Письма написаны двадцатидвухлетним лейтенантом по имени Николай, с которым она, тогда просто Наташа, познакомилась в только что освобождённом от немцев Могилёве летом 1944 года. В одном из них говорится, что он тогда «ходил с перевязанной рукой» – вероятно, был ранен. А дальше написано, как принято было в старинных романах: «Руку я вылечил, но получил глубокое ранение в сердце, которое неизлечимо».
Всего писем 29. Первое помечено 10 февраля 1945 года, последнее – 16 марта 1946-го. Самое начало их переписки не сохранилось – возможно, ничего значительного в ней не было, а может быть, Николай действительно написал ей в первый раз только через полгода после той встречи в Могилёве. Итак, вот первое послание, по военным временам очень длинное – три листочка, исписанных с двух сторон аккуратным убористым почерком.
«...Ты не подумай, что это минутное увлечение... Я желал бы навечно связать свою судьбу с тобой, Наташенька. Шаг серьёзный, я сейчас не прошу ответ, а только прошу тебя над этим подумать... Ты, как ангел, который витает над моей головой, где бы я ни находился: в бою бережёт меня от пули, после боя даёт мне радостные мысли о счастливом будущем...».
Похоже, при встрече они мало что успели рассказать о себе друг другу, а теперь – свататься, так свататься: «Мне скоро 23 года. Как незаметно бежит время. Давно ли я был учеником. Потом захотел испытать военную жизнь и добровольно, когда мне ещё было 18 лет, пошёл в армию... Сколько пережито! Разве мечтал когда-либо быть в Польше, Германии, исколесить все центральные и западные области России... В
19 лет стал командовать взводом, потом ротой, сейчас я помощник начальника штаба полка. Конечно, за войну вырос немного, но для меня и достаточно. Ведь я всё-таки вышел из глухой деревенской среды».
Письмо переполнено словами любви. Война близится к концу, впереди «прекрасная и счастливая весна, и сейчас каждый мой шаг, вся моя душа стремятся к тебе».
Судя по следующим письмам, Николай, похоже, уже сожалеет, что дал своей избраннице время на размышление. Надо было потребовать немедленный ответ. Он мучается вопросом «да» или «нет», к тому же и война катится к завершению не так быстро, как бы хотелось. «Давно не получал от тебя писем. Только что бросил в печку несколько пластинок от патефона – так надоела эта немецкая трескотня, что хочется заткнуть уши, чтобы не слышать противного голоса, немецкого разговора...»
О самой войне в письмах поначалу говорится скудно и буднично, но при желании между строк, рассчитанных на внимание военной цензуры, можно прочесть многое. Из апрельского письма 1945 года: «Тепло, тихо, соловей поёт, улицы подметают фрау, море бушует. Я нахожусь в одном городе на берегу моря – Балтийского, а кругом немцы. Здесь мы их много потопили. Группировка закончена».
Тем временем на личном фронте по-прежнему без перемен. Наташа не спешит с ответом на предложение руки и сердца. Николай нервничает. «Почему ты заставляешь так долго ждать и томиться во враждебной нам стране и в такое время?»
Как многие мужчины, он всё-таки эгоист. Ему, похоже, даже в голову не приходит задуматься над тем, что Наташа вообще-то пережила оккупацию. «Все ужасы оккупации», как говорится в коротенькой автобиографической справке, собственноручно составленной ею через много лет по просьбе музея Максима Богдановича. В этом документе всего несколько строк. Родилась в Могилёвской области, окончила там семь классов, в 1939 году семья переехала в Могилёв, где отец нашёл работу. Поступила в педучилище. «23 июня 1941 года мы ещё сдали экзамен по истории. Пришлось пережить все ужасы оккупации. Ровно через три года нас освободили. Пошла на третий курс. Очень тяжело было жить и учиться...»
Много позже, уже «задним числом» Николай узнал, что значит тяжело. Она болела малярией, учиться приходилось без учебников и методических пособий – в разорённой войной Белоруссии их просто не было. Была ли сыта? Как одета? Он не спрашивал, и Наташа не утруждала его такими подробностями. И прощала невнимание: ему не до тонкостей, он воюет. «Сейчас мы этот фашизм, остаток фашистского отребья с корнем выкорчёвываем» – за то, что он в числе тех, кто «выкорчёвывает», можно было простить всё.
Перед самой победой Николай получил письмо с долгожданным «да». «Моя Наташа! Целую тебя за каждое твоё слово».
Но что дальше? Он в ожидании нового назначения ещё в Германии, она после окончания педучилища уехала по направлению в маленькую сельскую школу под Брест. Переписка продолжается, хотя становится всё более нервной: слова любви перемежаются в его письмах упрёками – непонятно в чём. Стоило Наташе упомянуть о какой-то неприятности, и он смертельно обиделся, почему не поделилась деталями, дабы «разделить случившееся пополам, чтоб было легче». Он даже переходит по этому случаю на «вы»: «Я, сознаюсь, сам навязался вам со своей любовью. Если это правда, забудьте всё». Ни больше, ни меньше. Но не выдерживает тон и тут же снова даёт волю чувствам: «Как я тебя люблю! Не верю, чтобы мы так и не объяснились по-простому и не встретились вновь навсегда...»
Проходит несколько недель, и в очередном Наташином письме он цепляется за фразу, что она «ехала в эту глушь, где много волков, из-за того, чтобы быть верной тебе и полюбить ещё крепче». Другой бы порадовался, а у него «сердце сразу выдало сравнение: а что если б моя Наташа оказалась в таком месте, где много театров, ресторанов, молодых людей?» И дальше наотмашь: «Хотя бы приблизительно в такой ситуации, в какой мы сейчас находимся в Германии, где любая встречная женщина может тебе улыбнуться и продать себя, но от которой наши честные и верные присяге воины отворачиваются...»
Вот такая у него была любовь. А она терпела. В одном из писем он, уже раскаиваясь, попытался оправдаться: «Жизнь солдата, который при освобождении своих родных сёл и городов видел только развалины, пепелища и трубы, как памятники всему дорогому, чем мы жили, дышали и мечтали, делала его жёстким, злым и чёрствым. Вспомни, каким я был при нашей встрече. После всего этого я боялся общества девушек, не знал, что им сказать, и избегал их. Наводил на себя напускную весёлость – водкой. И вот встретил тебя. Потом уехал. И здесь почувствовал, как ты мне дорога, стал тебе писать, получать твои письма...»
Вскоре он жалеет о своих необдуманных словах. Между строк понятно: просит прощения.
«Вот стоишь ты сейчас передо мной, как живая, улыбающаяся, гордая...»
В переписке конца мая – начала июня 1945-го можно найти любопытные картинки Германии того времени. «Переходим к мирной жизни. Живу в городе недалеко от Берлина. В городе горит электричество, работает водопровод. Весь целый. В Берлине ещё не был, но скоро поеду посмотрю это гнездо фашизма. ...А сколько здесь было пленных всех национальностей: французы, англичане, американцы, голландцы и т. д., и т. д. Говорить с ними можно только на немецком языке. Некоторые понимают русский. Каждый офицер приветствует нашего солдата-освободителя. Сколько благодарности! Как хорошо и радостно переживать это счастливое время!
С немцами мы обращаемся хорошо, не то, что они с нашими людьми. Работают немецкие театры, только перед каждым концертом произносится немецким артистом речь-здравица в честь Красной Армии, освободившей их от фашизма. Даже продаётся мороженое.
...Погода прекрасная, кругом цветы, сады, даже по дорогам везде посажены фруктовые деревья. Но всё это – чужое. И так ненавистно, что с удовольствием бы поселился сейчас где-нибудь в русской сожжённой деревне, в каком-нибудь шалаше, чем жить здесь. Всё тут под одну марку. Город – сплошные казармы».
Служба вдали от родных мест тяготит всё больше. «Я всё ещё нахожусь в этой проклятой Германии и неизвестно, когда из неё уеду. Живу в городе, а в город ходить не разрешают. Вчера в первый раз за эту войну смотрел кино без выстрелов, без издевательств – «Сердца четырёх». В один день два сеанса».
Самая большая мечта – о встрече. «Как только будут давать отпуска, я сразу к тебе. Как я скучаю, ты не можешь представить».
Одним из самых примечательных событий в жизни Николая стало посещение Берлина. «Завтра буду в Берлине – там, куда я стремился ещё с 1941 года. Приятно будет смотреть на руины этого чёрного города, где когда-то заседал Гитлер и произносил свои бредовые речи Геббельс. Надеюсь побывать и в том самом Рейхстаге».
Несколькими днями позже: «Это письмо пишу из Берлина. 22 июня, в день, когда четыре года назад Гитлер из этого города отдавал приказ на порабощение России, мы 22 июня 1945 года будем шагать по этому городу как победители».
Ещё через несколько дней: «Берлин – большой город, но для меня он самый некрасивый, чёрный город лжи, нахальства, варварства и лицемерия. Сейчас он разрушен, но из этих разрушенных домов, подвалов, чердаков, из каждого заколоченного окна – отовсюду, где живут цивильные немцы, – вывешены четыре национальных флага: советский, английский, американский и французский. Флаги везде, где только можно их прицепить, и из-за них, проходя по улице, видишь только клочок неба. Одни они и украшают Берлин. Больше ничего хорошего про этот город сказать не могу».
Решение о дальнейшей службе Николая затягивается. Он снова нервничает, будто под микроскопом рассматривает каждое слово в письмах Наташи. После настойчивых просьб она наконец послала ему свою фотографию, но он её не получил. Несколько его посланий посвящено стенаниям по поводу того, что фотография не пришла. А была ли она вообще? Он с возмущением цитирует Наташину описку: «Есть девушка в Могиле, которая ждёт тебя». Мужчина, фронтовик на полном серьёзе рассуждает: «Может быть, ты тогда просто машинально не дописала «ве»? А может быть, ты так и хотела написать, мол, пусть как хочет, так и понимает?»
В конечном же счёте его интересует совсем другое: «Я только одного боюсь, что в вашей школе есть учителя молодые, красивые. Не отбили бы они тебя у меня...»
А что Наташа? Наташа прощает все обиды. Следуя его призыву «понять и вникнуть», верит, что всё это у него не со зла, что он искренен, когда уверяет, что «это не рука пишет, а говорит тебе моё влюблённое в тебя сердце».
К концу года Николаю становится известно новое место службы – Кавказ. «Новый 1946 год буду встречать на колёсах. Я должен приехать, устроиться, послужить, а потом уже мечтать об отпуске. Но знай, где бы я ни находился, ты, Ната, всегда будешь в моих мыслях, а в скором времени и со мной... Это письмо последнее из Германии. Завтра в 11.00 по берлинскому времени я выезжаю отсюда. Дальше Польша, а потом моя Родина, мой народ, моя любовь, моя радость, моя Наташенька!»
Вот такой он был, её Коля. Лейтенант Николай Яковлевич Ширяев, который «пилил» её от Могилёва до Берлина и за которого она в результате всё-таки вышла замуж. Они прожили вместе всю жизнь, вырастили троих детей, у них пятеро внуков и четыре правнука. С 1947 года жили в Ярославле, умерли тоже здесь.
Наталья Константиновна сохранила практически все его письма. Он – ни одного, даже того, где она наконец сказала то самое «да», которое он с таким нетерпением ждал.
Татьяна ЕГОРОВА