Мне было лет пять-шесть, и я ещё не ходил в школу. Пришла зима, снегу навалило столько, что сугробы заглядывали в окна, жали морозы, разукрашивая разными узорами окна, а Рождественский сочельник, когда говеют до звезды, и само Рождество всё не наступали. По прошлому году я помнил, как радостно мне было в это время. Я спрашивал мать – вдову, потерявшую на войне мужа, моего отца, – молодую, красивую, какой кажется мать любому ребёнку, – скоро ли Рождество.
– Пятнадцать дней осталось, – отвечала она.
На другой день снова спрашивал.
– Четырнадцать, – получал ответ.
Как медленно тянется время, и как бы ускорить его ход? Мне подумалось: если поставить в дому ёлку, то время потечёт иначе – оглянуться не успею, как придёт радостный праздник.
– Хочу ёлку. Хочу ёлку, – стал просить я мать.
– Ещё не срок, Серёжа, – отговаривала она меня.
– Хочу ёлку, – упрямничал я.
В конце концов мать отправилась в лес, срубила небольшую ёлку и, внеся в избу, поставила у порога. Ёлка поплакала недолго и обсохла. Но что-то она не принесла мне радости. Да и приходивший к нам народ, близкие и дальние род-ственники, соседи и просто однодеревенцы, удивлялись:
– Что это у вас безо времени ёлка!
Мне стало неловко от своего нетерпения, и я сказал матери, чтобы она убрала ёлку.
Она изрубила её и сожгла в печи. Я понял, что надо терпеливо ждать срока и не торопить хода времени. Да и ускорить его невозможно.
Рождественский сочельник в конце концов наступил. Утром в сумерках плотно позавтракали постной ячневой кашей, потому что предстоит говеть до появления первой звезды на небе или, если небо затянуто облаками, до вечерних сумерек. Потеплее одевшись, прихватив топор и длинные на дубовых полозьях санки, отправились в лес.
Лес подступал к самым задворкам деревни. Высоченные сосны, лохматые ели с лапами, спускавшимися до самой земли, в два обхвата дубы.
Под старыми деревьями поднимала головы молодая поросль. Солнце выглянуло из-за окоёма, осветив розоватыми лучами не тронутый ничьими следами снег. Я давно заметил, что солнце зимой встаёт не там, где летом, и поднимается невысоко. Проделав по небу короткий путь, заходит за лес. В морозном воздухе проплыл ворон, издавая клёкот и посвистывая крыльями. Куда и по какой надоб-ности он летит? У него, видно, имелись свои заботы. Мы тянули за собой санки, оставляя глубокий след. Снег искрился всеми цветами радуги, причём одна и та же снежинка могла загореться то голубым, то оранжевым, то ещё каким-нибудь цветом в зависимости от того, как менял я наклон головы, и снежинки были волшебных форм. В природе чувствовалось ожидание чуда, великого праздника.
Лес стоял молчаливый, высеребренный инеем. Мы окунулись в его благодать, вошли, как в воду. Здесь словно было теплее. С высокой ели под собственной тяжестью сорвался ком снега – и всё дерево вдруг вздрогнуло и заискрилось. На рябину, алевшую гроздьями, опустилась стая свиристелей и начала поклёвывать мороженые ягоды, посвистывая своим свиристелевым свистом.
Долго выбирали и наконец облюбовали раскидистую пушистую ёлку с прямой маковкой. Мать занесла над комлем топор. Конечно, жалко было срубать ёлку, но она предназначалась для того, чтобы принести в дом праздник. Несколько взмахов топором под корень – ёлка накренилась и упала, показав косо срубленный комель. Водрузили на санки и тем же путём, след в след, поехали назад.
Внеся ёлку в избу и дав ей обсохнуть, принялись наряжать. Игрушек имелось мало, и купить их было негде да и не на что. Блестящая бумажная рыбка, с длинной шеей лебедь, три-четыре стеклянных шара – вот и всё. Игрушки делали сами. Я рисовал, мать развешивала на верхние лапы, потому что мне не достать.
В печи чем-то вкусным запахло. Мать вынула противень, на котором лежало подрумяненное печенье. Подождав, пока печенье остынет, мы развесили его на ёлку, для чего протыкали иголкой и продевали нитку. С печеньем игрушек на ёлке значительно прибавилось. Так захотелось съесть хоть одну печенюшку, что спазм сжал желудок. Но я переборол соблазн, потому что время для вкушения пищи ещё не наступило.
Только-только перевалило за полдень. До появления первой звезды было долго.
На каждую еловую лапу положили по клочку ваты, как бы обозначив снег. Под конец мать смастерила из фольги пятиконечную звезду. Водрузив её на самую маковку, пояснила:
– Это Вифлеемская звезда, под которой родился
Иисус Христос.
Радостно было наряжать ёлку, но ещё радостнее стало, когда завершили работу. Ёлка, сама по себе красивая, да ещё разукрашенная нашими руками, стояла посреди избы, доставая верхушкой матицу. На маковке её сияла Вифлеемская звезда.
Вот теперь все приходившие к нам с восхищением говорили почти одно и то же:
– Какая красивая ёлка!
Мне не становилось неловко, как за ту, поставленную несвоевременно. Этой я гордился, потому что наряжал её накануне великого праздника – Рождества Христова.
Замерев, я сидел под ёлкой, вбирая в себя каждую ветку, чувствуя неразрывную связь со всем и радуясь, как умеют радоваться дети. Думалось, я просижу под ёлкой всю свою жизнь.
За окном посерело – накатывались сумерки.
– Сходи погляди, Серёжа, не зажглась ли звезда, – попросила меня мать.
Набросив на плечи шубейку и кинув на голову шапку, выбежал на проулок: над нашей трубой горела, переливаясь, подрагивая, точно ей было на морозе зябко, первая звезда.
– Горит, горит! – сообщил я весть.
Поужинав в сумерках той же пищей, что и в завтрак, не зажигая керосиновую лампу, легли спать.
Замерцали морозные узоры на стёклах окон, взошла луна, осветив Вифлеемскую звезду на ёлке. Она проникла в мой сон, я спал и видел её сияние. Волшебные радостные сны снились всю ночь, и казалось, я видел младенца Иисуса, родившегося под этой звездой.
Радостно было накануне праздника, но ещё радостнее стало в самый праздник. По деревне бегали дети, славя Христа. При встрече все поздравляли друг друга:
– С Рождеством Христовым!
Семён РАБОТНИКОВ, член Союза писателей России