Давайте попробуем снова развернуть многокрасочный веер фестиваля и вспомним две вариации классической драматургии: шекспировского «Отелло» («Тильзит-Театр») и чеховского «Иванова» (Московский театр им. Н. В. Гоголя). Скажем сразу: и ту, и другую работу никак не отнесешь к числу «проходных» или маловыразительных.
Начнем с того, как понял и сценически выразил «Отелло» заслуженный деятель искусств России Евгений Марчелли, художественный руководитель театра «Молодежный» («Тильзит-Театра»).
Сколько уже говорилось и писалось о том, что классика (для того чтобы не остаться музейным реликтом) может и должна «открываться» современным режиссерским ключом. Но так, чтобы не выхолащивались и не схематизировались ни сила и глубина чувств, ни основательность мысли, диктуемые оригиналом. Марчелли всей своей творческой биографией доказал право на смелый эксперимент. Его работы всегда эстетически оригинальны, даже эпатажны, а пластически и эмоционально созвучны заполошно-нервическому бегу сегодняшней жизни. Потому и образ его спектакля предельно жесткий (металл, цепи, вздымающаяся галечная пыль...) и в то же время – изломанно-вычурный («фоновая» эстетически рафинированная трагико-ироническая клоунада «венецианцев»).
Общая режиссерская «развертка» сама по себе просто великолепна! Она сполна выявляет одну из самых страшных нравственных деформаций, которую претерпела в своем безудержном прогрессе цивилизация: крах прекрасного, трагизм человеческой обманутости и предательства перестают сегодня по большому счету кого-либо волновать. Этакий паралич чувств. Не так ли: СМИ чуть ли не ежедневно обрушивают на нас сообщения о больших и малых трагедиях в мире, да и непосредственно вокруг нас? А мы проглатываем и... Молчим, потому как переживать (после перенесенных потрясений последнего времени) уже нет сил. А власть? Она в лучшем случае пафосно-официозно демонстрирует свое сочувствие. Вероятно, поэтому так «непохоже-похожи» на современную обывательско-бюрократическую толпу «венецианцы» из «Отелло» Е. Марчелли!
А где же личности? Где герои? Где надежда на правдивость и искренность? Увы, но это не Дездемона (Юлия Дормаш). Трудно поверить в силу любви и самоотреченности этой миленькой, очень узнаваемой (просто «как все, как все...») и слегка инфантильной девушки. Ни намека на страдания, внутренние мучения... И даже ее «спокойная» смерть, которая воспринимается как нечто само собой разумеющееся, остается в памяти лишь как эффектный кинематографический стоп-кадр. Ну да ладно: (как ни цинично это звучит) была Дездемона – и нет ее...
Но ведь есть еще нерасторжимый человеческий узел пьесы, эпицентр и концентрация трагического конфликта: Отелло – Яго. Что же мы видим на сцене? Отелло (Виталий Кищенко) в образе «коммандос» с трогательным ежиком на голове и раскрашенным (в первом действии) черной краской лицом, несомненно, демонстрирует мужскую силу. Его антипод – Яго (Николай Зуборенко), наоборот, настолько привлекателен в своей «ртутной» психофизической динамике, что, по сути, лишь внешне, функционально (ибо так предписано сюжетом и режиссером) является олицетворением маниакальной зависти и «наполеоновского комплекса». Положительная энергетика актера так сильна, что, хотел того режиссер или нет, но зрительские симпатии собирает в большей степени именно этот персонаж. Хотя, может быть, это и есть часть режиссерской программы?
Может, так и задумывалось: принизить традиционализм трагедийного звучания «Отелло», приблизить главных героев пьесы к состоянию «обесчувствленной» толпы, но в то же время не смешивать их? Если так, то все понятно и логично... Но это уже другой спектакль. И нечего тогда ждать от него катарсических потрясений или даже приближения к ним. В таком случае это не что иное, как любопытный современный театральный римейк по мотивам Шекспира. Ну что же: римейк так римейк! И почему бы в таком случае ему не быть в репертуаре молодежного театра? И все же чего-то не хватает... Возможно, все дело в нашей старомодной приверженности великим стереотипам (которую в спектакле так саркастически высмеивают актеры-«маски»)? А может, это неистребимая ностальгия по искусству, которое потрясает и очищает?
Свое прочтение классики предложил народный артист России Сергей Яшин, художественный руководитель Московского театра им. Н. В. Гоголя. Одна из ранних чеховских пьес «Иванов» сценически развернута режиссером как фантасмагоричная и надрывная «пляска смерти». Ходульно-анекдотическое выражение «танцуют все!» приобретает здесь зловеще-кладбищенское звучание. Если бы состояние обреченности, апатии, безвозвратного крушения светлых идеалов (как это было обычно в сценической истории пьесы) характеризовали лишь главного персонажа, это был бы спектакль, решенный в традиционном ключе. И тогда бы это была прежде всего личная трагедия Николая Алексеевича Иванова – зачинателя знаменитой чеховской плеяды «несостоявшихся личностей».
Особенность же яшинской работы – в глобализации, укрупнении проблемы, доведении ее до предела, до общечеловеческого нравственного тупика, в который зашли все. Налицо типичный постмодернистский прием, который на самом деле логически и эстетически доводит мягкую чеховскую грусть и тоску до пронзительного трагизма, свойственного, скорее, горьковскому «На дне». Это подтверждает и сценографический образ спектакля (заслуженный художник России Елена Качелаева): тускло-зеленое «придонное» пространство и тяжелые свешивающиеся сети, которыми как бы придавлены и опутаны все действующие лица. Такое решение делает спектакль москвичей пусть и предельно мрачным, но зато обостренно-злободневным.
Что же касается главного «лица» (нет, не героя!), то Иванов (заслуженный артист России Олег Гущин) лишь поначалу вызывает зрительское разочарование своей статичностью. Но затем понимаешь, что малоподвижность образа вполне оправдана логикой всего спектакля, «законченностью» деградации главного героя.
И все же где-то в глубинах души Иванова сохранились еще остатки стремления к Абсолюту. Знаком этого Абсолюта в спектакле Яшина, несомненно, является Сарра (народная артистка России Светлана Брагарник). И пусть Сарра может показаться тяжеловатой или недостаточно «нервической», пусть ее сценическая «физика» не вполне соответствует чеховскому образу молодой женщины со «впалой грудью», умирающей от чахотки. Эти частные несовпадения, в конце концов, прощаешь – их просто перестаешь замечать! Яркий, сильный и филигранно точный талант С. Брагарник стягивает весь спектакль в единое целое и компенсирует отдельные актерские полупустоты (доктор Львов – Андрей Больсунов). Поэтому-то так эффектно «взрывается» в финале статика ивановского «дна» неожиданным нравственным всплеском героя, возрождением в нем Добра, Любви и Самоотречения! Да, конечно, это возрождение предсмертное. И тем не менее Любовь и Человечность пусть ненадолго, пусть на момент, но торжествуют. Значит, не все еще потеряно: и не только в этом, отдельно взятом человеке – в человечестве! Вот вам еще одна, исконно русская в своей характерности и повторяемости оптимистическая трагедия!
Валерий ТОМАШОВ, проректор ЯрГУ имени Демидова, профессор, доктор философских наук.
