Оставалось всего несколько дней до выпускного в университете. Заканчивалась целая эпоха жизни и открывалась другая. Ещё далёкая, но уже близкая – одно из самых странных, зыбких и неумолимых состояний. Сталкиваясь с чем-то неизбежным, но ещё незнакомым, человеческая мысль часто ищет сравнения, параллели, ассоциации, чтобы не висеть в пустоте, а зацепиться за спасительную соломинку уже когда-то пережитого чувства. Поэтому все как-то одновременно решили выпасть из меланхолично-тревожных размышлений о будущем, и общую мысль подхватила своим весёлым звонким голосом Наташа:
– А давайте вспоминать школьный выпускной!
Аня задумалась...
Вспомнилось, как возвращалась домой одна через парк и остановилась возле детских качелей. Она с детства обожала качели. Хотя ей не нравилось, что сама жизнь очень похожа на них и так же склонна замедлять, останавливать свой полёт. Она понимала, почему некоторые любят кататься «солнышком» – чтобы всегда было интересно, непредсказуемо и весело. Но сама ни разу не решилась так прокатиться.
Ещё не было темно, только смеркалось, и в прозрачном летнем воздухе звенели разные голоса, даже детские, хотя было уже около полуночи. «Если лето – это маленькая жизнь, значит, зима – это большая смерть?» – вспомнился глупый перевёртыш, сочинённый как-то в поезде. Перевёртыши она любила не меньше качелей. Вот, например: «Ты ненавидел. Ненависть, должно быть,/В твоём желудке вспыхнула вовсю...» К этим словам Аня обычно прибавляла: «Да простит меня Александр Сергеевич» – и весело смеялась, не дожидаясь ответа собеседника. Её смешливость была для неё не меньшим страданием, чем для других вспыльчивость или слезливость. Ей часто становилось мучительно смешно в самой серьёзной обстановке, и тогда она осознавала странную связь между подавляемым смехом и сдерживаемым рыданием. Зато в школе многие и представить не могли, что она вообще умеет смеяться. Она одевалась обычно в чёрный костюм, распускала длинные чёрные волосы и тем, кто был знаком с творчеством Байрона, напоминала байронического героя – вернее, героиню... Или нечто в этом роде. В юности она не задумывалась о своей женской сущности и всегда, читая книгу или слушая любимую музыку, отождествляла себя с поэтом или музыкантом и никогда – с их музами.
Ещё все знали, что она иногда пишет стихи на уроках математики. А больше ничего о ней не знали. Зато все очень хорошо почему-то запоминали её внешность и повсюду узнавали – скорее всего, из-за чёрной одежды.
Выпускной вечер ей почти не запомнился. Мелькание лиц и нарядов, однообразная музыка, танцы приглашённой девичьей группы под песню Бритни Спирс... Аня весь вечер просидела за столом, облокотившись на ручку кресла и отрешённо глядя в сверкающий зал. Хотелось вспомнить что-нибудь хорошее, связанное со школой, хотя бы на прощание... Но вспоминалось почему-то совсем другое. Вот, например, десятый класс.
Субботнее утро. Девочка в троллейбусе с улыбкой в усталых тёмных глазах, такой детской доброй улыбкой, путь домой, театр, пьеса Александра Галина «Аккомпаниатор», слёзы, слёзы – одни и другие, сначала оттого, что счастье, потом оттого, что нечем было помочь нищей старушке на улицe... Потом – троллейбус, глупый разговор с каким-то пьяным юношей («Как вас зовут, девушка?» – «А вам не выговорить». – «Хм. Ну скажи, выговорим». – «А я книжку дома забыла». – «Какую книжку?» – «Да с именем», – на что в ответ последовало вполне логичное: «Ты что, больная?» – и т. п.). Потом шли с подругой Машей к подруге Наташе. По дороге Аня рассказывала о пьесе. Когда возвращались обратно и подходили к Аниному дому, увидели деревья на берегу небольшой полузаброшенной речки Черёмухи. Конечно, не впервые увидели эти деревья, но как-то иначе на них посмотрели... Одно дерево казалось очень печальным среди других – счастливых. И его поддерживало другое дерево – самое счастливое... Кроме того что одно было сильным, а другое – слабым, они были очень-очень похожи, совсем родные... И Аня подумала: часто говорят, что любовь – это чувство, сжигающее все препятствия, в том числе и самые изначальные, говорящие о непонимании, неродстве. Но это не так. Любящий человек выбирает сестру или брата своего сердца. Если же не удастся встретить брата или сестру, то, наверное, любое подобие любви станет лишь болью, несправедливостью, нарушением Божьего замысла...
И ещё Аню очень беспокоили судьбы героев «Аккомпаниатора» – беззащитных, одиноких людей, она чувствовала, что скоро должна будет увидеть эту грань жизни.
На следующий день она сильно простудилась (шла домой из бассейна с мокрой головой и после этого – ещё в театр, потом с Машей ели мороженое на улице в честь дня рождения Наташи, которой не оказалось дома).
Пошла в школу с температурой, думала, может быть, придётся вернуться домой. Возвращаясь, увидела, что на площади у фонтана человек лежит в снегу и не может подняться. Подбежала к нему. Помогла подняться. Это был дедушка лет восьмидесяти. Прохожие мальчишки смеялись: «Пить надо меньше, дед!» А он всё извинялся и говорил, что на войне сжёг четыре танка. Аня проводила его в Дом ветеранов. По дороге он рассказывал ей о том, что сил почти не осталось, очень болен, но пришлось идти в собес за какой-то справкой, чтобы получить пенсию. Однажды, когда чуть-чуть не упал, но она удержала его за локоть, вдруг улыбнулся: «А парень твой увидит – не приревнует?» Аня хотела было звонко рассмеяться, но вдруг осеклась и совершенно серьёзно ответила: «Ничего, пусть ревнует». Тогда уже засмеялись вместе. Пришли. Господи, сколько там старых людей... Сколько потерянности, одиночества, какой-то совершенно детской беззащитности... Раньше старость представлялась ей совсем иначе: как строгая мудрость, как снисходительно-нежный взгляд на юность, как мужественно, если не радостно, принятая неизбежность... Вдруг снова вспомнились «Аккомпаниатор» и это предчувствие...
Дедушка попросил, чтобы Аня записала его адрес и как-нибудь пришла в гости. Сказал: «Ты мне сниться будешь». После долгих уговоров всё-таки взял буханку хлеба, которую она ему купила, спрятал под пальто и спросил ещё так робко: «А тебе?»
Она улыбнулась только, сказала, что всё хорошо. Он долго благодарил её – за что?.. Летом отправила ему письмо, но никто не ответил...
Ещё вспоминалось, как однажды во дворе маленький мальчик Илюша катался на качелях «солнышком» и упал на землю, сильно ударившись головой. Он плакал и кричал, дети бросились вызывать «скорую», а что стало с ним дальше, Аня не знала...
Или как читала «Преступление и наказание», а там был эпизод с маленьким Раскольниковым и лошадкой... После этого эпизода Аня заболела, не могла пойти в школу, а когда собралась, упала в обморок на снегу, напрасно пытаясь удержаться за фонарный столб. В классе все считали Аню странной девочкой. Сначала она не могла понять почему, но сейчас подумала, что, видимо, не случайно... Какие, например, странные воспоминания у неё после выпускного.
Из клуба, где проходил выпускной, ещё доносился звонкий смех сквозь песню Земфиры «Не отпускай». Ане стало тоскливо, но плакать она не могла. В школе ей не было хорошо, и прощальный вечер был действительно настоящим праздником. Но и радоваться почему-то было трудно, даже немножко больно. Ей всегда было больно радоваться. Чей-то голос вдруг отделился от общего смутного хора и оказался рядом, за её плечами:
– Аня, извини, пожалуйста. Я просто хочу попросить кое о чём.
Она испуганно обернулась. Это был Саша, её одноклассник. Вечный шутник, насмешник, даже слегка циник и всеобщий любимец. Его улыбка всегда чуть-чуть иронична, взгляд тёмных татарских глаз всегда смеётся, но иногда смеётся очень грустно. Ане нравились многие Сашины шутки, она запоминала их и рассказывала своим близким. «Наверное, Саша в детстве любил кататься «солнышком», – почему-то подумала она и улыбнулась.
– Я знаю, что ты пишешь стихи. Ты не могла бы что-нибудь мне прочитать сейчас?
Аня очень удивилась. Она посмотрела внимательно в Сашины глаза. В них отражались летние сумерки, и от этого трудно было понять их выражение.
– Хорошо, Саша. Я только вспомню...
Ей показалось на мгновение, что в небе отражается река. «Так жаль, что в небе ничего не отражается на самом деле», – подумала она. Но какая-то другая мысль перебила: «Откуда ты знаешь?» И она вспомнила первые строчки одного стихотворения, а потом и всё полностью:
Господь простил тебя. Июньский вечер
Тебя ещё качает на руках.
И говорить о детстве станет легче,
Когда мы снова встретимся в веках.
Я остаюсь, а ты ещё вернёшься.
Я вдаль смотрю, а ты издалека.
Заплачу я, ты тихо улыбнёшься.
Печаль твоя чиста и высока.
Всё оттого, что возвращаться легче
И радостней, чем ждать на берегу.
Тебе уже открыта радость встречи,
А я ещё разлуку берегу.
Раньше ей очень дорого было это стихотворение, а сейчас она подумала, что это всего лишь бледное подражание Ахматовой. Стало стыдно и грустно. Но Саша улыбнулся:
– Спасибо тебе, Анечка! Огромное спасибо! – и убежал, не оглядываясь, в сумерки.
Через пять лет Саша погиб. Выбросился из окна. Зимой. Аня ездила с одноклассниками на кладбище. Там было тихо, только изредка кричали вороны. На Сашиной могиле – высокий чугунный крест.
Аня тогда уже не носила чёрной одежды и не напоминала байронического героя или героиню.
Однажды ей приснился сон. В нём – тот самый дедушка из школьных воспоминаний... и Саша. Они смеялись, прыгали по сугробам, кидались снежками. «Вам весело?» – спросила Аня на всякий случай, хотя и так было понятно. «Спроси Аккомпаниатора», – ответил кто-то из них. «Какого аккомпаниатора?» – удивилась Аня. «Который не играет чужими жизнями, а живёт своей игрой», – засмеялись дедушка и Саша. Аня ничего не поняла, но очень обрадовалась, что увидела их счастливыми. А утром проснулась и долго плакала. Потом высунулась в открытое окно. Летний воздух был так же чист и прозрачен, как пять лет назад, и в нём так же звенели разные голоса.
Вот и всё, что она сейчас могла бы вспомнить о своей школе. Она сама не знала почему...
Надежда ПАПОРКОВА