Муза Михайловна – очень интересный, какой-то артистичный человек. Жизнь её организована замысловато и даже кажется свободной от всяких земных оков. Высокопарное иностранное слово «интерьер» совсем не подходит к её квартире. Старенькие деревянные этажерки, казалось, примаршировали сюда на точёных ножках из далёких 50-х и 60-х годов. Тогда это был непременный атрибут обстановки – каждую полочку ещё украшали салфеткой с вышивкой ришелье. Угол при входе занимает печь-шведка, напротив – круглый старинный стол, по-крытый скатертью с кистями.
Вместе всё выглядело бы уютно, если бы не живописный или творческий беспорядок. Потому что это не совсем жилая комната. Это и мастерская, и одновременно маленькая выставка вышитых рушников, гобеленов, тканых половичков. На гобеленах – виды Борисоглебского кремля, вышитые мягкой льняной нитью. На рушниках – традиционный геометрический орнамент: счётная вышивка красными нитками по белому льну.
Большие и малые треугольники на традиционных, вышитых по-старинному рушниках, – это стилизованные человеческие фигуры. Любопытно: оказывается, такой узор называется «роженицы»! И эти женские фигуры, «уложенные» на полотне иголкой и ниткой, идут к нам бесконечными рядами прямиком из древности.
Всё это висит на стенке, лежит на этажерках и на диване, напоминая о главной страсти хозяйки – рукоделии.
Но главный возмутитель интерьерного спокойствия, предмет, к которому сразу оказывается прикованным взгляд, – это настоящий старинный ткацкий станок. Громадный, он занимает практически всю стену у окна. Будучи минимально украшен резьбой, стан очаровывает какой-то своей дерзкой первобытностью и деревянной, грубой от природы сутью. А названия частей станка – просто песня, которая звучит из глубины веков.
Ткачиха садится за стан, перед ней – пришвица, вал с готовым холстом для пола. А вот навой – большая катушка, на которую навиты нитки основы – продольные нитки будущего полотна. Их продевают между зубьями бёрда. Это что-то вроде гребня, которым уплотняют продетые нитки утка. То есть служит он для прибоя уточины… Бёрдо – слово древнее. И настолько, что оно есть во всех славянских языках. По-болгарски бърдо, по-сербски и словенски, словацки и чешски – брдо, а в польском бардо… Само бёрдо – часть рамы, которую называют набилками, или кое-где батаном. На нём-то и вырезан единственный незамысловатый узор станка – оберег мастерицы.
Этот ткацкий станок Музе Михайловне привезли из деревни – он валялся в разобранном виде у кого-то на чердаке. Собирали – соображали, что-то сами додумывали, кое-что доделывали.
Мастерица вспоминает:
– А показала, куда и как нитки заправлять, соседка – бабушка Тося Сокова. Ей девяносто лет, она в Рождествене жила. А мы – из Астафьева, по соседству – тётя Тося всю нашу родню знает. Заправлять пришлось 360 ниток, чтобы ткань получилась поплотнее…
У Музы Михайловны вся семья такая: кто художник, кто музыкант – натуры творческие. Отец был директором школы в Астафьеве. Рисовал, играл на баяне. К слову, работы его деда – резьба по дереву – даже помещены в Эрмитаже! Бабушка и мама, как и все женщины из известного рода Прянишниковых, – рукодельницы.
А откуда фамилия Швец? Женщина смеётся:
– От мужа. И она мне очень нравится!
Действительно, более подходящей для Музы Михайловны нарочно не подобрать. А уж что говорить о её имени! Всё в тему. Кстати, не в обиду будь сказано, человек, который направил меня к мастерице, так выразился о ней как о человеке:
– Энергичная, быстрая, как веретено!
Муза Михайловна по образованию педагог. Поехала поступать в Кострому на художест-венно-графическое отделение следом за братом – сейчас он реставрирует иконы.
Но поглядела – на худграф подают документы такие деловые и модные девчонки: с дорогими этюдниками… У неё таких не было. И девчонка передумала – выбрала историко-филологический факультет.
А может, была и другая причина: по недолгом размышлении Муза Михайловна поправляется:
– Мне так нравилось, как брат рисует! Я, наверное, не пошла на худграф, потому что так не могу…
А вот сын сделал то, на что она не решилась: поступил в художественный институт на прикладное отделение. В Борисоглебском говорят: он знатный финифтянщик. И матери помогает – составляет орнамент для рушников. Она с ними ездила осенью прошлого года на областную сельскохозяй-ственную выставку в Яро-славль. Её работы были выставлены на экспозиции Борисоглебского района. Две штуки, говорит Швец, продала, а потом решила: не буду, жалко расставаться – по целому месяцу над каждой корпела, выводя алыми нитками бесконечные ряды «рожениц»…
– Мне говорят: чего вы жалеете рушники? Как же, я ведь больше не увижу их. Жалко!
Как-то Муза Швец занималась даже резьбой по дереву. Но в доме случился пожар, всё сгорело. И с резьбой – как отрезало. А сейчас для неё новое увлечение – ткацкий станок. Любит ткать под звуки классической музыки. Внук – он собирается стать пианистом – приходит и включает ей Шопена и Бетховена. Так что её челнок снуёт между нитями основы, словно нотки по линейкам нотного стана.
Как настоящий вольный художник, Муза Швец не подчиняется капризам суетной моды. Она мечтает найти способных девочек и научить их прекрасному искусству русской вышивки. Например, прореживать сетку, делать сложную мережку, чтобы будущие хозяйки и мамы могли делать красивое строчёное бельё, вышивать блузки. Муза Михайловна замечает:
– Я с детства считала, что это красиво. Да и телу приятно.
И мы согласимся: нет более благородного занятия для женщины, чем сотворение чуда разноцветными нитками на мягком, натуральном полотне, когда следом за иголкой из малых и больших треугольников, вышитых старинным способом счёта, возникают бесконечные ряды женских фигурок-тре-угольничков, за которыми следуют ряды сложных, паутинчатых мережек. Прекрасное вечно. И каждым взмахом руки мастерицы, самым малым стежком, который выводит нитка, или бегом юркого челнока продолжается традиция народного искусства с древних времён и до сего дня.
Валерия СТОЛЯРОВА 
Анна ЛУКИНА