Мама и папа Надежды родились и жили в деревне, а нашли друг друга в 1946 году, после войны. Оба были из больших и крепких крестьянских семей. В двух деревнях, расположенных рядом, каждый второй – родственник. Один ее дед был плотником, после революции стал первым председателем колхоза. Его Надя видела только на фотографии, да и он не успел узнать, что у него есть внучка – за несколько месяцев до ее появления на свет первый председатель закончил свою жизнь в лагере как враг народа. Другой дед был мастер катать валенки – со всей округи к нему приезжали за ладной крестьянской обувкой.
В маминой семье было девять детей, а в живых осталось только пять. Две сестры окончили медицинский техникум и вернулись в родную деревню. В ее детской памяти – мама в белом халате, с улыбкой, мягкими добрыми руками, всегда готовая прийти на помощь. Удивительно спокойная, она в жизни ни с кем не поссорилась. На детей никогда голоса не повысила. Если обижалась на чтото, уходила в свою комнату и ложилась на кровать. Полежит два часа, отойдет от обиды. Но эти мамины уходы были страшнее любого наказания – Надежда с братом чувствовали себя страшно виноватыми.
Всеми своими помыслами мать была со своими детьми – они в ее жизни были главным. В 42 года мать тяжело заболела – рак. Наверное, только эта любовь к детям и помогла ей выжить. Как их оставить, ведь совсем молодые, и она еще очень им нужна. Мама беззаветно служила детям и внукам. Только спустя много лет, когда сама стала бабушкой, Надежда понастоящему это оценила:
– Сейчас я понимаю, какие молодые мы были дурные. Привезем ей детей – она всегда была им рада – и сами отдыхаем. А ведь ей надо было еще и с огородом управиться, и воду таскать, и солить, и квасить.
Даже постаревшая и больная мать давала чувство защищенности. Теперь, когда ее нет, Надежда Леонидовна признается:
– Иногда думаю про себя: Сирота ты, сирота, как тебе без мамыто плохо.
Папа служил в армии с 1933 года, в войну был механиком самолетов. После войны окончил техникум и занимался торфоразработкой. Папа с мамой были очень разными. Папа очень резкий, веселый и энергичный человек, любил компании, танцы. Запомнилось, как поразному они вели себя в гостях – отец шумел, шутил, произносил тосты, а мать тихо сидела, не говоря ни слова. Но даже дети чувствовали, как этот большой и громогласный человек любит ее – молчаливую, добрую женщину. Наверное, поэтому позволял ей держать верх в семье – последнее слово всегда было за ней. Мать переживала за детей, а он еще и за Россию. Даже в свои 80 лет, когда уже с трудом передвигался, отправился выбирать президента. Такое важное событие – и без него? Обратно идти не мог, вышел на дорогу, попросился в попутную машину. Перед смертью делился с дочерью: «Не страшно умереть, но уж очень хочется узнать, что с Россией будет лет через 20 – 30».
Вспоминая родительский дом, Надежда Леонидовна говорит: «Во мне много и от мамы, и от папы. Терпение, желание, чтобы всем было хорошо, – от мамы. Энергия, стремление быть на людях, как теперь говорят «тусоваться», – от отца. Самое сильное влияние на меня оказала семья. В деревне были очень сильны родственные связи. Мы жили кланом, а кто уезжал, обязательно возвращался хоть на лето подышать родным воздухом. Это ощущение большой надежной семьи мне всегда помогало».
Как ни странно, но учиться Надя не очень любила.
– Школы я не помню. Нравилось играть и гулять, я была гульливым ребенком. Всегда с мальчишками играла в разные подвижные игры.
Неизвестно, как бы сложилась ее судьба, если бы родители не переехали из родной деревни. Жить стали под Приволжском, а Надежду в 15 лет отправили учиться в Приволжск. Пришлось привыкать к самостоятельности – стирать, готовить, делать уроки. А когда старшеклассница попала на производственную практику в библиотеку, она начала «запоем» читать. Желание гулять прошло само собой, жизненные интересы изменились.
– Мне так нравилась эта работа, особенно на абонементе – общаться с читателями, чтото им предлагать. Но получить библиотечное образование оказалось проблемой – таких вузов было немного. Вот я и решила – пойду в пединститут, на филолога. Что же меня с филологическим образованием в библиотеку не возьмут? Возьмут!
Ближайший вуз был в Иванове. Город тогда хоть и считался красным поясом, но гостей принимал самых «не красных»: хорошо встречали шестидесятников, приезжали Вознесенский, Евтушенко, барды. В эту жизнь студентка и ушла с головой. То время вспоминается очень счастливым, а дружба институтская оказалась такой сильной, что прошла через всю ее жизнь. Будущую свою работу она попрежнему представляла только в библиотеке, но к окончанию института возникло желание работать в музее. В Иванове попыталась устроиться в художественный музей, но мест там не оказалось, и ее не взяли. Год работы в интернате под Ивановом, потом – замужество и переезд в Ярославль.
Как приехала в Ярославль, сразу пошла в художественный музей. Опять не повезло – вакансий не было. А в 1973 году, немного поработав в управлении железной дороги, вновь пришла сюда, в кабинет директора, который через некоторое время и стал ее рабочим местом.
– Я была худая, бледная, но надела свое лучшее платье. Антонов меня долго расспрашивал, я чтото отвечала. У него в кабинете сидел мужчина, вероятно, его друг, который оказался свидетелем нашего разговора. Неожиданно он сказал: «Дима, да бери ее, красивая баба». И Антонов меня взял – музею нужен был экскурсовод. Когда я вышла из его кабинета, посмотрела на себя в зеркало: «Красивая? Вроде всегда считала себя самой обыкновенной.
Первую экскурсию, которую Надежда месяц готовила и два с половиной часа вела, не приняли. Музейная школа была очень жесткой. Тогда ей казалось, что так строго относятся только к ней, разбирались и анализировались даже деловые телефонные разговоры. Музейный сотрудник не должен чтото «вякать» по телефону, а обязан знать, что нужно, и правильно формулировать просьбу. Тогда опытных сотрудников были единицы – музеи толькотолько разделились, и почти все ведущие специалисты остались в музеезаповеднике. Художественный был так же молод, как и его сотрудники.
«Кто такие эти девчонки? Что они понимают?» – эти вопросы ярославские художники долго еще будут задавать. Но «девчонки» быстро взрослели. Это было их время – постижения искусства, жизни – время музейного всеобуча. Надо было доказать всем, что в музей они пришли не напрасно. Наверное, поэтому почти все бывшие «девчонки» теперь имеют два образования. Жили одним общим дыханием, шло формирование понимания, каким должен стать музей. На все выставки в Москву ездили вместе, не жалея денег от своей небольшой зарплаты. Среди «девчонок» Надежда была едва ли не самая активная. Поэтому и выбрали ее сначала профсоюзным лидером, а потом и партийным. Музей стал в ее жизни главным.
– В семье всегда понимали, что у мамы главное – работа. Здесь было всегда так интересно. По отношению к семье я чувствовала долг – была верной женой и серьезной матерью, а здесь долга не было – здесь была моя душа. Музей был тем, чем я дышала и жила. И всетаки я до сих пор удивляюсь – как это я стала директором?
Удивляйся не удивляйся, а 17 лет – это срок. Каждый, кто сидел в директорском кресле, знает, как трудно лавировать между требованиями начальства и желаниями коллектива. Если те или другие будут недовольны – не усидишь. Дело это трудное и тонкое.
– Я не пытаюсь создавать чтото свое. У меня нет личных творческих амбиций. Комуто может показаться, что это неправильно, но я считаю, что директор должен раствориться в сотрудниках, поддерживать те творческие начинания, которые в данный момент необходимы музею. Будут свои интересы, все равно пойдет уклон в свою сторону, а это не нужно.
Подводя некоторые жизненные итоги, как это и бывает в дни юбилея, Надежда Леонидовна говорит:
– За все годы, что работаю в музее, никогда не возникало желания уйти отсюда, ни изза денег, ни по другим причинам. Мне нравится наш коллектив, я не хотела бы прожить свою жизнь с другими людьми, мне здесь легко и хорошо. Пока в меня верят, я буду работать. И еще я всегда помню, что музей несет великую миссию – он сохраняет то, что остается от нас на века. Понимание этого всегда живет внутри и греет мою душу.
Марина ШИМАНСКАЯ