Солдатские истории

«СЛЫХАЛ ПРО ТАКОГО ЛЁТЧИКА?»

– Ребята, – спрашиваю сегодняшних семиклассников на одной из встреч, – что вам говорит имя Алексей Мересьев?
В ответ недоумённая тишина. Неуверенный голос с задней парты: «А в какой он группе играет?» Не скажу, что был обескуражен неведением ребят о герое Великой Отечественной войны. Это для нас война – часть нашей биографии, тяжкий, незабываемый, полный страданий и лишений эпизод жизни. Для них же страница истории, столь же далёкая, как нашествие Наполеона. Горький осадок саднит сердце – не их, ребят, вина в том, что равнодушны они к великим страницам отечественной истории, а их беда. Вина эта наша, тех, кто воспитывает подрастающее поколение.
С армейской службой мне повезло. Закончив в Латвии школу авиационных механиков, я оказался в Москве на Центральном правительственном аэродроме имени Фрунзе, расположенном на Ленинградском проспекте в самом центре столицы. Не было тогда там ещё ни Шереметьевского аэропорта, ни Домодедова. Все именитые иностранцы, главы государств, прилетали на наш аэродром. В канун майских и октябрьских праздников здесь, как и сейчас, проходили репетиции военных парадов. Частыми гостями нашей дивизии были известные всей стране спортсмены, артисты, герои Великой Отечественной войны.
Однажды командир полка попросил меня помочь старшине покрасить автомашину. Это была «Победа», принадлежавшая, очевидно, какому-то большому военному начальнику. Простому офицеру доступ на наш аэродром был заказан.
Занимаемся мы со старшиной своим делом, а в это время подкатывает «Волга» замполита дивизии, и выходит из неё человек в гражданском, с Золотой Звездой Героя Советского Союза на лацкане пиджака. Я догадался, что это хозяин «Победы», над которой мы колдовали.
Невысокий, плотный, улыбчивый. Поздоровался. Запомнились крепкое рукопожатие и располагающая улыбка. Вот только что-то в его походке настораживало. Какая-то ненормальность.
– Он что, навеселе? – тихонько спрашиваю старшину, кивнув в сторону хозяина машины. Старшина даже поперхнулся:
– Ты что, не узнал? Это же Мересьев! Лётчик! Слыхал про такого?
Я раскрыл рот от изумления. Тот Мересьев, знаменитый лётчик, что после ампутации обеих ног вернулся в действующую авиацию, воевал, стал Героем Советского Союза? Тот самый Мересьев, про которого книгу «Повесть о настоящем человеке» в 1948 году после уроков читала нам наша учительница, фильм о котором мы смотрели всем классом не по одному разу? И вот он, настоящий, стоит рядом и, заглядывая под машину, о чём-то расспрашивает старшину… Алексей Петрович Маресьев – его настоящее имя. Мересьевым его сделал автор книги Борис Полевой. Хорошо помню бумажный переплёт книги, расчерченный шлейфом сбитого, горящего самолёта с красными звёздами. Купить эту книгу было невозможно. Неведомыми путями попала она к нашей учительнице, и та читала её классу, добровольно остававшемуся после уроков.
17 суток тяжелораненый лётчик выбирался к своим по зимнему лесу. Раздробленные ступни ног не позволяли ему идти. Он полз, катился, снова полз, неукротимо двигаясь в сторону своих. Обмороженного, обессилевшего, с почерневшими ступнями, его подобрали партизаны и самолётом переправили в Москву. Приговор врачей неумолим: гангрена! Выход один – ампутация обеих ног.
После ампутации, после изматывающих тренировок, вопреки всем инструкциям и запретам, Алексей сумел убедить медиков и высокое авиационное начальство в собственной полноценности, в том, что он может и должен летать. Вот это настоящий русский характер! Мировая авиация ничего подобного не знала.
Нужно ли говорить, что долгие годы Алексей Мересьев был кумиром всех мальчишек? Скольким сомневающимся в собственных силах он подарил надежду, скольких поддержал своим примером!
Над нашими головами с грохотом проносится транспортный ИЛ-12, мягко касается бетонки и, сбросив газ, катит в конец аэродрома, к стоянке. Заметив, как Маресьев провожает взглядом приземлившийся самолёт, я не удержался:
– Алексей Петрович, а вы сейчас не летаете?
Маресьев как-то сразу погрустнел и, помолчав, ответил:
– Медицина! Не очень-то она одобряет мои полёты. Машину вожу, а самолёт… Я уже давно не лётчик, а чиновник. Я сейчас председатель Всесоюзного
ДОСААФ, часто бываю на спортивных аэродромах. Иной разу упрошу взять меня на «спарку», на место курсанта. Есть мечта, да, видно, не судьба, очень уж хочется быстрее звука полетать, посидеть в кабине современного истребителя. Но туда мне дорога вовсе заказана.
До сих пор жалею, что не оказалось под рукой фотоаппарата. Нам категорически запрещалось фотографировать на аэродроме. Только в памяти сохранились подробности встречи с этим необыкновенным человеком-легендой.

НИКАКИХ НАГРАД НЕ НАДО
Всё тот же аэродром. Мы в курилке возле клуба, где должна состояться встреча с очередным гостем – то ли писателем, то ли героем. Для нас такие встречи не редкость – дивизия элитная. Командир дивизии – личный лётчик Никиты Сергеевича Хрущёва с правами командующего округом. Рядом с нами покуривает незнакомый гражданский. Простое лицо, кепка, непритязательный плащ – типичный облик московского строителя-лимитчика. Мы, занятые разговором, не обращаем на незнакомца ни малейшего внимания. Но вот он, расстегнув плащ, полез в карман пиджака, на лацкане золотой искоркой мелькнула Звезда Героя. Мы насторожились.
– Простите, а вы кто? – посыпалось со всех сторон. – Это не с вами на встречу нас привели?
– Думаю, со мной, – улыбнулся незнакомец. – Давайте знакомиться. Я – Егоров Михаил. Уверен, все вы слышали и про меня, и про моего друга Мелитона Кантарию.
И, предваряя встречу в солдатском клубе, здесь, в курилке, Егоров неожиданно для себя разговорился:
– Ещё до штурма рейхстага во всех подразделениях объявили: тот, кто водрузит знамя над ставкой Гитлера, над рейхстагом, получит Героя. А кто же из нас не мечтал получить главную военную награду – золотую звёздочку? Многие соблазнились. Вызвались и мы с Мелитоном.
Задача для знаменосцев осложнялась тем, что здание рейхс­канцелярии не было очищено от фашистов. Их там видимо-невидимо. Обречённые, злые, озверевшие. Могли ли они предположить летом 41-го года, что советские солдаты окажутся в их столице, будут штурмовать логово фюрера? Они скрывались в кабинетах, в подвалах, в лабиринтах коридоров. Сопротивлялись бешено. Площадь перед рейхстагом со всех сторон простреливалась немцами. Первая группа штурмовавших рейхстаг погибла на глазах.
Пока Михаил с Мелитоном через площадь пробирались, по полчаса в воронках отсиживались – такой огонь был! А очень уж не хотелось под пулю попасть в последние часы войны. Наконец пробились к зданию, оказались на широкой лестнице. Вдоль стены колонны. Их теперь, исписанных именами наших солдат, часто в кино показывают. Прикинули, куда бы знамя прикрепить. Видят, валяется стремянка. Приставили её к колонне и чехлом привязали к ней знамя.
А на втором этаже бой идёт. Наши немцев выкуривают. Добивают. Раз наши наверху – и знамя должно быть там же. Знаменосцы – на второй этаж. Нашли бойницу в стене и выставили через неё знамя. Хотели подняться выше, но там немцы такую стрельбу устроили – не сунешься. Да тут ещё и знамя наше разглядели, озверели окончательно. Несколько раз пытались захватить Егорова с Кантарией и знамя – не вышло!
Знаменосцы слышат – бой-то уже на третьем этаже и, похоже, смещается куда-то вправо. Освободился проход на чердак. Они – туда. Выбрались на крышу – дух захватило. Весь Берлин как на ладони. Кругом пожары, чёрный дым стелется. Горит фашистская столица!
Стоят Михаил с Мелитоном на крыше, за железного всадника держатся, чтоб взрывной волной не сбросило. А тут осколок – и прямо в коня. Пробил дырку. Вот в него-то наши и вставили знамя. Ну, думают, дело сделано. Смотрят, советский самолёт с фотографом над рейхстагом кружит, пролетел прямо над ними. Потом этот снимок во всех газетах напечатали.
Солдаты было вниз, а навстречу вестовой: «Знамя только с одной стороны, с площади видно, да и то получается, что его как бы конный немец дер­жит. Послали меня предупредить вас. Надо что-то придумать».
Снова полезли на крышу. Стали думать, куда бы знамя прикрепить так, чтобы со всех сторон его видно было. Смотрят на купол – хорошо бы туда. Да он весь разбит, стёкол нет, одни переплёты остались. Да и лезть высоко. Посоветовались друг с другом и полезли.
– В те времена не было в Берлине здания выше рейхстага. Ползём, руки в крови. Вниз глянешь – чёрная пропасть, только огоньки автоматных очередей. Жуть берёт. Такого страху натерпелись – никаких наград не надо, только бы живыми остаться. Стоило какому-нибудь немцу голову поднять, полоснул бы очередью – и конец нам. А когда всю войну протопал, дошёл до Берлина и уцелел, ой как умирать не хочется. Ползём по куполу, стелемся да про себя Богу молимся. Видать, дошли до него наши солдатские молитвы – добрались до самого верха и живы! Вниз и не смотрим – страшно. Привязали знамя покрепче, ветер рванул его, развернул – слышим с площади «ура!». А нам ещё вниз спускаться да по площади под прицелами немецких снайперов к своим пробиваться. Вот говорят: судьба! Поневоле в неё поверишь! Видите, перед вами сижу, живой, здоровый и со звёздочкой на пиджаке, – Егоров засмеялся и полез в портсигар за очередной папиросой.
А мы заметили, как у него дрожат руки – очевидно, воспоминания взволновали солдата.
Через полчаса он уже на трибуне нашего клуба каким-то бесцветным голосом по бумажке говорит то, что ему предписывалось и разрешалось говорить. И это уже был другой рассказ и другой человек. Я встал и незаметно вышел на улицу. Почему-то стало жаль этого знаменитого на всю страну и предельно скромного человека. И обидно за него.
Много позднее «Комсомолка» рассказала о нелепой гибели Михаила Егорова. Ему маршал Георгий Жуков подарил новенькую «Волгу». На ней-то Егоров и разбился, не справившись с управлением. Войну прошёл, под пулями уцелел, а тут, поди ж ты, на ровной дороге погиб.
БЫЛ ГЕНИЕМ В СВОЁМ ДЕЛЕ
9 Мая. Глебово. Прекрасное солнечное утро. Я один дома. Копаюсь в саду. Скрипнула калитка – идёт мой сосед Борис Сергеевич Крылов.
– Грех в такой-то день работать. Ты бы позаботился о закуске – огурчики солёные, хлеб – тащи всё сюда. Праздник-то какой сегодня!
Устроились здесь же в саду. Помянули мёртвых, выпили за здоровье здравствующих. Их, глебовских ветеранов, с каждым годом всё меньше и меньше. А уж тех, кто с войны не вернулся, не счесть.
– Борис Сергеевич, – спрашиваю соседа, – а сами-то вы где воевали?
– На флоте. С первого дня войны. Я же подводник. И знаешь, брат, числился в личных врагах самого Гитлера. Думаешь, заливаю, травлю, как на флоте говорят? Ничуть. Говорю чистую правду. Хвастать этим не люблю, но тут мы с тобой одни. Мне после военно-политического училища пришлось зам­политом на подлодке С-13 служить. А командиром на ней Александр Маринеско. Догадался, по какой причине меня да, почитай, весь экипаж Гитлер в свои личные враги записал?
– Это за потопленный лайнер «Вильгельм Густлофф»? Читал об этом, но подробностей не знаю.
– А ты у немцев поинтересуйся, как мы затопили этот самый знаменитый фашистский лайнер. Они больше нашего подробностей знают. Шутка ли, из шести с половиной тысяч, что на борту были, спаслись чуть более тысячи. Остальные отправились рыб кормить. А ведь это были не простые немцы – элита фашистской армии. Было это в январе – самое штормовое время на Балтике. Как завьюжит, заметёт, из рубки ни кормы, ни носа лодки не разглядишь. Курсировала наша подлодка в районе Данциг­ской бухты. Наткнулись на немецкий конвой, хотели атаковать, но тут акустик доложил о шуме винтов большого корабля. Предположительно крейсера. У командира был бинокль ночного видения – большая редкость по тем временам. Он-то и помог рассмотреть приближающуюся цель – лайнер на 20 тысяч тонн. Маринеско принял решение атаковать лайнер, но не со стороны моря, а с левого борта, со стороны берега, откуда немцы меньше всего наших ждали. Там же мелководье. Два часа шла подлодка параллельным курсом, пока догнала этот лайнер.
– Ложимся на боевой курс, – рассказывает дальше мне сосед. – Залп! И все три торпеды, как на учебных стрельбах, ложатся в цель. Лайнер тут же теряет ход и валится на борт. У нас срочное погружение, а наверху такое началось! Со всех сторон корабли боевого охранения начали нас глушить глубинными бомбами. У них гидролокаторы, и немцы видят, что мы в ловушке. Но не знают, на какой мы глубине. Целятся на 30 метров, на 60, на 90… А командир маневрирует на 15 метрах. Пристроился под днищем немецкого корабля – только рубкой в него не упирается. Бомбы рвутся на глубине. В лодке от разрывов лампочки полопались, но экипаж не пострадал. Так и крутились на одном месте и только потом ушли на глубину. Но наш поход этим не закончился. Через 10 суток мы ещё один крупный транспорт на дно отправили. Это был транспортный корабль «Генерал фон Штойбек». На базу вернулись через 30 суток. Вернулись без потерь.
– Вы близко знали Маринеско. Каким он был? Очень уж много писали о его несносном характере, о неуправляемости.
– Командир наш – личность незаурядная, характер у него был непростой. Штабисты и флотское начальство его не любили. За «Густлофф» ему «Герой» положен – не дали. И экипажу награды дали не по заслугам. Снизили. Героя Маринеско присвоили, но уже после смерти и не по представлению флот­ских чиновников. В Ленинграде легендарного подводника знали все, возмущались несправедливым к нему отношением. Был даже создан общественный комитет. Под ходатайством о присвоении Маринеско звания Героя Советского Союза подписались несколько тысяч ленин­градцев. Горбачёв в канун 45-летия Победы своим указом присвоил нашему командиру высокое звание. Посмертно. Ты спрашиваешь, каким мы его знали? В экипаже слова дурного о нём не слышал. Со всеми держался ровно. Ни одного бранного слова. Для нас он был царь и бог. Настоящий морской волк. В своём деле Маринеско был гением. Это я тебе совершенно определённо говорю.
– А после войны вы встречались?
– Не один раз. Но видно было, как ему тяжко. И то – оболгали публично, а он не из тех, кто будет оправдываться. Характер не тот. Всё в себе носил. Встретимся, перебросимся парой слов и разойдёмся. Ни на разговор, ни на откровенность его не тянуло.

*  *  *

Три имени, три опалённые войной солдатские истории. Перед лицом смерти, как нигде, раскрывает человек лучшие качества свои – доброту, любовь к Отечеству, отчаянную до дер­зости смелость, о которой дотоле и не подозревал, душевную чистоту помыслов своих и ненависть к врагам, пришедшим с оружием на его землю. А ещё редчайшую скромность.
Да, они сделали больше, чем требовал того их солдат­ский долг, рисковали жизнью на пределе человеческих возможностей. Сегодня, как никогда, нужно, чтобы имена эти, да и не только эти, не ушли из памяти народной в небытие, чтобы знали их и помнили подрастающие сыновья и внуки наши, гордились ими. Ибо, как сказал великий русский поэт, делами предков своих гордиться не только можно, но и должно.

Чуть больше двух недель отделяют нас от грядущего 65-летия Великой Победы. С начала этого года редакция получила 125 писем, в которых вы, наши читатели, рассказывали о тех, благодаря кому русский народ одержал победу в самой кровопролитной войне прошлого века. Часть писем были опубликованы на страницах газеты «Северный край», по другим – наши журналисты написали материалы, какие-то письма мы сохраним в архиве газеты и используем в своей дальнейшей работе. Мы благодарим поэта Евгения Гусева, учителя, ветерана труда Фёдора Михайловича Грошева, ярославну Ирину Николаевну Бобылёву и вас всех за то, что вы нашли время рассказать нам о судьбах ярославцев, защищавших свою Родину на фронте и помогавших солдатам в тылу. Огромное всем вам спасибо!