Интервью "Северному краю" дал постановщик "Золотого века", классик современной хореографии Юрий Николаевич ГРИГОРОВИЧ.
- О вашем блистательном искусстве написаны горы литературы. Но перед тем как попросить об этом интервью, собирался я в библиотеке что-нибудь почитать не про вашу "жизнь в танце", а про ту жизнь, что наяву, - хотя бы о родителях, отчем доме, о детстве. И ничего не нашел.
- Значит, не там искали. А если серьезно, то я прежде всего человек искусства, артист. О частной жизни лучше разговаривать с самыми близкими людьми, уж извините. Но если ваших читателей сие интересует, то скажу, наверное, самое главное. По родословной я русский дворянин, по рождению - ленинградец. И то, и другое, думаю, имеет отношение к моим балетным "генам". С петровских времен танец был важной частью светского этикета. Его преподавали в сухопутном шляхетском корпусе, в юнкерских училищах. А "застывшая" музыка творений великих зодчих особым образом настраивает глаз, делает его восприимчивей к гармониям, зримым и звучащим.
- Недаром ваш учитель Федор Васильевич Лопухов, коренной петербуржец, сравнивал профессию хореографа с искусством зодчего, а в шутку - так даже со специальностью техника-строителя.
- Но всегда, правда, не забывал делать оговорку, что балет, вдохновенный певец любви, несомненно, живет по законам музыки.
- Недавно было отмечено ваше 75-летие, и нетрудно подсчитать, что война и блокада пришлись на ваши мальчишеские годы. Что-то из тех времен можете вспомнить?
- Кировский театр, как и наше хореографическое училище, которое я закончил в первый послевоенный год, эвакуировали на Урал, в Пермь. Никогда не забуду, как было холодно и голодно. Взрослые всерьез опасались не просто за наше здоровье, а как бы не случилось чего похуже. Души отогревали мы в классе на занятиях, на спектаклях в театре, даже если приходили туда только как зрители. Я узнал позже, что от дистрофии нас спасли тем, что догадались поселить в полудачном поселке за Камой Верхняя Курья (примерно как у вас Тверицы). Там у хозяев были коровы. То молоко оказалось целебней любых лекарств.
- Жил в Перми и знаю, как Ленинград отблагодарил пермяков. Уезжая домой из эвакуации, оставил там балетный класс с педагогами - основу будущего хореографического училища.
- Пермь ту марку держит и сегодня. Ее выходцы стали премьерами и примами во многих театрах.
- Откуда вообще берутся хореографы, догадаться проще простого - все они бывшие танцовщики. Судя по всему, Юрий Николаевич, не стали исключением и вы.
- Восемнадцать лет был артистом нынешнего Мариинского театра. Танцевал в основном гротесковые партии - такие как Половчанин из плясок в опере "Князь Игорь" или Северьян в балете "Каменный цветок" Прокофьева. Придумывал и ставил танцы с девятнадцати лет: сперва в детской студии при Дворце культуры, а затем, еще будучи артистом, и на сцене театра имени Кирова.
- Стало быть, верой и правдой служите Мельпомене больше полувека, из них тридцать лет отдали Большому театру. После вашего ухода с должности главного пошла странная молва об "окончании эры Григоровича". Что на это скажете?
- Оставляю это на совести тех, кто позволяет себе так выражаться. За последние семь лет, став свободным художником, я поставил по всему миру двадцать семь спектаклей. Плюс еще два - "Раймонда" в Большом театре и "Иван Грозный" в парижской Гранд-опера - у меня сейчас в работе. Есть и "Золотой век" на сцене краснодарского объединения "Премьера".
- К слову, чем взяла вас за живое музыка, написанная чуть ли не три четверти века назад по мотивам нэпа, в том числе и сатирическим?
- Отвечу вкратце словами выдающегося композитора и дирижера Леонарда Бернстайна. Когда он посмотрел "Золотой век" в Вене и мы после спектакля в неофициальной обстановке с ним встретились, Бернстайн сказал: "Мы все вышли из этой музыки". У Шостаковича всегда звучит глубинный нерв жестокосердного и алчного века революций и мировых войн.
- Насколько я понимаю, тезка господина Бернстайна - Леонард Гатов, директор объединения "Премьера", протянул вам дружескую руку как раз в то самое время, когда вы в этом особенно нуждались?
- Это человек с душой художника, ясной головой, вкусом и хваткой настоящего импрессарио. К этому редкому сочетанию я бы добавил и его всегдашнее нежелание бросать слова на ветер. Для моей работы он создал просто идеальные условия. Сумел убедить городские власти, губернатора Краснодарского края, что нельзя жить по правилу Мекки-Ножа из брехтовской "Трехгрошовой оперы": "Сначала хлеб, а нравственность потом". Если бы не это, вряд ли у нас что-то бы сладилось. Со мной приехали в Краснодар мои педагоги, ассистенты, за пульт встал танцовщик и дирижер Александр Лавренюк. Теперь у нас выравнено дыхание, есть что показывать - кроме "Золотого века" и "Щелкунчика", это и "Лебединое озеро", и "Ромео и Джульетта". Отдаю должное жюри прошлогоднего Волковского фестиваля. Оно сумело Гатова оценить, наградив его премией.
- А как в звании лауреата премии имени Федора Волкова чувствуете себя вы сами?
- Никакими лауреатствами давно уже не обольщаюсь. Но тут во мне затронута какая-то новая струна. По душе мне и то, что награда чисто театральная, - я же человек театра, вся моя жизнь прошла в его стенах. Рад и тому, что премия - за развитие искусства не в столицах, а в провинции. Повод для моей особой гордости в том, что эту премию я без всяких оговорок и кавычек называю русской. Оглядываясь вокруг, я, увы, частенько повторяю высказанную лет сто назад горькую шутку великого русского художника и просветителя Николая Рериха: "Мы готовы заговорить даже по-африкански, лишь бы не подумал кто, что свое нам дороже чужого".
- В Ярославле вы раньше бывали?
- Ни разу не довелось. Наконец-то данная "историческая несправедливость" устранена. Правда, не спеша погулять по старому - почти тысячелетнему, да? - городу, по набережной Волги, пока не пришлось: работа есть работа. Но я это сделаю непременно, и тогда, если мы увидимся до отъезда еще, расскажу о своих впечатлениях.
Вел беседу Юлиан НАДЕЖДИН.
На снимке: лауреат премии-2002 имени Федора Волкова Юрий ГРИГОРОВИЧ.
Фото из журнала "Балет".
Юлиан НАДЕЖДИН.