– Александр Ильич, лето близится к концу, можно подводить итоги «вступительной» кампании этого года. Скажите, насколько выпускники школ и высшие учебные заведения были готовы к «сюрпризам» Министерства образования и науки?
– Главные отличия этого года от предыдущих – это зачисление абитуриентов в несколько этапов и почти повсеместный приём учебными заведениями результатов ЕГЭ в качестве вступительных испытаний. Мы принимали сертификаты ЕГЭ уже лет пять, но наряду со своими собственными экзаменами, например, по русскому языку. Это на выбор абитуриента. А на математическом факультете принимались и ЕГЭ, и собственный университетский экзамен одновременно. Однако сейчас почти все вузы страны обязаны принимать только ЕГЭ, и мы не исключение.
– Какие выводы позволяет сделать опыт этого года?
– Выводов у нас два. Первый заключается в том, что результаты ЕГЭ вполне соответствуют уровню знаний, демонстрируемых на экзаменах, проводимых приёмной комиссией университета. И второе – уровень этих знаний год от года падает. Студентам всё труднее осваивать необходимые программы.
– Но если ЕГЭ отражает реальный уровень знаний абитуриента, то почему восемьдесят процентов вузов страны были настроены против его введения?
– Дело в том, что во время подготовки к ЕГЭ идёт «натаскивание» на тесты. А тестирование подобного рода не может быть всеобъемлющей оценкой качества знаний, не говоря уже о том, что к тестам и их создателям нередко возникают вопросы.
– Разве раньше не было натаскивания на экзаменационные задания?
– Было, конечно. Но всё равно подготовка к ЕГЭ носит гораздо менее творческий характер. Абитуриент нацелен не на то, чтобы научиться думать, а на то, чтобы что-то запомнить, сделать по «трафарету». А ведь задача среднего образования заключается в подготовке выпускника, который умеет думать. Только такого студента можно научить решать математические, да и вообще любые задачи. Но не наоборот. Если раньше на экзамене члены приёмной комиссии могли пойти навстречу такому абитуриенту, который что-то не вызубрил, но умеет рассуждать, то сейчас этого уже нет.
– Главной целью введения ЕГЭ было создание равного доступа к поступлению в средние специальные и высшие учебные заведения. Однако выпускники школ в некоторых регионах демонстрируют удивительно высокие показатели по изучаемым дисциплинам. Получается, что чуть ли не лучше всех в стране знают русский язык дагестанцы… Не коррупция ли в этом виновата?
– Меня подобные результаты тоже удивляют. Но обвинять я никого не стану: для этого есть правоохранительные органы. Это их работа. Хочу лишь заметить, что тема коррупции в образовании является весьма популярной. Однако я уверен, что здесь её ничуть не больше, чем в других сферах нашего общества. А постоянные голословные «уличения» образования наносят ему непоправимый ущерб. Ведь если говорить об этом каждый день, то ни учиться, ни брать на работу человека, получившего диплом в такой «продажной» системе, никто не захочет.
– Александр Ильич, в Ярославской области ЕГЭ проводится уже не первый год в качестве эксперимента. Стоило ли вообще в течение всех этих лет «обкатывать» новую систему на наших школьниках? Тем более что все эксперименты должны быть добровольными, а ни наших школьников, ни их родителей, по-моему, никто ни о чём не спрашивал. Кто же предложил это в нашем регионе?
– Департамент образования области. Сначала я тоже был против этого. Однако практика показала, что если бы мы ждали до последнего – стали проводить ЕГЭ только с этого года, то чужой опыт всё равно нам не помог бы. Здесь есть огромное количество различных организационных проблем: как сделать так, чтобы всем школьникам было удобно сдавать экзамен, как обеспечить общественный контроль и масса других. И такое постепенное привыкание оказалось менее болезненным.
– Какие-то вузы имеют право не принимать результаты ЕГЭ?
– Да. Такое право сохранили за собой в основном творческие учебные заведения: художественные, театральные. В Ярославском техническом университете есть специальность «архитектура». Там тоже есть свои вступительные испытания. Что меня радует, так это то, что сейчас наряду с ЕГЭ, а точнее, вместо него, можно принимать результаты олимпиад. Олимпиады – это интеллектуальный спорт. Там-то как раз задания носят творческий характер, требующий рассуждений.
– Много вы зачислили «олимпийцев»?
– Человек 30 – 40. Раньше их также можно было зачислять, но только тех, кто занимал самые высокие места. А сейчас нашими студентами могут стать и те, кто оказался на местах пониже. Это, кстати, тоже отличие этого года от предыдущих.
– А как наше государство поддерживает людей с ограниченными возможностями? Ведь в нашем обществе им живётся нелегко. Есть ли какие-то послабления при поступлении для них?
– Да, есть. И не только для них. Всего у нас несколько десятков категорий льготников. Самые многочисленные – это инвалиды (но не всех групп инвалидности) и лица, оставшиеся без попечения родителей, т. е. сироты. Им достаточно сдать экзамены на положительные оценки – и они поступили. Если же кому-то в силу проблем со здоровьем ЕГЭ сдавать проблематично, например, из-за плохого зрения, то для них создаётся специальная приёмная комиссия, которой ЕГЭ сдаётся в приемлемой для человека форме. Несколько абитуриентов таким образом сдавали экзамены в этом году.
– Многие ли своими льготами пользуются?
– Здесь ситуация варьируется от факультета к факультету. В основном идут на самые престижные специальности. На экономике из 88 бюджетных мест льготники заняли двенадцать. На юриспруденции – четырнадцать (а это треть бюджетного набора). Не имея льгот, прошёл бы из них только один человек. А вот на исторический факультет стремился только один такой абитуриент. На математический – три.
– Вы уверены, что все эти люди действительно нуждаются в помощи государства? Вы их как-нибудь проверяете?
– Если по сертификатам ЕГЭ существует единая база данных, которая делает фальсификации невозможными, то с льготниками ситуация иная. Проверить подлинность их документов мы не в состоянии: у нас просто нет такого права. Мы можем лишь попросить правоохранительные органы обратить внимание на сомнительные с нашей точки зрения справки. Впрочем, мы этого ни разу ещё не делали.
– Есть ли какие-то «интеллектуальные» льготы, полупроходные баллы? Помогают своим владельцам медали, которыми раньше выпускники школ так гордились?
– Система полупроходных баллов сохранилась. И медаль, конечно, главная из них. Однако сейчас она практически не востребована. Ведь для поступления необходимо набрать как можно больше баллов по ЕГЭ. Максимально возможное – сто за один экзамен. А экзаменов всего три. Ситуация, когда два абитуриента наберут, предположим, по 211 баллов, а вакантным останется только одно место, крайне маловероятна.
– Александр Ильич, в чём особенность приёма в несколько этапов, о которой вы упомянули в начале разговора? Каковы её положительные и отрицательные стороны?
– Положительная сторона здесь только одна – это свобода, граничащая с анархией. Находясь в состоянии стресса, страстно желая куда-нибудь поступить, абитуриенты отправляют свои документы во множество вузов, на несколько специальностей в одном вузе. Иногда даже забывают, куда именно. Всё это приводит к ужасающим последствиям. И дело вовсе не в том, что у приёмных комиссий прибавилось работы – жалко самих ребят. Многие из них находятся в подвешенном состоянии длительное время. Абитуриент ждёт своего зачисления на желаемую специальность и не торопится забирать документы с других специальностей, где он, возможно, тоже проходит по баллам. Получается так, что он близок к поступлению сразу в несколько мест, но учиться-то будет только в одном! А те, у кого баллов меньше, ждут: попадут они во вторую или третью «волну» зачисления или нет, и тоже не забирают свои документы с других, менее престижных специальностей. Получается цепная реакция. Ведь если человек забрал свои документы, то он вернуться обратно уже не может. Это своего рода рулетка, правда, с осью возрастающих баллов.
– А как проходили эти «волны»?
– Первая «волна» завершилась 4 августа. Тогда мы зачислили около семидесяти процентов от набора. Вторая – 13 августа. К третьей «волне» – до 21 числа – нам оставалось взять ещё человек пятнадцать. Здесь очень важно иметь в виду, что если до окончания «волны» рекомендованный к зачислению (проходящий по баллам) абитуриент не подаёт нам подлинников документов, то он автоматически отчисляется и снова подавать документы на ту же специальность больше в этом году не имеет права. Перед многими абитуриентами возникает дилемма: рискнуть и надеяться на то, что они смогут поступить туда, куда хочется во время второй или третьей «волны», или подать подлинники документов туда, куда их точно берут уже сейчас. Выбор, согласитесь, непростой. Да и у нас, признаюсь, возникли организационно-технологические трудности с процедурой приёма. О конкурсе на разных специальностях, как вы понимаете, говорить не приходится: получаемая приёмной комиссией статистика заявлений совершенно не показательна.
– Но к этой процедуре, получив горький опыт, можно привыкнуть?
– Привыкать ни в коем случае нельзя! Нужно вносить коррективы. Хорошо, что существует и зарубежный опыт. Например, можно просто ограничить число учебных заведений и специальностей, куда можно направлять документы. Тогда и выбор будет более осознанным. От этого выиграют сами абитуриенты.
– Как вы относитесь к переходу на двенадцатилетнее обучение в средней школе и дополнению системы высшего пятилетнего образования двухуровневым, разделённым на бакалавриат и магистратуру?
– Если удастся вложить что-то полезное в эти двенадцать школьных лет, то это неплохо. Школьники свой дальнейший выбор будут делать более продуманно. Тем более что в старших классах появится специализация. Простое же «размывание» программы ни к чему хорошему не приведёт. Примерно то же можно сказать и о бакалавриате. Это своего рода основа высшего образования. Настоящая специализация идёт уже в магистратуре. Подобное деление практикуется во всём мире, и я не вижу причин, почему бы не дополнить ей нашу систему обучения. Хотя, разумеется, представителей не всех специальностей можно выпускать лишь с «основой», доучивая где-то в другом месте. Вряд ли найдутся люди, которые бы захотели лечиться у врача-бакалавра. Здесь главный критерий – будет ли качественным то или иное образование.
– Насколько высшее образование в нашей стране вообще является качественным? Вот ректор Высшей школы экономики Ярослав Кузьминов заявил, что качественное образование дают лишь двадцать процентов вузов. Остальные – это техникумы с пятилетним сроком обучения.
– Я, пожалуй, не был бы таким категоричным, как мой коллега, но проблема действительно существует. Касается это прежде всего сомнительных коммерческих филиалов, которых сейчас достаточно много. Хотя даже они не бесполезны: они социализируют, дают определённый базис, настраивают на интеллектуальную работу.
– Ну хорошо, вот отучился человек, получил пусть даже хорошее образование. А стоило ли? Сможет ли он себе в жизни найти применение? Ведь сейчас постоянно слышишь о том, что в нашей экономике дефицит представителей рабочих специальностей, которым и платят зачастую больше…
– Чем выше уровень образования – тем больше шансов чего-то добиться, шире возможность выбора. Уже не за тебя выбирают, а ты выбираешь сам. Это касается как отдельной личности, так и общества в целом. Я убеждён, что подлинным капиталом любой нации являются её люди, трудовые ресурсы. И чем лучше они образованы, тем больше у общества перспектив. Вот, к примеру, на НПО «Сатурн» есть оборудование стоимостью по нескольку сот тысяч евро. Плохой специалист, конечно, в трёх кнопках разобраться сможет. А если ещё несколько кнопок добавят? Вдруг он запутается и не на ту нажмёт? Так дешевле квалифицированные кадры подготовить!
– Но кадры для «Сатурна» готовит, наверное, прежде всего РГАТА. И в сентябре, как обычно, студенты академии пойдут учиться туда, а студенты Демидовского – в Демидовский…
– А студенты технического – в технический.
– И не случайно мой следующий вопрос будет касаться перспектив объединения этих университетов в федеральный, о чём так много говорилось в прессе. Оно состоится?
– Объединение должно происходить с одной целью: улучшения предоставляемого образования. Этому могло бы способствовать финансирование из центра, характерное для федеральных университетов. Однако сейчас об этом говорить не приходится: государство занято созданием подобных учебных заведений в Казани и на Дальнем Востоке. Это геополитика. Ярославль находится близко к Москве. Одно время Демидовское высших наук училище находилось под патронатом МГУ. Поэтому, с одной стороны, мы поддерживаем тесные научные контакты со столицей, а с другой, по мнению центральных властей, усиление научного потенциала в Ярославле не является настолько необходимым, как в других, «далёких» регионах: ведь денег всё равно на всех не хватит.
– Так, значит, об объединении можно забыть?
– Возможно, оно ещё состоится. Сейчас не будем загадывать. В настоящий момент мы активизировали совместную работу с ЯГТУ и РГАТА. Создаём общие образовательные программы, поисковую сеть, выпускаем литературу и т. д. А в сентябре вместе с медакадемией и РГАТА открываем центр нанотехнологий.
– Значит, ваши планы ограничиваются усилением взаимодействия с другими вузами?
– Нет, не только этим. Нам хотелось бы открыть две новые специальности – иностранные языки и филологию. Убеждён, что классический университет должен их иметь. Тем более что на подобное образование сейчас спрос очень высок. Так что и текущей работы, и планов на будущее у нас хватает.
Дмитрий ТУТШКИН 
Наталья БОРОДИНА