Увы, не все даже выдающиеся художники так вот близко к сердцу принимают беды нашей эпохи. И яркий пример преподнёс нам в своём цикле «Сталин и писатели» («Россия К») известный литературный критик Бенедикт Сарнов. Для иллюстрации выбранной темы он предложил судьбы «третьего Толстого» и Пильняка. Алексея Николаевича Толстого, «советского графа», прекрасно ужившегося с новой властью, знают все. Трагическая судьба Бориса Пильняка известна куда меньше.
Но сегодня – о Толстом. Ранние рассказы, а потом «Хождение по мукам», «Пётр Первый» – то, что принято называть золотым фондом русской литературы. А после – беспомощный «Хлеб», льстивое воспевание мудрого руководства Сталиным обороной Царицына, без признаков художественности.
Что случилось? Сарнов пересказывает байку о том, что якобы кто-то сообщил Толстому о грядущем аресте. Толстой спросил, остался ли у него месяц свободы, и, получив утвердительный ответ, за этот месяц написал «Хлеб» и тем спас себе жизнь. Скорее всего, неправда, но очень похоже.
Всё дело в том, что, вернувшись из эмиграции, где ему, сибариту и бонвивану, пришлось жить в стеснённых обстоятельствах, «товарищ граф», как его тогда называли, быстро понял, что его благополучие зависит от его близости к власти и умения предугадывать её, власти, желания. В то время это означало предугадывать желания Сталина. Именно предугадывать, а не идти рядом, угодливо заглядывая в глаза.
Большинство литературных шавок, кормившихся из рук партийных боссов, умели только прославлять текущую политику, последнее партийное постановление. Толстой же в первой советской пьесе «На дыбе» сделал, как казалось, смертоубийственный шаг: он описал эпоху Петра Первого с помощью прямых параллелей советской эпохи, с её невероятной жестокостью, беспощадностью, свирепостью по отношению к собственным гражданам. Пётр отбирает у крестьян в казну весь хлеб, обрекая их даже в урожайный год на лебеду. Говорящий факт: советские «красные комиссары», физически ликвидировавшие лучших крестьян как класс, при Петре тоже назывались именно комиссарами. Пётр казнит без счёту, не жалеет собственного сына, в общем, он, говоря пушкинскими словами, «Россию поднял на дыбы». Но в трагедии А. Н. Толстого он, скорее вздёрнул её на дыбу, что подчёркнуто даже в названии. Он буквально так и кричит: «Кровью залью! Один останусь!» Финал пьесы трагический: Пётр видит, как наводнение рушит всё им задуманное. Перед нами трагедия непонятого одиночки.
Литературная братия с визгом набросилась на пьесу, не без оснований увидев в ней прозрачный намёк на советский строй. «Это же злобная вылазка классового врага!» Все прекрасно видели параллели: Софья – Троцкий; пытки стрельцов – выбивание признаний у «врагов народа»; заселение Урала, заводы Демидова – сибирский ГУЛАГ и индустриализация «лапотной» России. Бездарные литературные враги писателя с вожделением ждали немедленной казни сошедшего с ума классика.
И все оцепенели от ужаса, когда Сталин вдруг взял да и похвалил пьесу и лишь потребовал сделать конец более героическим. Что Толстой немедленно и сделал. Теперь пьеса кончается торжественным провозглашением Петра «Отцом Отечества». Вы хотели больше героизма? И вот Толстой приписывает царю ходульные, плакатные слова торжества... чуть было не сказал «победившего социализма». Получилось фальшиво, текст пострадал? Зато Вождь остался доволен, а злопыхатели ходят в дураках.
Жалкие литературные дураки проглядели самую малость: толстовский Пётр говорит: да, я жесток, но для вашей же, сограждане, пользы. Вы страдаете, вы гибнете, но я строю новый мир, в котором в будущем всем будет хорошо. Фактически перед нами – оправдание кровавого режима. Мало того, что недоучившийся закавказский семинарист сравнивается с императором, но и все его кровавые дела полностью оправдываются.
Надо ли говорить, что литприхвостни мгновенно перестроились, и на конъюнктурного графа посыпались похвалы и восторги. Началось стремительное восхождение Толстого на советский литературный олимп. В своё время Льва Толстого назвали «Писателем земли Русской». «Товарища графа» стали теперь называть «Писателем земли советской». И было за что: шутка ли, в советской литературе, обедневшей после того, как её покинули многие лучшие деятели культуры, теперь есть писатель, да какой! И притом бывший граф, да не просто граф, а с такой фамилией!
И обласканный, получивший все возможные блага, живущий на широкую ногу («У меня два авто, у меня коллекция трубок лучше, чем у английского короля», хвастался он своему бывшему другу Ивану Бунину при встрече в Париже) Толстой принялся активно отрабатывать свой хлеб с маслом. В блестящем романе «Пётр Первый», который привёл в восторг даже того же Бунина, Толстой снова попал в десятку: совсем недавно нельзя было и подумать о возвеличивании Ивана Грозного или того же Петра: это же прославление монархизма! Но времена изменились, и Толстой это понял. Оказалось, что теперь Сталину нужны были именно такие вот крупные фигуры из далёкого прошлого, они великолепно оттеняли его политику кнута без всяких там пряников.
В толстовской дилогии «Иван Грозный» царь восклицает: «Христос терпел, да я же не Христос!» Воистину так. Сталин до слёз хохотал, когда его холуи в лицах изображали, как жалко выглядел его вчерашний соратник Зиновьев перед расстрелом. Похоже, что Пётр лично пытал собственного сына перед казнью. Иван не страдал недостатком воображения, он как-то велел завернуть осуждённых врагов в медвежьи шкуры и отдать на растерзание своре псов... И как это только никто до Толстого не догадался, что нужно было кровавому тирану для подтверждения его людоедской правоты! Царь? Ну, царь, и что? Недаром ведь Максимилиан Волошин, в молодости друживший с Толстым, называл Петра первым русским большевиком.
Словом, очень крупный и умный творец, Толстой пустился во все тяжкие. Трилогия «Хождение по мукам» была поначалу очень даже снисходительной к эмигрантам, вынужденным бежать со смертельно опасной родины и безмерно по ней тоскующим. Если угодно, местами она звучала просто антисоветски. Но потребовалось, и ангелы стали чертями, черти – ангелами. Книга осталась талантливой, поменялись только знаки: плюсы на минусы и обратно. Премию автору, Сталинскую премию! Если разобраться, то есть за что... За прекрасное исполнение социального заказа.
Кстати сказать, Сталину Толстой был нужен, но в его глазах оставался только льстивым рабом. Когда на пиру с вождями Толстой, притворившись вдрабадан пьяным, попробовал панибратское: «Иосиф, передай мне, пожалуйста, вон тот бокал», Сталин спокойно глянул на него своим тигриным глазом: «Шутить изволите, ваше сиятельство». Больше, надо думать, Толстой так не «шутил». И никогда не отвечал на бесчисленные просьбы преследуемых литераторов о помощи, хотя как депутат просто обязан был. Выступал за расстрел Зиновьева, Каменева, Радека, Пятакова и прочих «вредителей». Подтвердил своим свидетельством официальную версию расстрела тысяч поляков под Катынью фашистами. Кстати, за несколько лет до Отечественной войны именно он придумал знаменитый лозунг «За Родину, за Сталина!» Правда, тогда это был всего лишь застольный тост в честь шестидесятилетия Вождя. Одним словом, графа мало заботило несовершенство мира. Скорее он даже умело им пользовался.
Такая вот печальная история. Толстой умер в роскоши, оплаканный и воспетый. А Елена Камбурова в передаче о Левитанском рассказывает, что часто видела поэта, бредущего пешком с тяжёлыми авоськами к своим немощным родителям. Старик всегда был честен, говорил что думал, ни за какие блага не желал ни перед кем прогибаться. Предложи ему поменяться судьбой с Толстым, он бы презрительно улыбнулся в усы.
Каждый выбирает по себе
Щит и латы, посох и заплаты.
Меру окончательной расплаты
Каждый выбирает по себе.
Владимир ЖЕЛЬВИС, профессор ЯГПУ им. К. Д. Ушинского