Эхо пионерского горна

КЛЕНОВЫЕ ПАЛОЧКИ

У нас с сестрой было необыкновенное детство – нашей мамой была Василиса Прекрасная из комнаты сказок Дворца пионеров. Из детского сада мама приводила меня к себе на работу, потом школьником я делал уроки за таинственной дверью таинственного мира. Конечно, я был реалистом: видел, как делаются сказки, как мама надевает своё красивое платье и заплетает косу. Мне иногда разрешали нажимать кнопки на пульте, и по моей команде загорались звёзды на сводах волшебного терема, вставало и заходило солнце.

Когда подрос – открылись многие двери дворца. Тогда не возбранялось ребёнку заходить в любой кружок, пробовать себя, искать ещё что-то. Я прошёл через танцевальный кружок, через кружок затейников. У мамы хранится фотография, где я, второклассник, на цирковой лошадке выезжаю к ёлке в Большой зал. На груди у меня плакатик – 1973 год.

Потом меня заинтересовали авиамодельный кружок, слесарная мастерская. Но однажды услышал барабанную дробь за дверью Большого зала. Вошёл. Руководитель поманил меня к себе:

– Хочешь быть барабанщиком? Давай попробуем.

Он стал выбивать дробь и предлагал мне повторить ритм. У меня получилось. И я надол-го забыл обо всём другом. Нас учили правильно держать палочки в руках, отбивать несколько маршей, красиво ходить во главе строя и в красных пилотках и галстуках стоять на сцене, когда мы открывали праздники и в зал входила команда знаменосцев.

Помню, как летом меня, двенадцатилетнего, отправили в пионерский лагерь имени Будённого. Я должен был научить группу барабанщиков отрядов отбивать разные команды. Очень гордился этим – жил отдельно от ребят, с вожатыми, по свободному режиму, без меня ни одно событие в лагере не проходило, мои ученики почтительно слушали меня. А в конце смены, помню, на прощальную линейку выстроились 19 барабанщиков.

Мне кажется, что барабанная дробь навсегда что-то изменила в моём характере. Старшеклассником я уверенно выходил на сцену. В студенчестве активно участвовал в самодеятельности, а в разные периоды на строевых смотрах, даже студенческих стройотрядов, наш отряд занимал первые места – я знал, как надо ходить. Став учителем физики, непринуждённо входил в класс, любая аудитория не стесняла меня. Да и потом, давно став взрослым, отцом семейства, сохранил какую-то праздничность в душе: как будто где-то вдали всё ещё отбивают такт кленовые палочки моего барабана. Но нет теперь пионерских дружин, нет барабанов и горнов. Может быть, последний пионерский горн в городе остался в мемориальном уголке дворца. Неужели никогда мы не услышим бодрую дробь барабана и серебряную песню горна?

Дмитрий БЫКОВ, учитель.

ЧТО ВСПОМНЯТ ПРАВНУКИ?

Я жил за Которослью, в семье, где росло шестеро детей. Что говорить, трудностей хватало. И вдруг товарищ по двору Саша Лойко, спустя три года раненный на фронте, а после войны ставший заместителем директора завода, рассказал, что ходит в агитбригаду Дворца пионеров, и позвал нас, подростков, с собой. Из любопыт-ства мы пошли с ним. Я, конечно, не представлял, что могу выйти на сцену, танцевать – это как-то не вязалось с моим представлением о смелом и самостоятельном пацане. Но, видимо, в агитбригаде что-то рассмотрели во мне. Короче говоря, через несколько недель я уже весело отбивал чечётку, смело кружил девчонок в вальсе. Настоящий успех выпал тогда, когда мы с Таней Астромировой, дочерью художественного руководителя Семёна Семёновича Астромирова, исполнили танец казанских татар.

После репетиции кружковцы обязательно на два часа оставались в ремонтируемом здании бывшего коммерческого училища, а теперь – Дворца пионеров, убирали мусор из Большого зала, подметали коридоры. А концерты мы проводили на строительстве дороги Ярославль – Кострома. И готовились к открытию нашего удивительного дома.

Но разразилась война. Теперь мы выступали на призывных пунктах и в госпиталях. Отец ушёл на фронт, я стал работать на заводе, ездил копать противотанковые рвы у Поречья. Оттуда в 17 лет и ушёл в военное училище. Но с первого же курса нас отправили на фронт под Старую Руссу. И началось... В одном из первых боёв был тяжело ранен в грудь и голову, но выздоровел. Попал на Синявинские болота. Снова был ранен, в ногу. Третье ранение получил на Волховском фронте.

Всё было за эти годы: голодал, замерзал, умирал в госпиталях. Но даже в самые страшные минуты, даже когда слышал рёв приближающихся вражеских танков или терял сознание от боли, почему-то всегда вспоминал дворец, наши концерты и новогодний праздник. Потом мне казалось, что эти воспоминания удержали меня в жизни.

И теперь, когда я захожу в запущенные помещения дворца, вижу запертые из-за трещин на потолке комнаты, читаю корреспонденции в «Северном» о печальном настоящем и тревожном будущем дворца, моему старому сердцу становится больно – как мы допустили такое и как городское руководство, увлечённое подготовкой к 1000-летию Ярославля, не вспомнило о своей ответственности за сравнительно недавнюю, но такую важную главу его истории. И почему у моих правнуков не будет таких воспоминаний, как у меня?