Навстречу «Серебряной дали»!

Дарья КОЖАНОВА.

* * *

Чрезвычайное происшествие:

Друг в приступе сумасшествия.

– Влюблён, – говорит, – романам

на зависть

И не знаю, что делать, терзаюсь.

– А сильно? – Как мальчик! –

Так ты же не дядя!

– Да это метафора! – В кого хоть?

– В тебя!

Дарья ГУРЬЕВА.

* * *

Есть кони равнинные,

А есть особые – горные.

Со статью былинною,

Упрямые, сильные, гордые.

С большим одолжением

Терпят тебя в седле.

Но нет движения

Надёжнее на земле.

Ольга РОГОЗИНА.

* * *

Чётки. Ахматова Анна –

Согретая для небес.

Многое кажется странным:

На шее висящий крест,

С горя разорванный сборник

И прерванный чудом сон.

Чувства к ответу не склонны –

Они говорят о том,

Что нам писала Марина:

«Бессонница, друг мой!» Прочь,

Мысли! Луны половина

Мою заслонила ночь.

Денис КОРАБЛЁВ.

ВСТРЕЧА

Фонарный столб, асфальт,

Промокший силуэт.

Что вынуждает ждать

Тебя, которой нет?

Блеск капель, дождь

И острый ветра нож,

Да по ушам. И дрожь:

А вдруг ты не придёшь?

Слеза, унылый взгляд…

То ветер или грусть?

Движение, мыслей град:

«Дождусь! Дождусь! Дождусь!»

…Минорный тихий альт,

Звонок: «Я не приду».

Фонарный столб, асфальт…

– Да я другую жду!

Александра КАЛИНИНА.

Я КАИНОМ ВИСНУ НА ШЕЕ У БРУТА

Я Каином висну на шее у Брута.

И кто кого переподлит?

Ещё одна жизнь обратится в минуту.

Мы так безобидны на вид…

Мы прячем клыки, чтоб приблизиться

к шее,

Чтоб кровью насытить сердца.

Но если, мой Брут, ты хоть каплю

подлее…

Умнее… иди до конца.

Мне хочется жить, предавать,

стервы в моде!

Я Каин для сотен миров.

Но ты меня брутишь

при всякой погоде,

Забрутить до смерти готов!

Я – Каин, раскаянье мне неизвестно

В наш чёрствый, бесчувственный

век.

Предай же меня безупречно,

прелестно!

Мой Брут, мой почти человек!

Я Каином висну на шее у Брута.

Я, дура, в него влюблена.

На наше прощанье осталась минута…

И глупая фраза одна:

«Мой Брут, я тебе не нужна???»

Анастасия ОРЛОВА.

ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ МАЛЬЧИШКИНОЙ ВАРЕЖКИ

Весь день на морозе

рука меня грела,

И я укрывала её,

Как умела.

Потом подружилась

с хорошей перчаткой,

За пальчик её подержала украдкой.

Я крепко пожала четыре руки.

Я трогала снег!

Я играла в снежки!

А как снегоходом я лихо рулила!

Пусть снегом залипла и чуть

не простыла,

Хорош был денёк!

Обниму батарею,

Все старые ниточки за ночь прогрею.

На вязаном сердце тепло и легко,

И, кажется, так до весны далеко!

Любовь АФОНИЧЕВА (СЕРИКОВА)

Ангельский английский

Есть комнаты, которые подставляют тебе подножку. А есть те, которые обнимают и даже скрипят колыбельно. Вот как раз к таким принадлежит скромный кабинет, лелеющий в своих стенах незнакомца с тонкими, чуть асимметричными чертами лица. Незнакомца не только потому, что мы в первый раз его видим. Кажется, что к нему вообще невозможно приблизиться на расстояние знакомства. А ещё кажется, что он – квинтэссенция уюта. Наверное, это из-за того, что он закутан в плед, а его ноги покоятся в мягких тапочках.

Итак, уютный и незнакомый, он сидит за столом и пишет что-то в толстой тетради, похожей на книгу.

В дверь без стука и предупреждения влетает девушка в плаще и хипповом голов-ном платке. Пламенная кометоподобность неплохо заменяет ей красоту.

– Опять за свой учёт засел, – раздражённо говорит она. – А я знаешь что… – она встаёт прямо перед ним, рывком стягивает с головы платок. – А я всю свою красу – чик, и аушки, обстригла. И покрасилась.

Под платком оказывается ярко-рыжий ёжик. Мужчина отрывается от своих записей, чтобы взглянуть на неё, и бархатным басом отвечает:

– I love you, my darling.

– Да-а-а? – издевательски тянет девушка. – Ой ли? А знаешь, лапа моя, что вот на эти тряпочки я потратила две трети твоей зарплаты?

Она распахивает плащ, под которым бельё авторской работы. Мужчина снова скользит по ней взглядом и повторяет:

– I love you, my darling.

– Darling, darling, darling! – яростно повторяет полуодетая нимфа, кружа по кабинету от книжного шкафа к иконам в красном углу и обратно. Тянется к образам, но сразу же отдёргивает руку. Замечает бутылку с ягодным ликёром.

– А это у нас что, лапа моя? Синячим втихомолку?

Она видит, что бутылка запечатана, и тут же выдвигает другую версию:

– Или ты тут презентики прячешь? Для кого ликёрчик приготовил? Будем считать, что для меня. И знаешь, я уже решила, как им распорядиться.

Прелестница наклоняется к уху мужчины и вкусно произносит:

– Бумс!

Потом поднимает бутылку повыше и отпускает.

Бутылка падает на пол, но не разбивается. Девушка зло пинает её кончиком туфли.

– Ч… Бог с тобой.

Ликёр катится в угол.

– Что скажешь, лапа? – вызывающе обращается она к мужчине.

– I love you, my darling, – повторяет он мягко и устало.

С той же усталостью она садится на пол к его ногам, гладит его меховые тапочки то по шерсти, то против шерсти. Вдруг кривенько улыбается.

– А я ещё кой-что прикупила. Я уже полгода в завязке. Ну и хва… чай, воздержание не халва. Как думаешь… муж мой?

Она достаёт из кармана плаща коробочку с тоненькими сигариллами и зажигал-ку. Закуривает, выпускает дым наверх, в лицо мужу.

Его асимметричные брови хмурятся, между ними ложится складка. Не отрывая взгляда от бумаг, он отстраняет дым узкой ладонью, и дым покорно тянется к форточке. Тихо, но жёстко он говорит:

– Get out… my darling.

Лицо девушки мгновенно светлеет. Она стягивает с его ноги тапку и тушит сигарету об её подошву. Потом поднимается, целует мужа в опущенный уголок губ и сообщает ему серьёзно:

– Значит, всё-таки любишь. «Запрещено, – говорил, – ругаться. Губы, – говорил, – не разомкнутся. Язык, – говорил, – ляжет вяленым угрём». И всё-таки… Значит, любишь! Ладно, пиши свои великие откровения: дядя Петя осквернил уста бранью и употребил имя Божье всуе. А Леночка накормила своим завтраком бездомную собаку по дороге в школу. Кстати, лапа, это не помешает ей через несколько лет сделать аборт. А даже и не один.

Складка между бровями мужчины не желает исчезать. Тогда девушка протягивает руку и пытается разгладить её пальцем.

– Я пойду… ладно. А ты приходи, как устанешь. Я больше не буду, – покаянно улыбается она и выходит.

Мужчина продолжает писать. С его плеча сползает плед, и показывается кусочек белого крыла.