Не все у режиссера получилось на ять: инородный его театральным пристрастиям драматургический материал сопротивлялся, как только мог. К тому же режиссерский почерк Бейрака вообще довольно неряшлив. Винты недокручены, гайки недозатянуты. В самых смешных местах зрители почему-то смеются неохотно или вовсе не смеются... Но кое-что и удалось. А многое, наверное, накопится в общении со зрителем и со временем даст о себе знать. Вот только абсолютно непонятно, зачем нужно было использовать для внезапно возникших надобностей бедного Мрожека. Это уже не танго, а кукарача какая-то. Суперснобизм. Принципиальная, осознанная глухота к первоисточнику. Именно в таком качестве спектакль позволяет искушенному зрителю меланхолически пережить момент пребывания на обочине культурного мира.
Родители и детки, бестолковщина повседневности, вчера поругались – сегодня помирились. Предки в спектакле напоминают позднесоветской ковки вольнодумцев, апологетов всех и всяческих вольностей – персонажей Вовочки Сорокина и Витька Ерофеева. Они развлекаются, лоботрясничают, ловят миг наслаждения, потакают всем возможным слабостям, посмеиваются друг над другом и над собой. Да, это наши недопрожитые шестидесятые, растянувшиеся на полвека, это их дым колесом, их шарманка-шарлатанка!.. А вот сынок Артур – из другой когорты. Строгий юноша. Он напоминает юных борцов с родителями-бюрократами из пьес Розова. Тех, что, насмотревшись кино про Павку Корчагина со жгуче-
глазым Лановым в главной роли, дедовской буденновской саблей рубили громоздкие отцовские комоды. Но предмет атак теперь иной. Наш герой отстаивает консервативные ценности. Он хочет жить по патриархальным правилам, вспомнить о традициях. Всегда при пиджаке и в снежно-белой сорочке – Артур живо напоминает современных молодых банковских клерков и юных политиков-карьеристов.
В этом и фишка. Мы привыкли к тому, что моральные нормы проповедуют папа и мама, детки же предаются удовольствиям. А тут – наоборот. Распущенные предки, сынуля-моралист. Вот вам главный комический эффект, педалируемый режиссером. И, если угодно, актуальный подтекст, эзопова феня. Наверное, юный Артурчик – из тех, кто под музыку старо-нового гимна путается под ногами у лучших из поколения, идущих туда, не знаю куда. То ли за «Клинским», то ли вместе. То ли просто так.
В пьесе Мрожека, затейливо пародирующей шекспировского «Гамлета», либералы и ортодоксы стоят друг друга. На тех и других – печать мира, тихо съехавшего с салазок. В спектакле же режиссер просто начинает помаленьку вязнуть в драматургическом материале и от бессилия отдается его упрощенному пересказу. Как итог – невнятица и путанность. Высоконравственный юноша вдруг ни с того ни с сего жадно набрасывается на свою подружку с очевидными намерениями, заваливает ее – и кудрявой пигалице едва удается спасти девичью честь.
Весь этот джаз кончается в постановке довольно банально: ражий детина лакейского вида, домашний плейбой, окучивающий развратную мамашу и скромно таивший от всех свой интеллектуальный потенциал, в финале вдруг берет власть. Начинает громко командовать. Отплясывает на обеденном столе нечто на мотив танго... Это, вероятно, должно намекать на актуальную угрозу: из потемок приходит жестокий тиран и всех подряд мочит. Страшновато, господин Бармалей, в вашей Африке.
Камерная сцена у волковцев, однако, набирает обороты. Растет репертуарный список. Актеры, привыкшие к масштабу стадиона, учатся работать на пятачке пространства. Иначе говорить, иначе двигаться. В тесноте, да не в обиде. Кому-то это удается, кому-то – не так чтобы очень. Мне кажется, подчас актерский нажим чрезмерен. Да и с мизансценированием есть проблемы. Актерам в спектакле приходится как-то применяться к бездарному режиссерскому прочтению пьесы. Неудивительно, что в игре многоопытных
В. Асташина, Л. Охотниковой, А. Соколовского заметна на сей раз не-
определенность, невнятность. Жанровая рокировка, предпринятая режиссером, ударила по их ролям, пожалуй, сильней всего. Разочаровывают молодые С. Иванов и А. Чилин-Гири. Но если юная Чилин-Гири, являясь в одной из сцен в пикантном бельеце, хотя бы довольно мило заигрывает со своим партнером и даже пытается кое-что еще с себя снять, то Иванов, кажется, вовсе не понимает, за что ему досталось такое наказание – играть нелепого пуританина, бунтаря и протестанта, который не снимает галстука даже в постели и с религиозным фанатизмом отстаивает свое (судя по всему, не весьма близкое актеру) понимание жизни.
Обаятельно-простодушна на сцене И. Чельцова. Ее героиня – бодрая дама бальзаковского возраста, искушенная в житейской прозе, в нежных амурах и легких обманах. Лишнего в голову она не берет, но умеет пожить в свое удовольствие. Этакий лакомый кусочек, который достанется самому нахальному из нас. Таковой не медлит с явкой. И возникающая здесь интрижка – самое живое в постановке. Довольно органичен Н. Лавров. Его герой – крепкий, плебейского типа мачо – одаривает женщин своей щедрой лаской. Этот чуть застенчивый мышиный жеребчик – родом не то из волковского «Декамерона», не то уже из «Сатирикона». Актер, однако, уместно лаконичен. Минимум слов, минимум жестов. Вот только финальная метаморфоза персонажа мотивирована Лавровым слабо.
На снимках: Артур – Семен ИВАНОВ, дядя – Анатолий СОКОЛОВСКИЙ; Элеонора – Ирина ЧЕЛЬЦОВА, отец Артура – Вадим АСТАШИН, Евгения – Людмила ОХОТНИКОВА.
Фото Сергея МЕТЕЛИЦЫ.
Евгений ЕРМОЛИН.