Большинство из них – бывшие офицеры, старшины и сержанты силовых структур, а каждый восьмой прошел горнило афганской и чеченской войн, межнациональных конфликтов, ликвидации послед-ствий чернобыльской катастрофы. День защитника Отечества для них, прошедших военную и милицейскую службу, один из самых главных праздников. В канун 23 февраля заместитель начальника отряда службы безопасности, сам ветеран чеченской кампании подполковник Юрий Иннокентьевич Ожиганов познакомил нас со своими боевыми товарищами, кавалерами орденов, медалей, других знаков воинской доблести, которые и сегодня на ответственном посту – охране объектов Ярославского неф-тепроводного управления.
В красный уголок ЯРНУ они вошли дружно, на первый взгляд похожие как братья, широкоплечие и крепкие два Александра – Преображенский и Чирков, Владимир Новиков и начальник караула Геннадий Плохов. Своими шуточками-прибауточками Геннадий Витальевич сразу расположил всю нашу компанию к доверительной беседе.
Срочную службу Плохов проходил с 1975 по 1977 год на Байконуре. После армии устроился в Ярославле в Северное УВД на транспорте, где за 26 лет прошел путь от рядового милиционера до заместителя начальника оперативно-сыскного отдела. В Чечне в командировках 15 раз был по два-три месяца и пять раз – по полгода. А первая поездка была ровно 11 лет назад, 19 февраля 1995 года, сразу после трагического штурма Грозного.
– Мы прибыли на станцию Червленая на Тереке, – начал рассказ Геннадий Витальевич, – где нашей задачей было охранять станцию, пути и нефтеналивную базу. Здесь своими глазами увидели весь масштаб грозненской трагедии. С нашей станции почти ежедневно, если не было диверсий на путях, мы отправляли по составу битой бронетехники. На рваной броне были даже фрагменты человеческих тел. Потом еще были командировки на станцию Терек и остальные – в Гудермес. Я участвовал в зачистке Гудермеса и Аргуна от бандформирований. Днем прочесываем город – люди как люди, говорят с нами по-хорошему. А ночью выходят с оружием, обстреливают блокпосты, подкарауливают и убивают солдат, милиционеров. Мирные жители боялись своих боевиков больше, чем нас.
Их командиры настраивали старейшин, молодежь, подрост-ков против русских. За те 11 лет, что я был в командировках в Чечне, выросло целое поколение молодых людей, которые ничего не умели, кроме как воевать. Как только мальчик заканчивал два класса, отец ему вручал автомат. Однажды нам надо было ехать в Моздок по служебным делам. Поехали за компанию со связистами из другого отряда. Те – чуть раньше на собственном «уазике», мы – на своем следом.
Не доезжая до станции Терек, увидели взорванный «уазик» связистов. Из троих лишь один жив, но тяжело ранен. Он рассказал, что машину остановил маленький мальчик-пастух с небольшим стадом овец. Подошел якобы спросить что-то, а сам бросил в кабину гранату и убежал.
Наш отряд за 20 командировок был единственным, где не было убитых и раненых. Гибли милиционеры из иркутского отряда, московского. Подрывались на растяжках и во время перестрелок. Ведь мы охраняли стратегические объекты, мосты, станции. Странно, конечно, но меня почему-то вновь и вновь тянуло в эти командировки. Может, потому, что там была настоящая, надежная мужская дружба, там были замечательные командиры. Вот я, выслужив пенсию, и пошел к ним работать сюда. Здесь снова у меня начальниками Александр Колобков, с которым не раз ездили в Чечню, и его заместитель – Юрий Ожиганов.
Не раз побывал на Кавказе в командировках Александр Преображенский. После службы в погранвойсках он работал в РОВД Фрунзенского района в Ярославле, заочно окончил школу милиции и зимой 1993 года с нашим ОМОНом прибыл для наведения конституционного порядка в Северную Осетию в разгар межнационального конфликта.
– Ингуши тогда конфликтовали не с нами, а с осетинами. Но и нам старейшины не давали забывать, что мы в гостях, – рассказал Александр Николаевич. – Любой наш просчет мог служить поводом к провокации. Замполитом у нас был подполковник из Тутаевского райотдела. Как-то на улице, поскользнувшись, он задел плечом местную женщину. Какой тут шум поднялся! Набежала толпа, стали его бить, вырывать оружие. Но обошлось, успокоили людей. Тогда еще были цветочки по сравнению с Чечней.
В октябре того же года пришлось побывать под пулями защитников «Белого дома» в Москве. Вот где неразбериха была! Не понять, кто за кого, кто в кого и зачем стреляет. Слава богу, дело ограничилось перестрелкой в центре Москвы. Мы опасались гражданской войны. А потом я в двух кампаниях и между ними воевал в Чечне. В 1996 году после перемирия в Хасавюрте работал в Октябрьской объединенной комендатуре. С чеченской стороны в этой комендатуре, которая должна была поддерживать порядок в Грозном, были два взвода Шамиля Басаева. Одним из них командовал тогда еще мало кому известный полевой командир Арби Бараев. Он несколько раз заходил к нам. Сначала мы соседствовали мирно. Потом начались провокация за провокацией. Нер-вы нам на кулак наматывали. В первую кампанию мы и кировчане охраняли главное управление оперативного штаба в Грозном. Я тогда был капитаном, заместителем начальника отряда. Каждую ночь нас обстреливали. А как-то очень сильная стрельба началась, и связь пропала. Я бросился к посту и задел растяжку. К счастью для меня, там была не лимонка, а РГД5. Хотя у нее тоже радиус поражения 25 метров, меня не ранило. Это был подарок судьбы – аккурат в день нашей свадьбы с женой. Атаку боевиков мы тогда отбили. И потом мне везло. В командировках со мной никто из ярославцев серь-езно не пострадал.
Там же, в Северной Осетии, состоялось первое знакомство ярославского автоинспектора ГАИ Александра Чиркова с обстановкой на Северном Кавказе. В конце 1994 года он был там оперативным дежурным в штабе. Как раз начались военные действия в Чечне.
– Как-то проверяли паспорт-ный режим в Назрани, в Ингушетии, – вспомнил Александр Анатольевич самый трагический эпизод своих кавказских командировок. – Иркутский ОМОН и наш отряд ГАИ при проверке попали в засаду. Двое иркутских ребят погибли, один был тяжело ранен. Ярославские милиционеры раненого вытащили из-под огня и доставили в госпиталь во Владикавказ. 25 километров гнали «уазик» на пробитом колесе. А чтобы забрать и вернуть домой тела двух убитых товарищей, им пришлось предложить чеченцам в обмен двух пленных боевиков.
Война на своей территории в любом случае трагедия. Но наше вмешательство было необходимым. Я был в так называемом Черменском круге. Осетинский поселок Чермен ингуши тогда буквально стерли с лица земли.
Из всей четверки охранников на долю кадрового армей-ского офицера Владимира Новикова выпала война совсем особого рода – с противником без лица, цвета и запаха.
Он – один из ликвидаторов последствий чернобыльской катастрофы. Закончил Кост-ром-ское высшее военное команд-ное училище химической защиты в 1978 году. Отслужив в химических войсках Московского военного округа девять лет, был командирован в распоряжение 25-й бригады в Чернобыль.
– Года еще не прошло после аварии, когда я приехал, – рассказал Новиков. – «Саркофаг» был уже закрыт, но радиация во всей тридцатикилометровой зоне оставалась очень мощной. Наша рота радиационной разведки работала с юга от «саркофага», определяла наиболее зараженные места, командование решало, каким образом их обеззараживать, а затем солдаты выбирали облученный грунт и увозили в могильники. Солдаты московской бригады периодически меняли рубероид на крыше третьего энергоблока, обеззараживали транспортный коридор на Москву, дороги и деревни соседней Белоруссии, рубили и закапывали глубоко в землю радиоактивный «рыжий» лес. Еще там был могильник Бураковка. Туда свозили и сбрасывали в котлован облученную технику.
До нашего приезда в радиоактивной зоне людям разрешали работать, пока дозиметр-накопитель не насчитает 25 бэр. Когда люди получали 25 бэр, они начинали заболевать лучевкой, еще не до-ехав до дома. Чувствовали головокружение, тошноту, некоторые ощущали как бы состояние опьянения.
В наш приезд солдат отправляли домой с облучением 10 бэр. А норма-то опасная уже 5 бэр. Я носил счетчик-накопитель на ботинке, потому что облучение шло от земли. Но от нас требовали, чтобы дозиметр был на груди. Мы поднимались на работу в пять утра, в 18 часов возвращались со станции, снимали с себя всю одежду, проходили санобработку, дезактивацию и переодевались в чистое. Потом до 24 часов получали распределение задач на следующий день. После этого баня с парной. И всего четыре часа командному составу полагалось на сон.
У меня потерь среди личного состава не было. Только один солдат из Ярославля получил сильное облучение. Сейчас он инвалид второй группы. У него были часы с полукруглым браслетом, покрытым амальгамой. Сначала от радиации слезла амальгама, а потом браслет разогнулся. Работали, конечно, в респираторах-лепестках. Но когда тяжело (а на земляных работах другого не бывает), воздух попадает мимо лепест-ка в легкие. И разные последствия коснулись многих.
Лично я не пострадал. Через три года у меня родился сын. Вот на нем Чернобыль отразился. У него аллергическое заболевание и сердечно-сосудистая патология. Сейчас ему 17 лет, заканчивает гимназию.
– Все четверо – наши лучшие работники, – завершил беседу Юрий Ожиганов. – Объекты нефтепровода, которые они охраняют, всегда были объектами особого внимания, высокой пожарной и экологической опасности. Так что и сейчас они на очень ответ-ственном, боевом посту. Людям, проверенным испытаниями Чернобыля, афганской и чеченской войн, мы особо доверяем. И, как водится, в канун Дня защитника Отечества от души желаем им счастья и крепкого здоровья.
Андрей СОЛЕНИКОВ