от кровавой дизентерии. Умирали от водянки: пытаясь хоть чем-то заполнить пустующий объём желудка, его заполняли водой. Люда сказала себе: воду пить не буду. И не пила.

В самую жестокую зиму сорок первого-сорок второго года она как-то оказалась дежурной и, как полагалось в таких случаях, отправилась утром выносить вёдра из туалета. Открыла дверь на улицу, а у порога лежит мёртвая женщина, такая страшная, что девочка упала в обморок.

Смертей вокруг было столько, что надо бы к ним привыкнуть. Но не удавалось. Эту и некоторые другие она помнит до сих пор.

В Новый год воспитатели устроили праздник. Нарядили маленькую ёлочку и настойчиво уговаривали детей танцевать. Куда там! Сил ни у кого не было. Внезапно в круг вышел маленький смуглый паренёк, цыганёнок. Музыка, видимо, всколыхнула природные силы, и он пустился в пляс. А потом упал – и умер.

Воспитатели, как могли, старались отвлечь детей, защитить их от ужасов, сжимавших едва живой город. Всех изматывали бесконечные бомбёжки. Пережидая их в бомбоубежище, иногда часами, даже самые стойкие теряли самообладание. Перед глазами у Людмилы Петровны одно из таких многочасовых сидений, когда притихшая было бомбёжка возобновлялась снова и снова. Бомбы падали всё ближе и ближе, и в какой-то момент из дальнего конца подвала раздался вопль: «Следующая будет прямо в нас». Тишину разорвал многоголосый крик, несколько человек бросились к выходу. И тут перед ними выросла фигура директора детдома Сергея Павловича Иванова. Раскинув руки, он в свою очередь закричал: «Дети, стойте! Это провокация».

– Бегущие остановились. Наш чудесный Сергей Павлович! Много раз ещё он спасал нас!

Вокруг было столько страшного, удивительно ли, что и между собой дет­домовцы говорили тоже о страшном. В городе кончилось мыло, изредка оно появлялось только на рынке. Рассказывали, что по городу разъезжает машина с людьми, высматривающими ослабевших детей и увозившими их... на мыловаренные заводы.

Шура регулярно навещала сестричку в детдоме, но вот её нет и нет, и Люда отправилась к ней сама. Навстречу шёл мужчина с чёрным закопчённым лицом. Она бросилась бежать, бежала долго, шла, опять бежала, откуда только силы взялись, и предстала перед сестрой с бешено колотящимся сердцем.

Шура оказалась жива, просто в отряде было много работы. За разговорами время пролетело незаметно, и, когда Люда собралась возвращаться, уже темнело. Исчезнувший было страх опять вернулся, и она рассказала Шуре про жуткую машину с мыловаренного завода. Та оценивающе оглядела исхудавшую до прозрачности сестрёнку и подвела итог её рассказу такими словами: «Уж тебя-то никто не схватит».

Среди книг Людмилы Петровны есть сегодня большой, тяжёлый, великолепно изданный альбом о блокаде Ленин­града. Где-то посредине он заложен бумажкой. Открыв его, она показала мне фотографию: девушка из блокадного Ленинграда – то, что называется, живые мощи, кости, обтянутые кожей.

– Я была точно такой же.

Вконце зимы 1942 года детдом стал готовиться к эвакуации через Ладогу. Люду Смирнову брать не хотели: она едва держалась на ногах от слабости, вся голова в болячках от впившихся глубоко в кожу насекомых, кровавый понос – говорили, что она всё равно не доедет. Её отстояла детдомовская медсестра, которой трудолюбивая Люда из последних сил помогала дез­инфицировать утюгом нехитрое ребячье бельишко.

На Ладоге уже вовсю чувствовалась весна. Дорога жизни была покрыта водой, и хотя внизу лёд оставался ещё крепким, то тут, то там встречались слабые места, а то и промоины. Машины шли быстро, чуть не по кузов в воде, со смертельным риском. Один из грузовиков, шедших впереди, ушёл под воду. Когда машина, в которой сидела Люда, поравнялась с этим местом, сверху плавало только несколько дет­ских игрушек.

А их грузовик доехал, и девочка осталась жива.

– У меня с тех пор два бога, – признаётся Людмила Петровна. – Один – Тот, что над всеми нами, другой – наша мама, сохранившая всех нас, всех четверых в это страшное время.

Детдом эвакуировали в Ярослав­скую область, в Некрасовский район. Деревня Турово поначалу встретила неласково – самим есть нечего. В Сталинграде шли тяжёлые бои. А что, если, взяв город, немцы по Волге двинутся вверх, – были и такие разговоры.

Обстановку разрядил тот же директор детдома Сергей Павлович Иванов. Он пригласил жителей деревни на собрание, рассказал о Ленинграде, о том, как город, несмотря ни на что, не сдаётся, рассказал о них, ленинградских детях, о том, что они пережили. А потом стал расспрашивать о том, как живёт деревня, поинтересовался, играют ли здесь на гармошке, поют ли частушки, пригласил выступить перед детдомовцами. Так постепенно отношения с деревенскими стали налаживаться.

Тем не менее силы у детей прибывали медленно. По дороге в школу нужно было перейти Солоницу по мосту. У Люды так кружилась голова, что она перебиралась по этому мосту ползком. Запомнился критический взгляд кастелянши. Выдавая детдомовцам что-то из одежды или обуви, она неизменно старалась обойти Люду: «Ей не надо». Не верила, что та выживет.

А она выжила. Больше того, мобилизовав свои силёнки, вместе со всей ребятнёй работала в поле, вылавливала из Волги брёвна, потерянные плывущими мимо плотами, разгружала торф, присланный на топливо детдому. Иногда детдомовцам выдавали какие-то копейки на личные нужды. Люда их не тратила и отдавала директору – «для Ленинграда».

Несмотря на свои двенадцать лет Люда к тому времени стала седая. Позже седина начала постепенно проходить, но полностью исчезла, только когда ей минул двадцать один год.

В1945 году детдом возвратили в Ленинград. За Людой пришла измождённая, вся больная, но каким-то чудом выжившая Шура. Увезла к себе, и они долго-долго не могли наговориться. Шура больше расспрашивала, о себе рассказывала немного, разве что вспоминала слова одного из руководителей Ленинграда. Объезжая посты МПВО, он просил: «Девчонки, спасите город». Вот они и спасали, как могли. Шура показала медаль «За оборону Ленинграда»: её представили к ней в 1942 году, а вручили в 1943-м.

Вернулся с войны старший брат Владимир. Оглядевшись в измождённом голодом Ленинграде, он записал Люду в школу торгового ученичества, и через полтора года она уже работала на углу Литейного и Невского, где отоваривала продуктовые карточки академическая элита. «Мне макароны», – говорил ей академик Орбели. «А мне сыру», – вторил ему Вавилов. «Здрав­ствуйте», – улыбалась навстречу Петрова, ученица академика Павлова. Сама Люда отоваривалась, как все ленинградцы, по обычным карточкам, но чув­ствовала себя всё равно неловко, да и вообще понимала, что эта профессия ей не по душе.

Молодёжь тогда стремилась на заводы. Так Людмила оказалась на заводе «Ленгазаппарат № 3». Окончила учебный комбинат, стала мастером ОТК, проработала там четыре года, а потом её метущаяся душа подсказала, что и здесь не её место. Всю жизнь её идеалом оставалась сестра Шура, и Люда решила тоже идти в медицину. Окончила медучилище, получила диплом фельдшера, но не остановилась: работала по ночам в больнице, а днём, напившись кофеина, слушала лекции в институте. Стала логопедом. Много лет работала методистом, психологом, учила других логопедов.

Шло время. У неё дочь, внучка, правнучка, племянники.

– Сейчас у меня всё нормально, – заканчивает наш разговор Людмила Петровна.