Впервые судьба свела меня с Адамом Адамовичем Шмидтом много лет назад. Я тогда заканчивала режиссерский факультет, ставила дипломный спектакль (это была «Золушка» Шварца) в молодежной студии клуба «Гигант». А поскольку в те годы профсоюзы имели солидный вес и самодеятельность финансировалась так, что не многие государственные учреждения культуры сегодня это могут себе представить, заводской клуб был в состоянии пригласить в качестве художника-оформителя самодеятельного спектакля профессионала из академического театра имени Волкова. Этим профессионалом оказался Адам Адамович Шмидт.
Вновь судьба свела нас двадцать лет спустя. В театре имени Волкова готовился к постановке очередной спектакль, над декорациями к нему трудился нисколько не изменившийся за эти годы Адам Адамович. И взгляд у него остался точно таким же – лучистым, мудрым и заранее все прощающим.
Кисть, лопата и топор
Маленький Адам появился на свет в семье немцев-католиков в 1921 году. Это была немецкая колония под Ленин-градом. Несмотря на близость северной столицы, общались в колонии на родном немецком (по-русски только виртуозно ругались). В школе русский преподавался как иностранный, поэтому неудивительно, что и по окончании семилетки Адам Шмидт на «великом могучем» практически не говорил.
Увлечение рисованием проснулось в мальчике очень рано. Он тайком вырывал листки из тетрадей старших сестер и часами делал наброски, рисовал по памяти жанровые сценки, запомнившиеся во время поездок с матерью в Ленинград. Заметив страсть Адама к рисованию, учительница привела его в Русский музей. Там, очарованный картинами, он твердо решил, что будет только художником. Однако путь к творчеству оказался тернист. При попытке поступить в художественно-педагогическое училище он, блестяще сдав экзамены по рисунку, с треском провалился на диктанте – в незамысловатом тексте сделал 19 ошибок.
Но поскольку уже не мыслил себя вне живописи, поступил в художественную школу при училище и за год экстерном прошел двухгодичный курс. Предпринял вторую попытку штурма училища – вновь провал. Но уже по другой причине. Наступил 37-й год, начались гонения на немцев, в колонии закрыли школу, церковь, шла активная чистка «рядов» на военных заводах. Но именно тогда судьба свела одаренного юношу с учеником Ильи Репина профессором Порфировым – он пригласил Адама Шмидта заниматься в свою изостудию. А потом – война, и пришлось художнику, отложив кисть и палитру, осваивать новые инструменты – лопату и топор. Рыл окопы, валил лес.
«Убивая немца, ты спасаешь мать»
Про войну Адам Адамович вспоминать не любит, но в одну из предыдущих наших встреч рассказал, как их бригаде поручили строить ложный аэродром под Ленинградом. Немцы разгадали русскую хитрость и забавлялись, сбрасывая на псевдоаэродром деревянные бомбы. В разгар войны получалась какая-то чудовищная инсценировка на военную тему. Но веселого было мало. Хлебных карточек у колонистов не было, хлеб делили по нитке. Как выжили – непонятно. Замученные непосильным физическим трудом, измотанные голодом, они даже войну до эвакуации всерьез не воспринимали. «Казалось, что это просто дурной сон, который вот-вот закончится».
В 1942 году семью Шмидта через Ладогу отправили в эвакуацию в Сибирь, в Енисейск. Пять лет прожил там Адам Адамович как ссыльный. Работал молотобойцем. А откуда у него, эвакуированного из блокадного Ленинграда, силы, чтобы махать пудовым молотом? Через пару месяцев работы рука опухла, покрылась угрожающего вида пятнами. Но тут повезло – поступил художником-декоратором в эвакуированный украинский театр. Азы театральной специфики пришлось осваивать самому, учителей не было. «Музично-драматичный» (именно так он назывался) театр ставил оперетты на «ридной мове». Погруженный в нереальный мир «Наталки Полтавки», Кальмана и Оффенбаха, ссыльный художник создавал яркие, сказочные декорации.
Но вскоре театр вернулся на родину – Украину освободили, а Шмидт остался, по случаю устроился в местный клуб. Здесь ему довелось писать портреты вождей, вот только «отца всех народов» Сталина, как ссыльному, ему писать не доверяли. А впрочем, припоминает Адам Адамович, был и один портрет Иосифа Виссарионовича, на нем вождь был изображен в позе Наполеона. А в свободное от портретов и объявлений время был вынужден писать по разнарядке сверху лозунги: «Убивая немца, ты спасаешь свою больную мать». Шмидт был немцем.
Мало кто в состоянии это вынести. Адам Адамович бежал. Его поймали. Через некоторое время снова побег. Вторая попытка оказалась удачнее... Жить на новом месте пришлось под чужим именем. Назвался Кузнецовым. Хотя, если быть до конца честным, против истины он немного согрешил: «шмидт» в переводе с немецкого «кузнец».
«Коварство и любовь» за колючей проволокой
Но судьбе было угодно вновь испытать его на проч-ность. Адама Адамовича арестовали год спустя. Приговор особого совещания гласил: «За побег с места высылки приговаривается к 20 годам каторжных работ в отдаленных местах Советского Союза».
Отдаленным местом оказалась Воркута. «Каторгу я себе представлял очень слабо. В сознании мелькали декабристы, рудники, кандалы... Думалось, что не выживу, и решил сразу по приезде броситься на колючую проволоку, чтобы умереть не мучаясь. Ведь двадцать лет!»
Каторга не сломила Адама Шмидта. И там, за колючей проволокой, он продолжал заниматься живописью. Рисовал чем придется, делал краски из подручных материалов: сажу, известку, синьку всегда можно найти, были и незамысловатые лекарства – красный стрептоцид, зеленка. Целая палитра подобралась. Там, в Воркуте, волею товарища Сталина оказались интереснейшие люди, цвет интеллигенции. Актеры, режиссеры, писатели... Был свой самодеятельный театр, свой джаз. Гастролировали по другим лагерям, ставили «Коварство и любовь» Шиллера, «Хозяйку гостиницы» Гольдони.
После двадцатого партийного съезда Шмидт попал под амнистию – Сталин умер, Берию расстреляли, Хрущев всех освободил. В 1955 году и Адам Адамович оказался на свободе. Но на воле было не многим легче. На работу не брали. В анкетных данных каждая графа звучала как приговор – немец, поселенец, побег, Воркутлаг. С неимоверным трудом устроился в Красноярский цирк-шапито, затем перевелся в местный театр музкомедии. Так начался роман Адам Адамовича с театром, который длится и по сей день.
Белый негр
Примечательно, что о работе в театре он никогда не помышлял, все мечты были связаны с живописью иного плана – реалистической, станковой. Но вот уже больше четверти века Адам Адамович Шмидт – художник-декоратор. Жаль только, что мало довелось поработать художником-постановщиком. «Кто же допустит? – сетует он. – Ни званий, ни членства в Союзе художников, не говоря уже о партии. Так и был всю жизнь на вторых ролях, исполнителем, белым негром». Современную драматургию, равно как и современное прочтение классики, Адам Адамович не больно жалует – аб-страктные задники, минимум декораций не в его вкусе. С грустью вспоминает о сложных театральных конструкциях, богатых реалистичных задниках и кулисах, которые довелось писать в начале карьеры.
Но своему художественному стилю Адам Адамович верен и поныне. В мастерской за долгие годы набралось работ не на одну персональную выставку. Вот только выставляется он нечасто. Сказывается упрятанное глубоко внутрь абсолютное неприятие паркетной политики, которая приветствуется испокон веков во всех творческих союзах. Он просто делает свое дело.
Лариса ДРАЧ.