Этот забавный эпизод вспомнился, когда на минувшей неделе В. Ерофеев в «Апокрифе» («Культура») собрал внушительную аудиторию, чтобы разобраться, что же такое мещанство и хорошо это или плохо – быть мещанином. Мнения были прямо противоположными. И неудивительно, потому что к мещанству у нас со времен советской власти очень непростое отношение. С одной стороны, мещане – это ведь всегонавсего одно из сословий в дореволюционной России. Не крестьяне, не дворяне, а ремесленники, мелкие торговцы, мелкие домовладельцы – одним словом, городские обыватели, мелкая буржуазия со своим жизненным укладом, скромными доходами и нередко узким кругозором, ограниченным собственным мирком – домом, семьей, непосредственным окружением. «Мой дом – моя крепость», а за пределами этой крепости мещанина мало что волнует, разве что события, которые прямо угрожают его бытию.
В таком виде мещанство вроде бы особых симпатий не вызывает, особенно у романтиков, для которых все эти мещанские мерлихлюндии вроде слоников на комоде, канареечек и занавесочек отдают затхлостью и серой скукой.
Советская власть и вовсе сделала мещанство бранным словом. Ну разве можно замыкаться в себе, когда вокруг такое делается! Самым тяжким обвинением обывателю тогда было: «Вы ставите личные интересы выше общественных!» Соглашаясь, мы все радостно пели вместе с Пахмутовой: «Раньше думай о Родине, а потом о себе!»
Слыть мещанином было позорно, мещанские вкусы высмеивались и преследовались. Мне рассказывали об одном молодом человеке двадцатых годов, который, задумав поступить в вуз, опрометчиво надел рубашку с галстуком. Разумеется, его дружно провалили: классово чуждый элемент! Он пошел домой, снял галстук, расстегнул воротник, взъерошил волосы и снова пошел в приемную комиссию. Признали за своего и приняли как миленького...
На диспуте у Ерофеева коекто сгоряча причислил к мещанам и современных чиновников: им ведь тоже все «по барабану», кроме личного обогащения и душевного спокойствия. Но тогда получается, что к мещанству надо отнести едва ли не все население России. Полстраны тоскует по «сильной руке» и считает, что при сталинском режиме хорошего было больше, чем плохого. Права человека – пустой звук для огромного количества россиян. Все меньше наших граждан заглядывает в книжные магазины, а если читает, то дешевые детективы и дамские «р`оманы», а слащавые сериалы и всякие телеразвлекаловки пользуются массовым успехом – словом, налицо все признаки мещанства.
Но есть ведь и другая сторона, и о ней тоже говорили на диспуте. Посмотреть, так у нас как раз мало настоящих мещан. Мы – «неполные мещане», мы еще не поняли, как это важно – обрести мир и покой в собственной семье, мы еще не до конца освободились от лживых и фальшивых лозунгов демагогов, которым надо было както оправдать всеобщую бедность и вместо благополучия «здесь и сейчас» позвать к светлым горизонтам коммунизма, а они, как известно, отдаляются по мере приближения к ним.
В самом деле, быть может, начать надо со строительства благополучия у себя дома, а потом уж думать о высоких материях? Глядишь, и эти высокие материи тем самым станут выглядеть менее призрачными. Недаром ведь говорят, что материальное благополучие придет к нам вместе с появлением среднего класса, который у нас пока что в зародыше.
И, может статься, не стоит так уж смеяться над женщиной, о которой рассказывали на встрече: она разлюбила жениха за то, что он, приходя к ней в гости, то царапал полированный стол, то разбивал какойто бокал. Эта женщина – мещанка в первом поколении, у нее впервые появился дорогой стол, своя скромная квартирка, крошечная, но не коммунальная кухня, вот она и держится за все это как за спасительный якорь. Здесь, на личном пятачке, она обрела чувство собственной значимости, ощутила себя достойным членом общества. «Мещанин кончается там, где начинается площадь». Не нужна ему площадь, если это не жилая площадь его квартиры – простите за плохой каламбур. Пожелаем ей, как говорится, «успехов и счастья в личной жизни».
Но вот беда: бывает, что мещанин сатанеет от череды личных неудач, ненависть гонит его на эту самую площадь, и тогда он становится погромщиком, революционным фанатиком, а то и террористом. Мещанин залезает на трибуну и превращается в какогонибудь там Анпилова, Бабурина или Жириновского. Он взывает к низменным инстинктам соотечественников и ведет их к восстаниям и погромам. И ведь добивается успеха! В прошлый четверг в очередной передаче В. Соловьева «К барьеру!» Жириновский просто перекричал вполне вменяемого Марка Урнова и тем завоевал зрительские симпатии, победив с разгромным счетом. А ведь тем, кому удалось вслушаться, было очевидно, что опытный демагог всего лишь выкрикивал никак не связанные между собой лозунги, имеющие отношение к предмету спора не больше, чем божий дар к яичнице.
Вот так и возникает феномен мещанина во дворянстве, когда мещанин – об этом говорили в ходе дискуссии – встает на цыпочки, тянется к недостижимым для него высотам и таким образом становится просто опасным. Чаще всего его тянет к националсоциализму, тому, что мы неточно называем фашизмом.
Словом, сложно все это. Истина, как ей и положено, находится гдето посередине, между двух крайностей. Наверное, быть мещанином не стыдно – при условии, что ты всетаки знаешь цену вещам, если они для тебя только средство, а никак не цель жизни. А то ведь что получается? Вот вы ухватили какойто желанный предмет правой рукой, потом другой предмет – левой, прижали подбородком третий, наступили ногами на четвертый... И что вы теперь будете делать, когда надо будет протянуть руку помощи другу?
И каким контрастом выглядит на фоне этой безрадостной картины наша национальная гордость – академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, интервью с которым А. Караулов в «Моменте истины» (ТВЦ) показал нам за несколько дней до диспута о мещанстве. Какое благородство, какое достоинство у человека, которого советская власть упекла на много лет в Соловки за участие в студенческом философском кружке! Какое спокойное чувство юмора светилось в его глазах, когда он говорил, что, оказывается, если на свободе он разговаривал на философские темы в своем кружке только два часа и раз в неделю, на Соловках он мог это делать ежедневно и на протяжении всей рабочей смены.
И это почти не было шуткой: в тюрьме, на нарах с уголовниками, он продолжал филологические наблюдения и по выходе написал две статьи о воровском жаргоне, опередившие современную ему науку, до сих пор сохранившие свое значение.
Лихачев был верующим человеком. И когда интервьюер спросил у него, как уживается его вера с тем ужасом, который он видит вокруг, последовал спокойный ответ: «Я задумался об этом еще в молодости. И мой ответ: ужас потому, что существует дьявол». «Вы верите в дьявола?» – изумляется Караулов. «Конечно, – следует твердый ответ. И после небольшой паузы: – А Бог не заслуживает любви, если он не страдает».
И вот мы видим на экране последние, предсмертные кадры: сгорбленный, с трудом передвигающий ноги Лихачев бредет кудато мимо нас, и оператор крупным планом дает его гордый, благородный старческий профиль. У женщин подобные профили были в старости у Екатерины Второй и у Анны Ахматовой, а у мужчин их можно встретить разве что на монетах императорского Древнего Рима.
Да он и был императором в глазах всех, кто его знал.
Владимир ЖЕЛЬВИС, профессор ЯГПУ