Провинциальный чиновник Чайников решил заполучить освободившееся место заместителя начальника отдела и стал искать способ выслужиться перед начальницей. Он знал, что к своим годам эта женщина успела потерять внешнюю привлекательность, но продолжала молодиться и выслушивать лестные речи. У «старой лошади» намечался юбилей. Это обидное прозвище тайком употреблялось между подчинёнными: окружающих раздражал звонкий стук высоких каблуков, цокающих железными набойками. Чайников был сообразителен и поэтому взял на себя смелость разрешить самую трудную задачу – сочинить и озвучить хвалебную речь в её честь. Этим он рассчитывал покорить её самолюбие и стать одним из приближённых.
За два дня до предполагаемого торжества чиновник засуетился. Он отправился от мешавших сосредоточиться жены и детей в деревню к матери, где и предстояло вдохновиться на стихи.
В первый же день сочинитель ушёл искать музу к пруду. Но, столкнувшись с безудержным кваканьем местной живности, не выдержал и вернулся в избу. На душе его стало спокойней только после плотного ужина. Будущий поэт откушал матушкиных булочек с парным молоком и изъявил желание отоспаться на сеновале.
Заснуть никак не удавалось: пугало какое-то смутное предчувствие поражения. Чайников ворочался с боку на бок, пока тыкавшаяся в живот солома окончательно не вывела его из себя. Он нервно вскочил, ожесточённо почесал надувшееся пузо, поёжился и рванул к пруду. «Сейчас или никогда», – подумал он, подползая на четвереньках к краю воды, и разом окунул в неё голову. «Хорошо. Пришло время творить». Чайников тряхнул сырой головой, вытащил из кармана смятый лист бумаги, карандаш – и затих.
Вечер был тёплый, тихий, прерываемый лишь изредка доносившимися из лесной чащи трелями соловья. Небо было ясное, усыпанное звёздами, а в центре внимания – круглый диск луны, молчаливо взиравший на Чайникова. «Луна – царица», – подумал он. «Проходят годы... Минуя бури и невзгоды, На государственных страницах Ты правишь балом – Муниципальная царица. Тебе б в столицу! Но ты средь нас, и... надо что-нибудь про закон». Мысли путались.
Вдруг в соседнем курятнике начался переполох: слышались хлопки крыльев и отчаянное кудахтанье. Чайников прислушался, ловя себя на проскользнувшей внезапно мысли: «Тебе б в столицу! Но ты средь нас. И, окрылённая законом, Вершишь здесь праведную власть. И мчится владычица, Вперёд указывая путь. Благих Вы дел большая мастерица. И с Вами государственному кораблю не затонуть!».
Состоявшийся в эту ночь поэт резво подпрыгнул и стал потирать руки от удовольствия. Заснул под утро, проспал почти до обеда, днём гулял и тихо улыбался самому себе, вечером решил лечь пораньше, выспаться и приступить к работе с новыми силами. Но в этот вечер снова не спалось. «Видать, муза меня полюбила», – Чайников умилённо погладил свою лысину. Он прошёлся до лавочки, присел и закурил. Задумчивость нарушило дикое ржание, доносившееся с колхозной конюшни. «Что-то беспокойны сегодня лошадки. А вообще образ интересный – степная кобылица...» Сочинитель задремал.
Внезапно истошный крик и шум разбудили его. «Пожар!» – кричали чьи-то голоса. Чайников вскочил, неуверенно потоптался на месте и рванул к обезумевшей толпе. Со стороны конюшни валил дым, народ тащил вёдра с водой, доносились крики. К утру беготня прекратилась. Стало известно, что все лошади целы, но разбежались, а причиной чрезвычайного происшествия стал поджог.
На пожарной машине, вызванной из города и, как водится, опоздавшей, Чайников возвращался домой.
За стеклом машины чуть брезжит рассвет, наш герой спит. И вот Морфей посылает ему облик директорши с крупными крыльями вместо рук – она бьёт ими по рыхлому телу и кудахчет: «А на место начальника отдела я назначаю Чайникова, он окрылил меня своей одой». Тут появляется на боевом коне усатый конкурент Чайникова и, сорвав с него лавровый венок, усмехается в усы. Затем он хватает гитару и начинает скакать кругами вокруг курицы, успевшей надеть на себя корону. Подёргивая в такт усами, он запевает романс и трясёт что есть мочи плечами. Раздаётся свист, и усатого окружают сотрудники с раздувшимися лицами, они хлопают в ладоши и пляшут вокруг виновницы торжества.
Чайников проснулся в холодном поту и застонал – голова болела, кости ныли, в сознании неустанно крутилась мысль: что бы это значило? Бред какой-то!.. На работу он опоздал на полчаса, но, к его счастью, этого никто не заметил: сослуживцы были увлечены подготовкой к праздничному банкету. Рабочий день прошёл смутно, сумбур в голове мешал сосредоточиться, мысль о скором выступлении со стихотворением в честь юбилярши преследовала и пугала.
В зале собраний была суета: народ толкался, занимая себе лучшие места. Пропихнувшись поближе к трибуне, Чайников сел и насторожился – скоро его выход. Торжественная часть приближалась к концу: прозвучали поздравления административных лиц, подчинённых, от сотрудников были преподнесены подарки и цветы, пришла пора и для нашего героя.
Чайников встал, прижал дрожащими руками открытку с поздравлением к груди, зашёл за трибуну, откашлялся, начал: «Уважаемая... хочу присоединиться к добрым словам, прозвучавшим в Ваш адрес, а от себя лично поздравить Вас этим стихотворением: «Проходят годы...»
Чиновник обвёл глазами зал: одни скучали, тайком зевая, другие оживились и с интересом на него посматривали. Чайников мгновенно вспотел, кашлянул в кулак и продолжил, придав своему тону, насколько было можно, величавой растянутости:
– Минуя бури и невзгоды,
На государственных страницах
Ты правишь балом -
Муниципальная царица.
В аудитории воцарилась полная тишина.
– Тебе б в столицу!
Но ты средь нас
И, окрылённая законом,
Вершишь здесь праведную власть.
Поэт робко юркнул глазами в сторону начальницы и заметил удивление на её лице. «Это хорошо или плохо?» – промелькнуло у него в голове. Ноги оратора затряслись, волнение приблизилось к критической отметке. Он промокнул салфеткой пот со лба, голос задрожал:
– И мчится владычица,
Вперёд указывая путь.
Благих Вы дел большая...
На этом слове голос читавшего прервался. За окном послышались стук копыт и дикое ржание. Чайников с ужасом выпучил глаза в сторону шума и застыл... Через стекло на него нагло смотрела лошадиная морда и вдруг подмигнула тусклым глазом.
– ...кобылица,
– произнёс растерянно поэт вместо положенного «мастерица».
В зале послышался сдавленный смех. У чиновника поплыл под ногами пол, он стал проваливаться в какую-то тёмную яму. Морда клячи вытянулась и приобрела очертания юбилярши. Она наклонилась над ним и заржала: «Теперь ты будешь пахать и в хвост и в гриву». Вскоре изображение пропало, и наступила тишина.
Через несколько минут потерявшего сознание оратора откачали. Открыв глаза, он увидел окружившую его толпу людей, и на лице его замелькала глупая улыбка. Присутствовала ли среди собравшихся начальница, он не помнит, да это было уже и неважно. Место замначальника отдела занял конкурент Цыганков, отметивший своё повышение лошадиной дозой спиртного.
С тех пор Чайников купил новый чайник, часто пил чай, почему-то боялся даже упоминаний о лошадях и повесил над дверью дома подкову, которая изредка ловила его задумчивый взгляд исподлобья.
Анна ДУДКИНА