Дела давно минувших дней – самое начало 30-х годов. Мировая революция на носу, и товарищ Сталин полагал, что подручным партии работникам газет первым надлежит овладеть языком, общим для пролетариев всех стран.
Самое интересное в той истории – как объяснял свое ренегатское поведение этот ослушник Весели:
– Выходной день на то и дан, – острил он в полном соответствии со своей фамилией, – чтобы вы-хо-дить из редакции, а не входить в нее. Не призывайте меня нарушать Кодекс законов о труде!
И о таком бесстрашном шутнике целое поколение читателей «Северного» не знало почти ничего. Полвека Франц Весели и все с ним связанное были темой запретной и засекреченной.
Вспомнили о художнике, бесследно исчезнувшем в 1937 году, только с перестройкой. Газета почтила его память парой скромных публикаций, художественный музей – небольшой выставкой из своего фонда.
Добродушный и элегантный
После выставки к 70-летию Союза художников, где были представлены и карикатуры Весели, кстати, одного из начинателей творческого Союза в Ярославле, дала о себе знать письмом внучатая племянница художника врач Галина Константиновна Салова.
Самого Франца Игнатовича она не знала – родилась уже после его ареста, но его жену Марию Васильевну, «тетю Маню», знала очень хорошо и могла бы помочь прояснить судьбу этой семьи. На днях Галина Константиновна принесла в редакцию стопку листов, плотно исписанных аккуратным почерком.
Нельзя сказать, что о Франце Весели мы так уж совсем ничего не знаем. Кое-что показала нам заведующая научным архивом ЯХМ Ирина Котова. Будучи обладателем единственного в своем роде фонда автор-ских оригиналов Весели (в нем 300 карикатур), музей еще в советские времена начал интересоваться биографией и личностью художника. По просьбе хранителей написали о нем коллеги по «Северному рабочему» М. Белозерова и Е. Ледер-Козлова. Прислал из Москвы заметки о своем первом наставнике наш земляк известный политсатирик Диодор Циновский.
Весели был австрийцем из Вены. На первой мировой с обмороженными ногами попал в плен к русским. Похлебал баланды в лагере для военнопленных. Но домой этот чудак-человек не вернулся. Принял советское гражданство, осел в Ярославле.
По словам Елизаветы Козловой, это был «невысокий человек с очень выразительным подвижным лицом». Добродушно-иронический и в то же время как бы застегнутый на все пуговицы. С коллегами был в добрых, но не близких отношениях. Впрочем, ничто не мешало ему под настроение разыгрывать целые скетчи.
На коллективных снимках сотрудников и авторов «Северного рабочего» послереволюционных лет Весели можно безошибочно узнать по единственному на всю компанию щегольскому галстуку-бабочке. Франц всегда был тщательно выбрит, безукоризненно элегантен. Считал, что неряшливый вид – явный признак неуважения человека к окружающим.
Молнии из кулака
В своих карикатурах Франц Весели не был столь элегантен, как в жизни. Его манеру, пожалуй, точно передает заглавие сборника, выпущенного в 1927 году к десятилетию его работы в «Северном» – «Против шерсти».
Циновский искусство первого наставника оценил одним словом – «талантище». Всю жизнь почитал за образец и мгновенную реакцию Весели на злобу дня, и его редкий дар вычитывать метафору чуть ли не в любой газетной строке.
Как вспоминал Циновский, его друга – художника «Комсомолки» Константина Ротова неизменно удивляла та легкость, с какой ярославец запросто изображал в политшаржах, например, наркома М. М. Литвинова или всесоюзного старосту М. И. Калинина. «Не каждый художник-международник, – говорил Ротов в 1933 году, – возьмет на себя такую смелость».
Не польстил Весели и Маяковскому. На выступление горлана-главаря в Волковском театре в марте 1927 года газета отозвалась его карикатурой в номер. Художник нарисовал поэта в аллегорическом облаке (Маяковский читал отрывки из «Облака в штанах»), исторгающим молнии.
Студент художественного техникума Циновский был одним из немногих, кому разрешалось смотреть, как работает мастер. Рисовал он как-то лихорадочно, словно в спешке и как бы слегка придуриваясь. То и дело под горячую руку смахивал со стола стирательную резинку. Молча позволял студиозу водворять резинку на место, но никогда не благодарил за услугу – лишь одобрительно кивал головой.
Учителем Весели был суровым. Как запомнилось шестнадцатилетнему Диодору, мог совершенно бесцеремонно зачеркнуть лишнее на рисунке ученика. Правда, тут же на отдельном листе показывал, как «надо было сделать».
Тетя Маня
Добрались мы наконец и до записок внучатой племянницы. Почему пленный австрияк не вернулся домой, неизвестно. Только стал он советским гражданином. Настоящую фамилию Вессели превратил в псевдоним с одним «эс». А отчество Иоганнович поменял на Игнатович.
Крепко взялся за русский язык. Давался он ему, видимо, с грехом пополам. Любую воду называл он «чаем». Взглянул в окно,
а на дворе дождь. Сокрушенно закачал головой:
– О-о-о! На улице чай.
С работой все у него было проще. Воспитанника Венской академии художеств, блестящего рисовальщика с ходу приняли в штат «Северного рабочего», и прослужил он там двадцать лет.
Не давал спуску обитателям местной «вороньей слободки», неутомимо иллюстрировал тассовские телеграммы и партийные реляции. Писал уличные плакаты. Выступал в клубах с сеансами мгновенного шаржа.
В Ярославле встретил Франц красавицу телеграфистку с Московского вокзала, к тому же актрису номер один «Синей блузы» и народного театра клуба паровозоремонтников Марию Гуляеву.
«Муся» и «Франтик» никогда не ссорились. Тещу Франтик уважительно называл мамой. Супруги жили на широкую ногу. Двух своих болонок пирожными кормили. В их квартире шумели веселые сборища художников и артистов.
Политсатирик умел читать прессу между строк и с какого-то момента, видимо, начал предчувствовать недоброе. Когда взяли одного из его близких друзей – художника Петра Алексеева (видите ли, как-то «не так» написал парадный заказной портрет партийного вождя), Весели попробовал перехитрить судьбу, спасаясь бегством.
Уехал в саратовскую газету, но там сразу оказался под колпаком. До Ярославля до-
шли слухи, что проверка беглеца на лояльность закончилась для него легким испугом и его оставили в покое, но что он якобы «вскоре умер».
Тетя Маня до последнего клочка бумаги вычистила архив мужа. Кара красной Фемиды ее миновала, но Мария Васильевна осталась под подозрением, жизнь ее была непоправимо сломана. Без работы и жилья скиталась по углам, за гроши распродавала одежду, посуду, столовое серебро. После того как услышала от родственника: «Ты прости, Маня, но я с тобой знаться не могу» – перестала доверять людям.
Немного оттаяла душой в конце 40-х, когда ее приняли диспетчером «скорой помощи». Уставшая от одиночества, она хорошо освоилась в этой суматошной должности. Надолго оставила в «скорой» о себе добрую память.
Фамилию мужа она не меняла. Молилась за него в церкви Николая Чудотворца на Большой Федоровской. Как думает Галина Константиновна Салова, бегства в Саратов тетя Маня благоверному не простила. Но как полагается настоящей даме сердца до конца ждала возвращения кавалера.
От судьбы не скрыться
Трагическую участь Франца Весели проясняет документ из архива ЯХМ – акт, составленный в музее искусств 13 января 1938 года. Писали его «на имеющиеся в фондах музея работы ярославских художников, ныне репрессированных органами НКВД». В перечне около семи десятков холстов разных авторов и 300 карикатур некоего «Виселли» – так записал фамилию художника знаток изящных искусств из политпросвета товарищ Пречистенский.
Прямым текстом в акте не сказано, для чего он был нужен. Не трудно догадаться, что не для присуждения госпремии. Подлежали рисунки «Виселли» изъятию из фондов и уничтожению. Музейные хранители – спасибо им еще не раз скажут потомки – рискнули не выполнить ответственного поручения компетентных органов. Убрали карикатуры без номеров куда подальше до лучших времен.
Светлое завтра наступило только полвека спустя. С перестройкой все взяли на учет, почтив Франца Весели вернисажем в Митрополичьих палатах.
Расставить все точки над «i» в его судьбе попытался еще в начале 80-х годов тогдашний директор ЯХМ, писатель и критик, верный автор нашей газеты Вячеслав Рымашевский. Отправил запрос в Саратовское областное управление комитета госбезопасности. Сославшись на «большую художественную и общественную ценность творческого наследия Франца Весели», попросил подтверждения версии «о его аресте и последующей реабилитации». Ответа из Саратова в материалах научного архива музея нет.
Пустыми хлопотами обернулась и попытка Галины Константиновны Саловой действовать самостоятельно. При отсутствии у нее документов, подтверждающих родство с Весели, людей, захотевших ей помочь, не нашлось пока что ни в госархиве области, ни в областной комиссии по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий.
Юлиан НАДЕЖДИН.