Ржаной пирожок с картошкой

Мы старались во всём помогать нашим отцам и матерям в тяжёлой борьбе за победу. Наравне с ними копали защитные траншеи, ухаживали за ранеными бойцами в военных госпиталях, помогали принимать эвакуированных ленин­градцев, измождённых от голода детей. Смотреть на них было жутко. Поэтому делились с ними последним, что имели сами. Нам, ребятам, говорили: «Ради Бога, не давайте им сейчас много еды. Может случиться заворот кишок. Человек может погибнуть».
Да ведь мы и не могли дать эвакуированным ребятам много еды. Сами были постоянно голодными. Думалось: «Будут ли когда-нибудь такие дни, чтобы можно было досыта поесть». Мечтали о таких днях. На уроках биологии мы в седьмом классе досконально изучали, какую калорийность имеет тот или иной продукт. Именно с тех пор я хорошо помню, что в ста граммах свежего огурца содержится всего семь килокалорий, в капусте - 40, в картофеле - 89, в сливочном масле - 760, в растительном - больше 800 килокалорий. По теории нам, детям, чтобы нормально питаться, надо в сутки получать 2400 килокалорий. Это значит, рассуждали мы, если сидеть на одних огурцах, то надо каждому за день съесть их сорок килограммов. Невесёлая была арифметика.
По карточкам мы получали пайки. Но они были настолько малы, что никак не могли удовлетворить наши потребности. К пайку надо было постоянно искать каких-то дополнительных продуктов, хотя бы обыкновенной картошки. А где её взять? Вот и ездили наши матери по деревням, надеясь выменять у колхозников на какие-нибудь тряпки ведро дорогих клубней или хотя бы кочан капусты.
Мама нередко отправлялась в Ростовский район, в село Мосейцево и в деревню Погорелово. Когда-то здесь мой отец служил начальником почтового отделения, а мама работала телеграфисткой. Они здесь познакомились и поженились. И родилось у них аж пятеро ребятишек. Первыми наши старшие братья - Николай и Алексей. Родителям так хотелось девочку, а её всё не было. Чуть позже родился я и вслед за мной младший брат Игорь. И только после нас появилась на свет наша сестрёнка, которую назвали странным именем Милица.
Содержать такую большую семью почтовым служащим было трудно. И отец решил сменить профессию, перебраться в Ярославль, где в это время поднимались крупные заводы. Он устроился в бухгалтерию завода СК-1. А семью временно перевёз в дом своего отца в селе Рыбницы Некрасовского района. И уже отсюда спустя год мы переехали в Ярославль, где отцу выделили жилплощадь в барачном посёлке. Нам отдали большую комнату, где раньше размещался красный уголок. А когда завод построил большой 130-квартирный дом на улице Победы, отцу предоставили комнату в коммунальной квартире, разрешили занять и комнатку, предназначенную для установки ванны.
...Жизнь в Ярославле становилась всё трудней и опасней. К концу 1942 года усилились бомбёжки города. Дом наш, известный в народе как «Подкова», располагался вблизи махорочной фабрики и шинного завода. Здесь возле знаменитой бани этого предприятия разместили тогда батарею зенитных орудий, и когда начиналась бомбёжка, то возле нас стоял такой грохот, что у меня поджилки тряслись. Я нередко вместе с другими ребятами и дружинниками дежурил на чердаке дома, чтобы вовремя обезвредить «зажигалку»-бомбу, сброшенную с фашистского самолёта. Она, пробив железную кровлю, падала на чердак и загоралась яркими искрами. Мы с помощью клещей подхватывали её и выбрасывали на землю через слуховое окно. И очень гордились тем, что спасли дом от пожара.
К тому времени семья наша поредела. В июле 1941 года, оставляя Минск, погиб брат Алексей. Чуть позже мама получила похоронку на старшего сына Николая. Почти в каждом письме с фронта отец советовал нам снова перебраться в Рыбницы, он считал, что там нам будет жить гораздо лучше. И мама решила оставить наше городское жильё на попечение подруги, нижней соседки Груни Столяровой.
- Пусть поживёт в вашей комнатке мой двоюродный брат, - говорила Груня. - Мужик он честный, недавно вернулся с фронта после тяжёлого ранения. Ничего не случится с вашей комнатой и со всей обстановкой. Когда решите вернуться в Ярославль, он тут же освободит ваше жильё и передаст вам вещи в целости и сохранности.
Так мы оказались в Рыбницах. Мама сразу же нашла работу в колхозе «Красный коллективист». Я тоже, оставив восьмой класс школы, пошёл работать в этот же колхоз. Однако на первых порах и здесь нам было нелегко. Больной дед сам жил впроголодь, так как не смог летом нарастить ни картофеля, ни других овощей. Ему помогала младшая дочь Лидия, работавшая в Некрасовском райвоенкомате. Привозила кой-какой харч. А картошку подбрасывала другая дочь Ольга, заведующая школой в деревне Исады, что чуть дальше деревни Яхробол. Дед и посоветовал нам сходить в Исады.
Мы встали, когда на дворе было ещё совсем темно. Бодро зашагали в направлении Яхробола. Дорога была наезжена гужевым транспортом. Однако вскоре поднялась метель. Встречный ветер гнал позёмку, заметая санный след дороги. Идти было всё трудней и трудней.
Мы выбились из сил, пока дошли до деревни, и отыскали там школу, при которой жила заведующая, наша тётя Оля.
Тётя Оля согласилась выделить нам из своих запасов набирушку картошки, десяток хороших свёклин, столько же моркови. Целое состояние! Мы так радовались, укладывая это богатство в мешок. Мама поспешила привязать его на санки.
- Вы что? Уже назад собираетесь? А пообедать, чайку попить? Да и ни к чему так спешить, в такую погоду хороший хозяин собаку на двор не выпускает. Я что, зря стол накрыла? Ну-ка! Быстрее за стол!
Вот уж чего-чего, а уговаривать меня сесть за стол, когда живот совсем к позвоночнику прирос, было не надо. Я с большим удовольствием выхлебал аж две тарелки щей, с чаем умял несколько картофельных котлет, выпил целую банку брусничного сока. Вроде бы больше некуда было что-то ещё умять. Но если бы тётя Оля ещё какой-нибудь еды предложила, я бы не отказался. Есть всё равно хотелось...
Пообедав, женщины принялись рассматривать тётушкин семейный альбом с фотографиями всех родственников. А я, слушая их воспоминания о прежних годах жизни, заскучал.
- Тётя Оля, - обратился я к родственнице. - А можно я по­смотрю вашу школу, загляну в классы?
- Пожалуйста. Только что ты увидишь, ведь уже совсем темно. Электричества в нашей деревне нет. Впрочем, я могу тебе свечу зажечь.
Выйдя со свечой в руках в коридор, я открыл двери первой же классной комнаты. Мне она понравилась. Чисто, уютно. На стенах развешаны наглядные пособия. Портреты Ленина и Сталина. А также Пушкина и Некрасова. И два ряда парт. Совсем таких же, что в наших городских школах. Ближе к учительскому столу поменьше. На «камчатке» парты побольше. Но мне почему-то захотелось сесть за ту, что у самого учительского стола. Она была мне тесновата. Однако я втиснулся в неё и машинально открыл крышку, сунул руку в отделение, куда ученик обычно кладёт свой портфель. И нащупал какой-то свёрток. В чистую тряпицу был завёрнут небольшой ржаной пирожок.
Я не удержался и надкусил его. Пирожок был начинён обыкновенной варёной картошкой с жареным луком. Начинка мне показалась особенно вкусной. И я не заметил, как съел весь пирожок.
Через всю жизнь я пронёс воспоминания об этом ржаном пирожке, обнаруженном в парте деревенской школы в тяжёлые годы войны. Это воспоминание не давало мне покоя. Согрешил я - взял чужое. Съел. И голодом мой поступок нельзя оправдать.
Но я всё-таки верю, что Бог простил мне этот грех...

P.S. Возвратиться после войны в Ярославль нашей семье не пришлось. Брат Груши Столяровой оказался не таким уж честным, чтобы вернуть нам нашу комнату. Он даже все наши вещи выкинул на лестничную площадку. После войны отец, вернувшись с фронта очень больным, попытался отстоять жильё, но ему везде отказали. Отец настолько расстроился, что слёг от инсульта, а вскоре скончался. Его могила находится на погосте в Рыбницах. Там же упокоилась и наша мама. Рядом с ней похоронен брат Игорь.