– В театральное поступил по лени, экзамены в училище были в июне, а в остальные учебные заведения – в августе. Сдал экзамены и без особого труда прошел. Родители меня долго не понимали, для них эта профессия была какая-то заоблачная, не соотносящаяся с их сыном и повседневной жизнью. Только когда посмотрели меня в «Панфиловцах», «Стакане воды», в которых я был занят студентом, успокоились. Мой выбор заразил и брата, он тоже выбрал эту профессию. В общем, было у мамы два сына, да и те артисты.
– Первый курс был первым не только для вас, но и для ваших учителей. В чем это проявлялось?
– Наши учителя жили вместе с нами. Это была их первая любовь. Они относились к нам как к своим детям, а мы к ним – как к родителям. Да и звали их – мама Наташа (Н. И. Терентьева. – Авт.), папа Сережа (С. К. Тихонов). Мы застали Белова, Чудинову.
– Вы вспоминаете их с таким восхищением! Нет ощущения, что в наше время артист обмельчал?
– Нельзя сказать, что все выродилось. И сейчас есть хорошие актеры. Конечно, по-явились такие, у которых, как говорят, деньги лежат в другом банке. Есть те, кого профессия не очень затрагивает, фанатов остается меньше. Это печально.
– Как за сорок лет изменился процесс работы над ролью?
– Основы подхода те же, что и раньше. Мои учителя что-то такое во мне повернули, и я всегда – с молодости и по сей день – к своей профессии отношусь очень серьезно. Сергей Константинович Тихонов говорил: «Научить нельзя, можно направить». Направили, дали школу. А с годами просто меньше становится эмоций, работаешь над ролью спокойнее. Уже знаешь больше штампов. Когда начинал, партнеры часто говорили мне: «Тебя на сцене много». Сейчас работаешь с драматургией, с партнером, а в молодости переполняли чувства, хотелось выразить себя.
– Почему сразу после окончания училища вы уехали из Ярославля?
– Молодому артисту надо много играть. Вот мы и отправились строить свой театр в Великие Луки. Нас, ярославцев, было девять человек. Репертуар у нас был шикарный! Островский, Шекспир, Шиллер... Это было наше станов-ление.
– Из такого богатого репертуара какая роль была самой удачной и любимой?
– В 35 лет – самый расцвет для актера – я сыграл в пьесе «Версия» роль Блока. Все коллеги, друзья, моя жена, актриса Ирина Чельцова, которая старается беспристрастно оценивать все мои роли, считают, что это моя лучшая роль во все времена. И сам чувствую, что лучшего я ничего не сыграл, может, уже и не сыграю. В той роли сошлось все. Я очень люблю поэзию, очень люблю то время. Пьеса на стыке времен, революция. А мы тогда все в жизни были революционерами. Очевидно, все это нашло отклик в душе, и роль получилась.
– Всегда ли совпадает ваша оценка своей работы с оценкой зрителей, критики, коллег?
– Нет, не всегда. Об одной из самых любимых моих ролей – Карандышеве – написали такое, о чем мы с режиссером никогда и не думали. Иногда самому кажется, что роль получилась, и она нравится, а критика принимает не очень. Но ведь чужое мнение – это всегда фантазия на тему. Так что отношусь к этому спокойно.
– Как из Великих Лук вы попали в Гомель?
– Нас пригласил туда режиссер Попов. Ирина приехала на роль Дездемоны. Я тоже был много и интересно занят. В Гомеле мы проработали 16 лет. После чернобыльской аварии вернулись в Ярославль. Здесь уже и родители требовали внимания и помощи.
– Вы вернулись в Волковский через двадцать лет зрелым артистом. Вы изменились, а театр?
– Конечно, это был другой театр. Вообще, театр всегда меняется с уходом большого художника. Но мы приехали, когда еще играли старые актеры – Раздьяконов, Тихонов, да и до сих пор на сцене Терентьева, Солопов. Мне не показалось, что театр упал. Волковский по сравнению с другими театрами всегда был на вы-соте.
– Ваш ярославский период, каким он стал?
– Я играл достаточно. Последнюю свою роль – в «Волках и овцах» – с удовольствием. Хотя нельзя сказать, что здесь меня закидали ролями. Были и такие руководители, которые меня в этой профессии не видели. Когда у нас был застой, играли в театре при художественном музее. Чтобы не потерять профессию, делали там моноспектакли. На 250 лет смерти Пушкина поставили спектакль, с которым объехали всю Европу.
– Есть ли роли, о которых вы мечтали или мечтаете?
– Я не мечтатель. Конкретной роли, которую я бы хотел сыграть, пожалуй, нет. Но я очень люблю поэзию. Хотелось бы сыграть что-то лирическо-поэтическое, с надрывом.
– Что самое обидное в профессии сегодня?
– Непонимание того серьеза и затраты тех жизненных сил, которых требует от нас профессия. Работаем сердцем и нервами. Кто сильно тратится, тот быстро сгорает. Сейчас некоторые зрители, когда узнают, сколько мы получаем, считают нас ненормальными. Правда, есть и другие, которые убеждены, что мы занимаемся необыкновенно возвышенным делом. А по-настоящему оценивают наши душевные затраты немногие. Актер иногда остается на долгие годы без роли, но продолжает ждать, надеяться и верить в себя. Порой роль так и не приходит, и это всегда травма.
– А что остается самым приятным в профессии?
– Хорошо сыгранный спектакль. Тогда идешь домой окрыленный. Чувствуешь, что живешь не зря. В нашей профессии самое приятное – любовь зрителей и их аплодисменты. Это главная оценка труда, таланта.
– Ваше отношение к профессии с годами меняется?
– Пожалуй, нет. Я по-преж-нему с удовольствием выхожу на сцену. Хотя кому-то в моем возрасте наше занятие уже поднадоело. Говорят, что это женская профессия. Может быть. Но это моя профессия.
– Дети, внуки не думают связать свою жизнь с театром?
– Сын так насмотрелся на кочевую актерскую жизнь, что никогда в актеры не собирался. Наши дети – это несчастные люди. Первое, что сын попробовал на вкус, – грим. Он всегда был с нами – в театре, на гастролях. Часто его подкидывали бабушкам. А вот внук такой жизни не знал, у него нормальные родители. Он выходит на сцену в «Рождественских грезах», «Ревизоре», «Цилиндре». Получает от этого большое удовольствие.
– Ваша семья, наверное, в своем роде единственная в театре. Сорок лет вместе – такое и в жизни встречается нечасто, а уж в театре... Секрет знаете?
– Это Бог, это судьба. Мы с Ирой дополняли друг друга. творческой зависти не было. Мы оба ярославцы, мы одной школы, в общем, того, что сближает, всегда было больше. Нас свела судьба.
– У меня такое ощущение, что звание немного подзапоздало. Вам самому так не кажется?
– Конечно, в 35 лет радости было бы больше. Но все сложилось, как сложилось. Спасибо, что не посмертно.
Такой грустной шуткой закончился разговор с артистом. И если о присуждении звания можно пошутить, то об актер-ской реализованности шутить не хочется. Для каждого актера это интимная, а иногда и очень больная тема. И хотя Валерий Смирнов – крепкий актер, старой ярославской школы, после разговора с ним не покидает ощущение его актерской нереализованности и еще не растраченного творческого потенциала. И пусть позади 40 лет на сцене, звание заслуженного артиста – не итог, а лишь запоздалое признание. И лучшие роли – только те, что впереди. Будущим живет каждый артист, даже если не признается в этом самому себе. И это единственный стимул, чтобы и в 60, и в 70 с удовольствием выходить каждый вечер к зрителям.
Марина ШИМАНСКАЯ.