Директор Ярославского моторного завода, генеральный директор объединения «Автодизель», где тогда работало 40 тысяч человек, Герой социалистического труда, лауреат Государственной и Ленинской премий, он нес груз всех своих титулов и званий с подобающим тому времени достоинством. Его массивная фигура громоздилась в президиумах всех собраний, он был делегатом всех проходивших тогда съездов КПСС, принимал на заводе членов политбюро, министров, первых лиц братских республик и лидеров соседних государств.
Завод выпускал двигатели для всех большегрузных автомобилей и тракторов, работавших в огромной стране. Иностранных машин практически не было, все свои: МАЗы, КрАЗы, «Кировцы», супергрузовики БелАЗы – и на всех стояли ярославские моторы. Во время военных парадов Красная площадь прогибалась под тяжестью огромных ракет – их везла спецтехника тоже с двигателями ЯМЗ, о чем, правда, тогда вслух не говорили.
Он пришел на завод в апреле 1961 года, когда здесь рождалось знаменитое семейство четырехтактных двигателей, остающихся до сих пор основной продукцией предприятия. Что значило тогда быть директором? Разные люди, наверное, поняли бы это поразному. Добрынин понял так, что надо строить. Глядя из сегодняшнего далека, убеждаешься, что он по существу всю свою жизнь посвятил реконструкции завода, созданию новых мощностей. Перечень первых объектов, которые при нем начали вводиться один за другим, говорит сам за себя: инженерный корпус, экспериментальный цех, первый бокс испытательной станции, по своему оснащению единственной тогда в автомобильной промышленности. Создавались условия для конструкторских и научноисследовательских работ на принципиально новом уровне, появился задел на многие годы вперед.
Некоторые говорят об этом времени как о периоде технического романтизма. Вряд ли. Одновременно строились и остро необходимые тогда механообрабатывающие, сборочные, литейные, другие производственные цеха. А кроме всего прочего был государственный план, который ценой огромного напряжения, ценой авралов, рабочих суббот, любой ценой нужно было выполнять. И выполняли – какой уж тут романтизм!
Человек, варившийся в самой гуще этих событий, меньше всего был похож на романтика. На еженедельных оперативных совещаниях работу микрофонов, по условиям того времени, обеспечивал заводской радиоузел. Он находился в другом здании, и, наладив все, что надо, связисты контролировали качество звука из своей комнатушки. В аппаратной гремел голос Добрынина, который разносил подчиненных, не стесняясь в выражениях. Увидев на пороге молоденькую сотрудницу заводского радио, пришедшую для записи очередной передачи, связисты убавляли звук: «Ты бы погуляла еще минут десять, пока оперативка не закончится».
Рассказывают, что один новый на заводе человек, недавно назначенный начальником цеха, однажды возмутился. Не желаю, мол, слушать от вас подобные слова. Добрынин ответил вопросом: «Ты премии получаешь?» «Получаю, и что?» «А то, что если что не так, я тебя лучше обматерю, а премию потом всетаки дам».
Впрочем, он ругал только начальников, с рабочими был неизменно вежлив, со всеми здоровался, а мастеров чуть ли не всех в своем огромном хозяйстве величал по имениотчеству.
Рабочий день директора заканчивался в десять вечера, а начинался рано утром.
Бывший мастер прессового цеха рассказывал: «Я ходил к семи часам на работу и всегда встречал в проходной Добрынина. Поздоровается за руку, спросит, что и как. Что надо, я всегда к нему, и он всегда решал».
А другой мастер сказал: «Если он не хотел или не мог чтото решить, то говорил прямо. Никогда не затягивал, как некоторые, мол, «подумаем», «посмотрим».
По поводу того, где начинался рабочий день Анатолий Михайловича, сведения, правда, расходятся.
Бывшая работница инструментальноштампового корпуса вспоминает: «Напротив нашей раздатки, где мы работали вчетвером, строился тогда расточной зал. Пока шла стройка, Добрынин в семь утра уже там. Ежедневно!»
Конструктору Л. запомнилось вот что: «Завод тогда строил своими силами жилье. Работали по очереди и мы, молодые специалисты. В семь часов утра на стройке начиналась оперативка – обязательно с участием директора».
Несмотря на занятость, попасть на прием к нему мог при желании каждый. Жители построенного заводом дома по Тутаевскому шоссе целый год не могли дождаться горячей воды. В конце концов выбрали делегацию. Выслушав посланцев, Добрынин набычился и, обращаясь к своему заму по быту, произнес только одно слово: «Когда?» Тот начал объяснять, директор перебил, повторив опять: «Когда?» Тот попытался объяснить еще раз и снова был остановлен. «Через неделю, Анатолий Михайлович, вода будет». «Вот с этого бы и начинал». Жители дома до сих пор помнят: ровно через неделю, как раз к празднику 8 Марта, горячую воду дали.
Ослушаться Добрынина никто не решался. Но странное дело – несмотря на явный авторитаризм, он не боялся разумного «разделения власти», присутствия в своем окружении людей, которые потенциально могли тоже претендовать на первые роли. Все годы рядом с ним был главный конструктор Георгий Дмитриевич Чернышев. «Хорошая была компания, не скажешь, кто главнее», – помоему, очень точно сформулировали в экспериментальном цехе. Виталий Алексеевич Долецкий, тогда главный инженер: «Каждый из нас занимался своим делом. За Добрыниным – создание новых мощностей, план, за мной – инженерные вопросы. Мы как бы дополняли друг друга». Подковерных сражений не было. Дискуссии – да. Иногда очень острые, но на публику они не выходили. В доме должен быть один хозяин и на заводе тоже. За глаза директора так и звали – Хозяин.
Каждый день он объезжал завод на своей «Волге», заходил в каждый цех и обо всем знал не понаслышке: что делается в кузнице, что на сборке, что в кулинарии. Както его шутя упрекнули: «Сколько у тебя, Анатолий Михайлович, директоров развелось: директор комбината общественного питания, директор хоккейного корта, директор «Лазурного», директор Дворца культуры...» Тот только усмехнулся, да все и так знали: он любил, чтобы звучало.
Сам он с некоторых пор стал генеральным, было создано объединение. Долго выбирали название. С учетом расширяющихся международных связей рассматривалось несколько вариантов англизированных, но Добрынин настоял: оно должно быть только русское. Так появился «Автодизель».
Он был понастоящему русским человеком: широким, умным. По происхождению тверской, изпод Бежецка, начал с ученика ФЗУ на авиационном заводе в Рыбинске, окончил техникум, институт, дорос до заместителя директора и уже оттуда получил назначение на наш моторный. В ярославскую действительность врос крепко, а с заводом, можно сказать, сроднился. Они были ровесниками: завод основан в 1916 году, когда Добрынин родился.
То ли изза совпадения дат, то ли еще почему он решительно поддержал идею создания заводского музея. Группа специалистов бюро технической эстетики была командирована в Москву и Ленинград с заданием выбрать самые новые, самые лучшие учреждения подобного рода. В результате за образец был взят только созданный тогда музей Советской армии, заказано оборудование, в том числе у себя на заводе. Когда ктото заикнулся, что цехи и так перегружены, Добрынин побагровел: «Если кто станет тянуть, докладывать мне лично».
Это был единственный директор, который, бывая во Дворце культуры, ни разу не обошел стороной музей. Два просторных зала за стеклянной дверью были первыми, куда он вел очередных гостей. Для рассказа о давнем прошлом отводилось минут пятнадцать, а когда дело доходило до стендов, посвященных сегодняшнему дню, Добрынин отбирал указку у директора музея и продолжал экскурсию сам. Случалось, именно здесь, в окружении моделей автомобилей и двигателей, завершались важные деловые переговоры.
Анатолий Михайлович Добрынин умер в 1982 году. Годы его работы совпали с самым плодотворным, самым ярким временем в истории завода. Умер рано, всю жизнь, оказывается, был сердечником. Кто бы мог подумать!
Татьяна ЕГОРОВА