Мой отец, Илья Васильевич Салов, ушел на фронт в 1941 году от большой (шестеро детей) семьи. Воевал более двух лет, дважды был ранен и... пропал без вести. Сохранилось последнее письмо отца с фронта:
«Здравствуйте, дорогие Паша и милые мои дети Тоня, Лиза, Олег и Юра! Шлю я вам сердечный привет и желаю всего хорошего. Спешу вам сообщить, мои дорогие, что папа ваш в настоящее время жив. Нахожусь я сейчас на фронте, вблизи гор. Изюм (это слово в письме зачеркнуто цензором). Паша, может, я вам пишу последнее письмо, но все-таки как получите мое это письмо, отпишите ответ. Мне охота узнать, как вы живете, что у вас нового, есть ли вести от сыновей. От Сережи – или его убили? От Коли – где он сейчас служит? А моя жизнь, Паша, сама знаешь. Кормят хорошо, как в Страстную неделю. На войне час прошел и остался жив, считай за счастье. Не видать мне вас, милая Паша и дорогие мои дети – Тоня, Лиза, Олежик и Юрочка! Только будете вспоминать, что был у вас папа. Хоть одним глазком посмотреть на вас, потом и помирать веселей будет. Выросли Тоня и Лиза – они большие, только Олежик и Юрочка – маленькие.
29.10.43. До свидания, мои дорогие! П/п 89567».
Писал письмо отец и как в воду глядел... Через год погиб и наш Сергей. Город в письме, зачеркнутый цензором, я потом все-таки восстановил. А вот фразу «кормят хорошо, как в Страстную неделю» цензор не заметил. Видимо, не знал, что означает «страстная неделя» – последняя неделя Великого поста и самая строгая в отношении еды. Армейское меню, я узнал это позже, состояло из двух блюд: на первое – ложка крупы, чаще перловой, на воде и на второе – хвост селедки или трески и ложка картофельного пюре. Трехразового питания не было. Харчи противника не идут ни в какое сравнение со скудным пайком красноармейцев. Вот так верующий в Бога солдат в двух словах, в иносказательной форме раскрыл «сытую жизнь» на передовой.
Юрий САЛОВ,
инвалид войны II группы.
Вынужденный полет
Самый памятный день в моей жизни – 28 марта 1943 года. Я был в составе 4-й технической бригады по сборке импортных самолетов. Собирали, кое-какие ремонтировали и передавали боевым полкам. Стояли мы в городе Иванове на северном аэродроме. В этот день, как обычно, после сборки облетывали американ-ские «кобры» и английские «харикейны» – это очень неудачный самолет. Он имел глубокую кабину, из-за чего летчик не видел хвоста машины. Кроме того, у самолета нарушен центр тяжести, поэтому, когда он шел по мягкому грунту, приходилось сажать человека на фюзеляж у хвоста.
В тот день надо было опробовать один из самолетов. Мне было приказано сопровождать его на взлетно-посадочную полосу. Как всегда в таких случаях, я сел на фюзеляж у хвоста верхом, поднял воротник куртки, завязал шапку, и летчик порулил. Как потом выяснилось, он решил взлететь от края полосы. Дорулив до нее, он развернулся на взлет, недолго постоял и, рассчитывая, что я спрыгнул с самолета, начал разгоняться. Руководитель полетами увидел меня только тогда, когда самолет проносился мимо. Я же, когда машина развернулась у края полосы, подумал, что слезать рано, поскольку не видел взлетно-посадочного знака и всех служб.
Самолет пошел на взлет, мои ноги потоком воздуха прижало под стабилизатор, а туловище – к килю (на нем крепится руль поворотов). Чтобы удержаться, я прорвал отверткой обшивку киля, через это отверстие соединил руки.
Руководитель полетами был в шоке! Помню фамилию майора – Власов. Как рассказали мне потом, он подсказал дать команду летчику сделать круг над аэродромом на малой скорости и идти на посадку. О причине прекращения полета – летчику ни слова, чтобы не растерялся.
Когда самолет сел, все бросились к нему. С большим усилием мне разъединили руки, стащили с него. Я слегка заикался и немного поморозил лицо и руки. Помощь оказали в медсанчасти, и вскоре все прошло. Таким необычным был этот день в моей армейской службе.
Евгений Николаевич КАНУНОВ.
Отец вернулся
Сейчас-то я понимаю, что наша семья была одной из тех немногих, кому невероятно повезло. «Господь помог!» – говорила мама, которой по долгу службы (учительница!) следовало быть атеисткой. Отец вернулся с войны.
Родители отца не дождались сына. Он пришел с войны осенью сорок пятого. В большой проходной комнате нашей двухкомнатной квартиры жили подселенные к нам беженцы из Белоруссии – тетя Нина и два ее сына. Мы с мамой размещались в двенадцатиметровке, вход в которую был из той комнаты, где жили беженцы. Жили мы тихо, как мышки. Дверь в нашу комнату была постоянно закрыта, и мы, конечно же, не слышали, как в коридоре коммунального блока громыхал сапогами незнакомый тете Нине гвардии старший лейтенант. Но тетя Нина, у которой мужа убили в первые дни войны, сразу все поняла. Она забарабанила к нам в дверь, крича: «Тося! Тося! Твой пришел!»
Я стою в проеме двери, а мама, обнимая высокого военного с перевязанной кистью правой руки, с планшеткой и кобурой, причитает: «Господи! Живой! Дождались! Яшенька! Яша!»
Папы давно нет. В комнате напротив дивана висит его большая фотография.
Здесь за сорок ему, здесь он только с войны,
Чуть блестит светлой проседи дым.
Три медали в строю на груди сведены
И два ордена Красной Звезды.
Я встречаюсь с ним взглядом и днем, и во сне,
Я тот взгляд все пытаюсь понять.
Взгляд спокойный и строгий, но кажется мне,
Что-то хочет мне папа сказать.
Я давно уже старше, чем папа тогда...
Я учу не хамить и не врать,
В честных драках за правду я спуску не дам
И могу за себя постоять.
Но когда, словно голую ветвь на ветру,
Лихорадит от мерзостной лжи,
Я с последней надеждой на фото смотрю.
«Что мне делать, отец, подскажи?»
И я вижу: из фото является плоть,
И я слышу знакомую речь:
«Выше голову, сын. Нас не выдал Господь,
Сможет он и тебя уберечь».
Валерий Яковлевич КУЧЕРОВ.
