Штрихи к портрету художника

Говорят, поседел он необычно рано. Тут ему сорок три. Взгляд задумчивый и грустный. Или усталый. Мы смотрим друг на друга уже давно. Я ясно чувствую вопрос в его глазах, чувствую: вот-вот слетят с печальных губ какие-то слова, которые мучили его в 1947 году. И я знаю вопрос, который мучает теперь и меня: что случилось с главной его картиной, которой он отдал десяток лет жизни.
Мне не хватает решительности рассказать, как всё было. А ему надо знать. Когда ещё выпадет случай поговорить о самом главном. Нечасто бывают в запаснике посетители, приходящие лично к нему. А взглянуть в глаза собеседникам на выставке, сказала Надежда, удаётся Ефремову приблизительно раз в десять лет. Последняя такая встреча состоялась на организованной ею выставке «Портреты и автопортреты художников». Вот когда они встретились, друзья и недруги, открывшие нам свои души или доверившие свои радости и заботы товарищу по призванию.
Я видела почти всё немногое, что осталось от Бориса Ефремова, от многого не нашла следов, но остаётся надежда, что как и люди, картины позовут к себе.
Первый его автопортрет мне показал Владимир Алексеевич Смирнов в своей мастерской в Доме художника. На обороте с трудом можно разобрать дату - 1942 год - и слова: на память А. Л. Романову. Он долго дружил с преподавателем художественного училища. Спустя многие годы портрет попал к Владимиру Смирнову. На портрете - молодой, но уже седой мужчина, в тёмной шляпе, бросающей тень на глаза, в тёмном плаще с шарфом, отброшенном ветром на плечо. Взгляд серьёзный, сосредоточенный - война не время для улыбок.
Спустя более полувека у нас в газете появится редкий кадр. Тогда, в 2004 году, в год столетия со дня рождения Бориса Ивановича, по инициативе научного работника музея Ирины Котовой состоялась первая из задуманных ею встреч «Мы помним...» - о ярославских художниках. Потом она даст мне послушать записанные в библиотеке музея рассказы участников встречи о своём товарище. И все они отмечают его великолепное мастерство как портретиста, все с благодарностью называют его своим Учителем, вспоминают трогательные и живые чёрточки его характера.
В 1943 - 1962 годах они все прошли его школу во Дворце пионеров. Он был доступен, в каждом из своих учеников-подростков видел будущего коллегу. В любой час к нему мог прийти каждый из них, в студии ждали его мольберт с начатым рисунком и гора пластилина. Он был лёгок на подъём - и в любую погоду не ехал, а бежал во Дворец, ветер трепал его серебряные волосы, куртка - нараспашку. Он ездил с кружковцами на пленэр, иногда на несколько дней, и давно поседевшие мальчики и девочки до сих пор вспоминают это как яркие минуты жизни. А член-корреспондент Россий­ской академии художеств В. А. Малолетков в своей книге особый раздел посвятил первому Учителю.
Так вот, у этого автопортрета произошла необыкновенная встреча - отца и сына. Андрей Ефремов родился после смерти отца и давно уже ищет свидетельства о нём. Наш фотограф уловил момент, когда черноволосый мужчина, тоже художник, также руководитель изостудии, но во Дворце моторостроителей, Андрей Борисович Ефремов стоял у портрета отца.
Из тех, кто ходил тогда в ефремовскую студию, выросло много настоящих художников. Один из них, Владимир Алексеевич Ульянов, окончивший Ярославское художественное училище, нарисовал портрет Бориса Ивановича в 1957 году. Годы оставили следы на лице. Но что-то снисходительное и ироническое в прищуре светлых глаз, скрытая улыбка. Он привык помогать ученикам, а если Владимир задумал сделать его портрет, значит, он найдёт время позировать ему. В сером рабочем халате, с кистью в руке. Но фон картины необычен. Над головой Бориса Ивановича странный сводчатый раскрашенный потолок, что-то очень напоминающий. А как же - он и сейчас точно такой в комнате сказок Дворца! Автору тогда было чуть за двадцать. Именно за этот портрет Ульянов был принят в члены Союза художников СССР. Сейчас он народный художник России.
Владимир Ульянов первый рассказал мне о печальной судьбе картины Ефремова «Ёлка в Большом зале». В процессе работы художники не любят показывать начатое. Он завешивал картину - величиной во всю стену - скрывая от любопытных. Почему-то показал однажды десятилетнему Адольфу Булдыгину, сейчас он тоже народный художник России. А Владимира Смирнова даже просил позировать ему. Видела ёлку с хороводом ребят и тогдашний директор Дворца Манефа Ивановна Хомутова. Была она в то время молода и необыкновенно хороша собой. Ефремов всё порывался сделать её портрет, а директриса возражала категорически, считала неудобным, если подчинённый будет рисовать своего начальника.
Художнику Виктору Непостаеву разрешила. И мы видим, почему Ефремов хотел её изобразить. Портрет молодой женщины в чёрном, обтягивающем тонкую талию платье, с красными бусами и красным браслетом и сейчас висит в квартире Манефы Ивановны. Часто приезжавшая когда-то к ярославским художникам владелица галереи из Токио японка Накамура однажды попросила «отпустить» портрет женщины «с японским разрезом глаз» в Японию, на выставку. Потом предложила продать картину. Хомутова и Непостаев отказались.
А Борис Ефремов оставил всё-таки след в жизни своего директора. У М. И. Хомутовой есть три его пейзажа, подаренные по разным случаям: пасмурный вечер, тропинка у озера, лодка возле склонившейся ивы.
В Ярославль Борис Ефремов приехал в 1938 году. Через год его приняли в члены ярославского отделения Союза художников. Он активно участвовал в жизни организации, но во время борьбы с космополитизмом попал под горячую руку, его обвинили в формализме (!), увлечении французским импрессионизмом, в симпатиях к творчеству «осуждённого советским зрителем» Кончаловского и исключили из членов Союза, за что он навсегда сохранил обиду к организации, даже не участвовал в выставках. Это было трудное время художника. Не имея квартиры, он часто ночевал в студии, а работал чуть не сутками. Давало знать о себе больное сердце.
И всё-таки именно конец 40-х, видимо, был особенно плодотворным в его жизни. Сохранившиеся работы относятся к этим годам.
Несмотря на все сложности, он оставался центром притяжения для самых интересных людей города: художников, артистов, музыкантов. Заходили сыграть с ним шахматную партию, поговорить о культурной жизни, о путях-дорогах в искусстве. Среди самых интересных для него людей - народная артистка РСФСР Александра Чудинова. Её прекрасный портрет мы недавно видели на выставке «Советская сюита» в художественном музее. Она изображена сидящей в спокойной позе, чуть в пол-оборота к нам, с лицом задумчивым и нежным. Ещё два подобных портрета (один незаконченный) хранятся в запасниках музея-заповедника. А от самого интересного остался только след, снимок в архиве Андрея Борисовича. Там Чудинова, кажется, в роли Анны Карениной, в полный рост, в тёмном длинном декольтированном платье, с букетом лиловых цветов. На фоне портрета - Борис Ефремов в блузе с палитрой, кистями. Последний штрих. И пропал портрет, неизвестна судьба его ни в семье, ни в театре, ни среди художников.
Непередаваемо прекрасен портрет талантливейшего ярославского художника Мушека Антоняна. На него можно любоваться и разговаривать с ним. Он был одним из самых красивых и интеллигентных мужчин города. Таким южным эмоциональным светом сияют его глаза, так щегольски смотрятся и белая рубашка, и галстук на фоне какой-то поцарапанной тумбочки с чайником в уголке мастерской.
Артист Сергей Ромоданов - легенда Волковского театра. Домашняя куртка, книги под рукой, собака, прижавшаяся к нему. Мягкий овал лица, в глазах - спокойная мудрость, след, оставленный многими ролями значительных и разных героев.
Манефа Хомутова рассказывает, как работал Ефремов над портретом Юрия Арановича. Дирижёр симфонического оркестра был из таких, кого удержать на месте было трудно, а Борису Ивановичу долго никак не удавалось движение руки с дирижёрской палочкой. К сожалению, портрета тоже нет.
Рукам в своих портретах Ефремов придавал, кажется, особое значение, как и глазам. Но вот хранится в музее портрет графика Михаила Соколова. Вроде бы присел отдохнуть немолодой человек, с бородкой, лицо усталое, очки... Но вот руки как будто недописанные, нечёткие. И это добавляет какую-то печаль к облику художника - репрессированного, пережившего тяжёлые испытания, когда рукам его приходилось держать не ювелирный штихель.
С «Ёлкой» связаны многие удивительные события. Знают о ней все художники старшего поколения, но никто не знает историю её возникновения. Вроде бы, делалась она по чьему-то заказу из Москвы. Почему тогда были выбраны Ефремов и ёлка в Ярославле? Неужели в столичных залах не было ёлок краше? Возможно, к заказу имел отношение кто-то, впитавший в себя очарование именно ярославского Дворца? Или сам художник хотел сохранить ощущение этого волшебного праздника на фоне своих трудностей и проблем. Андрей Борисович запомнил рассказы матери, как принять наконец-то готовую картину приезжали люди из Москвы. И «Ёлку» забраковали. Не понравился весёлый карнавальный хоровод? Требовались счастливые дети с пионерскими галстуками? Наверное, Борис Иванович был расстроен неудачей, но, собрав силы, взялся за переделку. Сил не хватило. Андрей Борисович считает, что именно этот стресс подкосил художника. Очередной инфаркт, больница. Он всё ещё шутил, строил планы - они с женой ждали первенца. Ему было 58 лет.
Но осиротели картины в студии. Шесть попали в художественный музей, несколько - в музей-заповедник. «Ёлку» размером 3,5 на 2 метра скатали в рулон и вынесли в сырой хозяйственный сарай. Спустя время приехали люди из Москвы, интересовались «Ёлкой». Когда развернули рулон - краска пластами упала с холста.
Печальная судьба сокровищ ума и таланта, попавших не в те руки.