Новоселье и война
Семья Сергея Александровича Кручинина в числе других новоселов въехала сюда в феврале 1941 года. В свое время он строил резинокомбинат. Судя по тому, что большинство соседей тоже оказались семьями строителей, дом, видимо, был детищем ярославской конторы «Моспромстроя» (будущий трест «Ярстрой») – единственной тогда в городе крупной строительной организации, возводившей и цехи бурно растущих в то время заводов, и жилье. Кручинины – он сам, жена Клавдия Михайловна, семилетняя дочь Калерия (Аля) и Люся, которой не исполнилось и года, – получили ордер не большую светлую комнату в квартире с общей кухней всего на двоих и с мечтой хозяек тех лет – собственной ванной.
Радовались недолго – началась война.
В основе этих заметок – воспоминания Калерии Сергеевны, дополненные рассказами ее мамы, бывших соседей, все то, о чем в их семье никогда не забывали.
В первые же дни Сергей Александрович был мобилизован на трудовой фронт – на строительство оборонительных сооружений. Запомнилось первое, связанное с назначением отца географическое название, – Валдай и то, что он там стал кем-то вроде бригадира. Потом зазвучали другие названия – он где-то строил, восстанавливал, снова строил и вернулся домой только к концу войны. Но об этом позже.
Каждая семья проводила своих мужчин. В доме остались в основном женщины и дети.
В комнате Кручининых на стене появилась карта, на которой Клавдия Михайловна отмечала положение на фронтах. Ее брат, кадровый военный, служил в Западной Белоруссии, и связь с ним прервалась. Где-то там, на фронте, воевали мужья всех четырех сестер Сергея Александровича.
На одной площадке с Кручиниными жила женщина с двумя родственницами: одна – ее сестра, другая – сестра мужа. Обе Маши, обе работали на шинном. Они приходили домой не каждые сутки и страшно усталые. А когда отоспятся, к ним заглядывали соседи – послушать, что Маши рассказывают. На таком большом заводе, конечно, было известно больше, чем сообщали по радио.
Осенью впервые Ярославль бомбили. Почти рядом с домом два моста, станция Всполье. Але казалось, что бомбы целили прямо в их дом. Ревели самолеты, все куда-то бежали...
Потом были другие бомбежки, но паники Аля больше не помнит. Три подъезда, два подвала, в них бомбоубежища – по сигналу тревоги стали спускаться туда. Да и то только первое время, а после и спускаться перестали: говорили, что в подвале может засыпать. Бомбежку все население дома пережидало теперь у входа, под лестницами, чтобы в случае чего можно было быстро выскочить.
Неписаные правила поведения в новой ситуации складывались удивительно быстро.
Перестали спать в постели. Спали на полу. Около мамы лежал заплечный мешок, сделанный из наволочки (к уголкам привязаны лямки из бечевки). Около Али такой же мешок поменьше с самым необходимым и корзиночка с пеленками и едой для Люси.
– Сразу после сигнала тревоги к нам прибегали ближайшие соседки. Тетя Вера Белкина хватала меня. Сразу после очередного налета меня начинала бить мелкая дрожь. Она прижимала меня к себе крепко-крепко, уносила и держала так до самого отбоя. Другая помогала укутывать Люсю. Та была болезненным ребенком. Помню, как однажды они с мамой обкладывали ее под одеяльцем бутылками с горячей водой.
А бомбы не взрывались
Ярославль в первую военную зиму стал прифронтовым городом. Окно Кручининых выходило на Большую Октябрьскую. Прижавшись носом к стеклу, Аля провожает взглядом колонну солдат с измученными лицами, в белых маскхалатах, с лыжами и санками-лодками за плечами. Санки вызывают у нее жгучую зависть. Что касается маскхалатов, то они для нее не в новинку: мама строчит на своей швейной машинке такие же, а еще мужское белье и странные рукавицы – с пальцем, чтобы удобнее было стрелять.
В первые же месяцы войны угловой магазин закрыли, в нем разместился персонал госпиталя, эвакуированного из Новгорода. Уходили от немцев кто в чем, врачихи и сестрички оказались в Ярославле без ничего, и Клавдия Михайловна перешивала им солдатское белье на женское. Те расплачивались хлебом и рыбьим жиром, что оказалось бесценным подспорьем. Люся глотала свою порцию рыбьего жира одним махом, Аля – со скандалом, давясь, с зажатым мамой носом, но в конце концов тоже глотала.
Кто знает, может быть, благодаря рыбьему жиру они пережили наиболее тяжелую первую военную зиму относительно благополучно, по меркам, конечно, того времени. На самом деле не без потерь. Много лет спустя, попав по какому-то поводу в больницу, Калерия Сергеевна после обследования предстала перед врачом, и тот произнес весьма показательную фразу: «У вас, сорокалетней женщины, желудок семилетнего ребенка».
А тогда они просто жили в предлагаемых обстоятельствах. Году в сорок втором обитатели дома уже выходили во двор во время бомбежки – просто посмотреть. Бомбы падали совсем близко от их дома, но почему-то не взрывались. Одна угодила прямо под окно Кручининых и тоже не взорвалась. Взрослые говорили, что бомбы застревают в болотистом грунте. Среди детей ходила другая версия: на немецких военных заводах есть кто-то, кто «за нас».
Так или иначе, дому действительно везло. Горела улица Салтыкова-Щедрина, сгорело полквартала улицы Чайковского (там, где сейчас строят коттеджи), горел расположенный по ту сторону трамвайных путей военно-ремонтный завод. После одного, особенно массированного налета за Алей и Люсей пришла бабушка и повела их к себе. Жила она в тесной подвальной квартирке у мельницы, рядом с Которослью. Аля запомнила, как они шли по ночному городу, вокруг все горело, и в темноте, на фоне пожарищ двигались неясные фигуры – народ тянулся, как и они, к реке.
Война все теснее сплачивала соседок. Как-то женщины их дома собрались все вместе, оделись потеплее, взяли саночки и отправились в деревню менять вещи на продукты. Клавдия Михайловна собрала в узел свои кашемировые платки, довоенные отрезы на платье, еще что-то.
Жили в их доме по-разному. Одни более или менее сводили концы с концами, но были такие, кому приходилось совсем плохо. Семья Петровых практически голодала. Муж на фронте, жена то ли болела, то ли по какой-то другой причине не работала, родственников нет, дети. Клавдия Михайловна иногда относила им тарелку супа или вручала Але эмалированное блюдо, и та собирала по квартирам для Петровых кто что даст: картошку, кусок хлеба, очистки.
Вслед за мужчинами на фронт стали уходить повзрослевшие дети соседей. Котомки в дорогу собирали им всем миром. В 1942 году Аля пошла в школу, и ее собирал тоже весь дом: кто-то принес портфель, кто-то – исписанные тетради своих старших детей, из чистых листов которых смастерили тетрадки для нее. Мама сшила Але платье из серой фланели с красными бусинками вместо пуговиц.
Школа отапливалась дровами. За ними дети, первоклассники в том числе, ездили с саночками на Вспольинское поле. Время от времени объявлялся большой сбор мам для поездки за дровами и торфом. Однажды Клавдия Михайловна простудилась, поднялась температура, но в ответ на Алины доводы, что «все мамы пойдут», через силу отправилась тоже. В результате поднялся такой жар, что она несколько дней пролежала без памяти, в бреду. Аля сидела рядом, заливаясь слезами, в ужасе от того, что мама умирает из-за нее. Спасла Клавдию Михайловну мать Алиной подружки, Нина Дмитриевна Пучинина, медсестра. С тех пор женщины подружились на всю жизнь.
Прокопченная елка
При всем тяжелом обстановки уныния в доме никогда не было, случались даже праздники. Лучший, конечно, Новый год.
Елку считали своим долгом устроить по очереди почти все семьи, и вокруг каждой собиралась вся соседская ребятня. Аля была убеждена, что самая замечательная елка получалась у них, у Кручининых. Почему-то она всегда выпадала на 7 января, хотя слово «Рождество» не произносилось. С нетерпением ее ожидали все соседские дети, некоторые буквально наскакивали с вопросами: «А елка у вас будет? А подарки?» «Будет, будет», – с улыбкой отбивалась Клавдия Михайловна.
Елки продавали тогда на переправе через Волгу, у Красного спуска. Клавдия Михайловна с соседками отправлялась туда вечером, затемно – нередко елки привозили сюда железнодорожники, естественно, нелегально. Однажды она приволокла оттуда настоящую лесную красавицу, но как только роскошные, смерзшиеся на морозе лапы стали расправляться, все вокруг превратились в трубочистов. Пока эту елку везли, она насквозь пропиталась паровозным дымом, да так, что пришлось отмывать ее в ванной!
В дополнение к довоенным елочным игрушкам клеили из бумаги новые: фонарики, цепи, конвертики для подарков. Цепи вошли в новогодний арсенал недавно. Уже после того, как запрещенные в послереволюционные годы елки снова разрешили, цепи какое-то время оставались под запретом – как символ порабощенных народов. Что касается пакетиков, то с ними были связаны самые волнующие минуты праздника: в каждый Клавдия Михайловна помещала подарок – ржаной сочень с картошкой. Подарки раздавал Дед Мороз – она же с ватной бородой, в вывернутом наизнанку своем пальто на беличьем меху.
Мамы радовались не меньше детей, ведь им было всего около тридцати или чуть-чуть за тридцать. Хотелось придумать что-то еще. И они придумали. Нашли где-то мастера, который умел делать шестимесячную завивку и однажды предстали перед своими сыночками и дочками в преображенном виде. Калерия Сергеевна признается, что не забудет этого никогда:
– Это был такой восторг – увидеть красивую маму!
А зачем нам бюстгальтер?
Но какие же они были худые, их завитые мамы! Когда новгородский госпиталь из их дома выехал, на углу снова открылся продовольственный магазин, иногда там появлялись и промтовары. Как-то директор, раненый фронтовик, шепнул одной из соседок: «Скажи своим подружкам: бюстгальтеры привезли». На что последовал молниеносный ответ: «А нам они больше ни к чему!»
И не было тут никакой бравады. Редко кто из молодых женщин в те годы комплексовал на сей счет. Они ходили на Всполье смотреть на эшелоны с эвакуированными ленинградцами. А медсестра, которая выходила Алину маму, даже ездила вывозить их из осажденного города. Было с чем и с кем сравнивать.
Году в сорок третьем обитатели их дома получили на Вспольинском поле огороды.
– И это тоже было коллективное действо: коллективные хождения на посадки, коллективные – на полив (с ведерочками, которыми носили воду из Которосли), коллективный сбор урожая. Жизнь становилась более уверенной, весь наш двор застроился сараями, у людей появились припасы.
Уроки людского братства воспринимались разными людьми по-разному, одними быстрее, другими – постепенно. Дети постигали тонкости человеческих отношений на практике. При всей занятости Клавдия Михайловна всегда находила время для дочерей. Они очень любили мамины куклы: нарисованные на бумаге, вырезанные и наклеенные на картонку куклы были любимыми игрушками. Как-то маленькая Люся стала тянуться к Алиной кукле. Та не давала. За Люсю попросила мама. Но Аля заупрямилась, а потом разозлилась и на глазах у всех разорвала свою куклу в клочки.
– Первый и единственный раз в жизни мама тогда оттянула меня веревкой, за что я ей очень благодарна. Без всяких объяснений я тогда многое поняла в жизни.
«Обыкновенная женщина»
Отец вернулся неожиданно, и Аля его не узнала: в застиранной телогрейке, небритый. Спросила: «Дяденька, вы к кому?»
Вскоре отца наградили медалью «За оборону Москвы». О том, как именно ярославские строители защищали Москву, стало известно только по прошествии многих лет. Вот некоторые данные из документов архива. В соответствии с решением Совета труда и обороны, когда возникла угроза продвижения гитлеровцев в обход Москвы со стороны Ярославской области, началось строительство оборонительного пояса. С ноября 1941 по январь 1942 года только на западном рубеже было построено 196,7 км противотанковых препятствий, 1821 огневая точка, 240 командно-наблюдательных пунктов, 1012 землянок, изготовлено 8826 противотанковых ежей, 233 дота. Позже Сергей Александрович Кручинин восстанавливал разрушенные заводы, строил военные и гражданские объекты.
А Клавдия Михайловна держала собственную оборону на вверенном ей объекте в своем доме: берегла и кормила Алю с Люсей, шила, стояла в очередях. На ее попечении редко оставались только свои дочери: то и дело жили племянницы и маленькая соседская девочка, чьи матери работали, а отцы погибли.
– Мама была самой обыкновенной женщиной, такой же, как все. Рядом жили Шунины, Белкины, Мясниковы, Зайцевы, Тверитневы, Коршуновы, Байкины, Гриневы, многие другие семьи – и все они выстояли в войну благодаря своим самоотверженным женщинам, благодаря нашей крепости – нашему дому.
Татьяна ЕГОРОВА.