Много лет назад Фрехтман испытала себя на литературном поприще: для новогоднего спектакля в год Дракона написала пьесу про доброго Дракончика, которому так хотелось, чтобы год Дракона был всегда. Тот давний дебют обернулся в судьбе актрисы самыми серьезными последствиями. Поводом для ее нынешнего приезда в Ярославль стал выход здесь первой книги прозы Наталии Фрехтман – повести и рассказов «Переплетение судеб». Наш корреспондент полистал новинку вместе с ав-тором.
– Героиня вашей повести Ленка – коллега автора, и она тоже уезжает в Израиль. Повесть автобиографическая?
– В чем-то да, но я бы назвала ее чуть иначе – «ярославской».
– В магазинах она есть?
– Издать ее удалось тиражом всего в 200 экземпляров. Разойдется он в основном по друзьям и знакомым. Какое-то небольшое количество книжек издатели дали на продажу.
– Успел-таки повесть прочесть. Узнаются люди, события перестроечных времен и более ранних, когда в самиздате читали академика Сахарова, на кухнях цитировали Булгакова, пели Окуджаву, Дольского, Визбора. А в академическом театре, как у вас сказано, «только что сожрали главрежа».
– Кого-то в моих героях узнали персонально?
– Ну как же, например, одного любвеобильного комсомольско-партийного мачо. Или директора театра, переведенного на ниву культуры из обкома партии, где «он развалил сельское хозяйст-во». А ваши мастера Сергей Дмитриевич и Клара Георгиевна? Это же знаменитые артисты Волковского театра Ромоданов и Незванова!
– Спасибо, так и есть.
– Ублажим души театралов выдержкой из повести?
– Кто почитает, вы или я?
– Лучше послушаем в авторском исполнении.
– Так тому и быть. Страница десятая. «Понедельник – день мастерства актера. Мастер, Сергей Дмитриевич, – актер яркий, маститый. В молодости много пил, любил, но уж и играл! Актер милостью божьей! Первый на советской сцене сыграл Петра I, лично знал Алексея Толстого. В общем, история. Его жена Клара Георгиевна тоже актриса с биографией. Они любили собирать курс у себя дома». Ну и так далее.
– Узнается и одиозный тюзовский долгострой. «Библейский царь Соломон, сын Давида, строил Храм семь лет, а свой дом Соломон строил тринадцать лет. Директор по строительству театра юного зрителя Залман Давыдовский, как более продвинутый предок народа Израиля, свою дачу построил за два года, а строительство ТЮЗа затянулось на тринадцать лет. Смета у Давыдов-ского была меньше, чем у царя Соломона, оттого строительство театра постоянно задерживалось»...
– По жизни именно то обстоятельство – долгострой – и привело меня в театр кукол. Выпускал нас Николай Коваль как актеров ТЮЗа. Дипломы получили, а театр построен не был. Разбежались кто куда. Один мой знакомый кукольник сказал: давай к нам, пару лет переждешь, пока ТЮЗ доделают. Попала «в куклы» случайно, да и влюбилась в них. Куклы, как люди, умеют плакать и смеяться, и дети в зале вместе с ними хохочут и грустят по-настоящему, веруя в него, великий обман театра.
– Ваш отъезд, помнится, не остался незамеченным, вызвал много пересудов в артистических кругах. От чего вы уезжали?
– От того же, от чего и героиня моей повести «А встреч случайных не бывает». Она, как и многие ее сверстники в жизни, прошла через безотцовщину, одиночество, окукливание души, двойную жизнь в замужестве, через душевный слом, когда пошатнулись идеалы и надоело врать себе и другим, через освобождение, пустоту. Вовсе не бытовые заботы были причиной моего отъезда и не профессиональные соображения.
– В театре-то у вас, кажется, было действительно все о’кей?
– Вот именно. От своих удач уезжала, от мамы, друзей, любимого города. От чего еще? И сейчас стоят перед глазами вызывающие чувство стыда за всех нас сцены в огромной очереди за молоком. Две молодые мамаши, так и не выяснив, кто за кем стоял, принялись волтузить друг друга сумками. Ветеран войны, выпячивая грудь и звеня наградами, доказывал всем, что у него-то есть особые права на получение молока вообще без очереди. Не хотела всего этого для сына, и уехали втроем на историческую родину супруга. Или вспоминаю, как вместе с мужем-архитектором ездили на субботники восстанавливать Толгский монастырь. Были там и молодцы из общества «Память» в черных рубахах и с крепкими мускулами. Они вели себя вполне мирно. А я их боялась. Почему? До сих пор задаюсь этим вопросом.
– Вас кто-то отговаривал уезжать?
– Ты не сможешь, уверяли меня, там жить. У тебя (как и у моей Ленки) в душе березы растут.
– Что вы на это отве-чали?
– Отвечала, что если честно, то и сама не знаю, что гонит меня из дома. Наверное, это судьба. Уезжать надо на гребне удачи. Мне было 38 лет. По Ильфу и Петрову, «последний всхлип молодости». Да и потом, это же так интересно – оказаться в другой стране с парой чемоданов, без знания языка, без знакомых.
– Если не секрет, что везли вы в тех чемоданах?
– Кто-то вез шмотки, а я, глупая голова, куклы. Заказала их художникам в «театралке» к сказке Гернета «Гусенок» (то была когда-то моя первая роль) и к авторской композиции на английском языке по русским сказкам, придуманной так, чтобы играть ее для малышей на столе. В Хайфе нашла безработных актеров – один из Ленинграда, другой из Саратова. В русских клубах «Гусенка» играли на русском. В центре арабо-еврейской дружбы я поставила сказку в собственном переложении на иврит. Предварительно, конечно, пришлось сдать экзамены израильскому худсовету и получить право играть спектакли на иврите.
– Вы хорошо написали об этом языке в «Сказке про принцессу»: «древний, шершавый, как песок в пустыне». Он вам легко ли дался?
– Сперва кое-как общалась на английском, в пределах тех навыков, что получила в ярославской школе № 4. Быстро поняла, что без иврита в Израиле не прожить. В русском многое держится на запоминании, иврит подвижен, многое в нем на интуиции, и тут мне актерская профессия пришла на выручку. Добилась произношения без акцента. Если ты изъясняешься с акцентом, никто, например, нужных тебе бумаг не выдаст.
– И на иврите пишете?
– На нем разговариваю, но этот язык никогда не станет моим литературным языком, потому что думаю-то я по-русски.
– Вы считаете себя эмигранткой?
– Скорее то была эвакуация, чем эмиграция. Мы с мужем остались российскими гражданами.
– Как дальше в Израиле складывалась ваша жизнь?
– У замечательного араба Самира, владельца театра в центре арабо-еврейской дружбы, служила я и актрисой, и режиссером, и художником, и сценаристом. Но скоро выяснилось, что на куклах, увы, не прокормишься. Закончила курсы восстановительной физиотерапии для тех, кто пережил инсульт. Тут много тонкостей, и психологических тоже. Слушать, чувствовать людей надо уметь. Играем с бабулей в ладушки, а она тебе свою жизнь рассказывает, только и всего... Ну и платили за это нормально: 5 – 6 долларов в час. Купили квартиру на берегу Средиземного моря. На год уезжала на заработки в Бельгию.
– Теперь есть где книжки писать? Что вас сподвигло взяться за перо?
– В Израиле мы потеряли двадцатипятилетнего сына, и не хотелось жить дальше. Может быть, начала писать с горя, чтобы выдюжить, не знаю. Может, захотелось разобраться наконец-то, зачем приходим на свет божий на столь краткий срок. Ленка, мой двойник, мучительно жила во мне, я из нее вырастала, как вырастают из детских платьев, и возникло желание от нее освободиться.
– Можно ли считать писательство главной переменой в вашей жизни?
– Я пришла к вере – вот главное, что со мной произошло за эти годы. Ничего эмоциональнее, чем сошествие на Пасху в иерусалимском храме гроба Господня благодатного огня, я раньше не видела. Этот огонь не жжет, он согревает, и все радуются и плачут, как один человек. В Израиле вообще повсюду потрясающая энергетика. Эти моложавые старухи, прошедшие через фашистские лагеря смерти, с сигаретами между пальцев и гордой осанкой. В них во всех есть Бог, они умеют ценить жизнь, дорожат ее каждой минутой, и никакие террористы им не страшны. Я и сама на все теперь смотрю по-другому – не как на благодать или кару, а как на испытание судьбой.
– Приехав в Ярославль, что вы предприняли первым делом?
– Сразу же пошла в церковь Спаса на Городу, он наискосок от дома, где мы раньше жили. Зажгла свечи за упокой тех, кого нет, и во здравие своих лучших друзей Галины Гусаковой, Людмилы Ковалевой, Елены Пасхиной, Игоря Бабанова, Михаила Китайнера, который и выпустил мою первую книгу.
– Ну и как вам старый ярославский посад?
– Так и хочется сказать о нынешнем Ярославле по-старинному: богоспасаемый. Открыты храмы, на бульварах, на Стрелке – скульптурная группа «Троица», возрожденный Демидовский столп. А закладной камень к будущему Успенскому собору, оказывается, вырубала моя подруга Пасхина. Это ей, одному из авторов композиции на фасаде ТЮЗа «Буффонада», я когда-то позировала для Кукольницы с фигуркой Пегаса в руке...
Юлиан НАДЕЖДИН