Но, возможно, говоря об этих своих ожиданиях, я не совсем справедлива. Да, действительно, юбилей вседетского и вседатского поэта Сергея Михалкова проскочил на телевидении бедненько. Разве что какой-нибудь канал заснял его юбилейный вечер, планировавшийся в Большом театре, и потом к какому-нибудь празднику детской книги или (почему бы нет?) ко Дню пожилых людей, покажет. Так вот, хотя Михалков был явно обойден вниманием, этого самого внимания в полной мере удостоилась со стороны телевидения Софико Чиаурели. Посмертно. В прошлом году, когда подошел ее юбилей, – всего-то 70, а не 95, – такого размаха упоминаний я не заметила.
Судя по сетке программ и по логике расположения новостных сюжетов, прощаться с размахом и всхлипываниями, с деталями, подчас наивно рисующими степень удаленности автора воспоминаний от ушедшего человека, и с патетическими эпитетами вроде «гениальный», «уникальный», «единственный», – так вот прощаться у нас научились. Недавно отпрощались не только с широко и многолюдно признанным Александром Абдуловым, но и с менее уже известным, в силу чего требовались подробные экскурсы в его прошлое, Борисом Хмельницким. Кстати, последний, действительно, был любим публикой, особенно женской ее частью, лет 30 назад – молодой, рослый, бородатый, хриплоголосый. Что же касается его актерских заслуг, их характера и размаха, то, полагаю, он такой был далеко не единственный. Популярность фильма о Робине Гуде уже в прошлом, для широкой же публики этот человек в последние 10 – 15 лет был накрепко связан с именем Высоцкого – пел его песни, устраивал вечера в его честь. Не в обиду ушедшему будь сказано, это был отраженный свет.
Вот уж кто была единственной, так это ушедшая из жизни почти одновременно с Хмельницким, поистине великая балерина Наталья Бессмертнова. Но та глубокая и непрошибаемая тишина, которая сопровождала прощание с нею, вплоть до дня погребения, когда скороговоркой упомянули даже не столько ее (ну да, были по каналу «Культура» несколько реплик великих ее партнеров, постаревших, утративших блеск и кураж, стать и легкость движений, – но ведь великих по-настоящему...), сколько ее великого же мужа, хореографа Юрия Григоровича, – тишина была свидетельством непонимания системы ценностей и пренебрежения к истинным достоинствам.
Возможно, в умелых погребально-траурных коллажах сказывается опыт советского телевидения, которое, перейдя на режим записи и монтажа, едва ли не для единственной прямой трансляции оставляло похороны руководителей страны. Тогда-то оно закрепило умение воспроизводить скорбные позы в выигрышных ракурсах, выхватывать из плотной толпы нужные лица с нужным выражением. Полагаю, своеобразного апофеоза в многочасовом и выверенном изображении прощания наше телевидение достигло уже в недавнее-несоветское время, транслируя из храма Христа Спасителя специально разработанную церемонию прощания с экс-президентом Борисом Ельциным. Тут ведь еще и закадровый комментарий толковый должен быть, чтобы не перепутать значительные персоны; и умение говорить с достоинством, в нужном темпе и без неуместных жаргонизмов, которые уже въелись в речь телевизионщиков, даже если они принадлежат к «пулу» и следуют по пятам за первыми лицами страны…
Софико Чиаурели умерла неделей ранее, но и тогда, в день ее похорон, на канале «Культура» очередной выпуск «Культурной революции» заменили фильмом об актрисе. На этой же неделе ей отдали дань в одной из самых безвкусных и бестолковых, лишенных стиля и логики, крикливых и подчас грязноватых программ «Пусть говорят». Для Первого канала, с его попытками держать лицо и блюсти респектабельность, эта программа – то же самое, что для ТНТ когда-то были «Окна»: подглядывают и подслушивают, только не на поле противника, а у себя в студии. Отличаясь к тому же неразборчивостью в отношении обсуждаемых тем и приглашаемых в студию гостей. Поскольку справедливо полагают, что умных и интеллигентных на все программы не напасешься.
И вдруг оказалось, что вокруг Софико очень даже напаслись. Без елейной восторженности речей, правда, дело не обошлось, но это такая малая издержка, что на ней не стоит останавливаться. Были, правда, и такие помарки, как неблизкое знакомство с нею кого-то из говоривших. Но и это можно пережить. Тепло, любовь, восхищение, ощущение прочности и порядочности, любви и преданности, благородства (слова-то какие, нетелевизионные, да и вовсе устаревшие) – все это ощущалось в программе, где Андрей Малахов уместно и достаточно умело вдруг перестал суетиться и подпрыгивать, обращался к людям старше его по возрасту и ярче по культурному опыту, режиссерам, актерам, певцам, уважительно и без привычной скороговорки; хотя бешеный темп речи был упомянут кинообозревательницей Екатериной Мцитуридзе в связи с советом, который ей дала «сама» Софико.
Как всегда в таких случаях, оказалось, что кто только к Софико не имел отношения, кто только не встречался с нею… Но могло ли быть иначе, если актриса – выдающаяся; если от родителей, великого режиссера и великой актрисы, усвоила бытовые привычки, важные особенно на территории самой Грузии, где гостеприимство, пусть и весьма избирательное, есть непреложный закон? Глянец лег на облик актрисы мгновенно и без усилий: все-то в ее жизни происходило органично, и машина трогалась с места под воздействием ее «энергетики», и снимали ее лучшие режиссеры, и еду она не только готовила, но и добывала чуть ли не из воздуха, несмотря на дефицит.
По опыту собственного, весьма краткого и давнего общения с актрисой замечу: не все из присущего Софико-актрисе и Софико-женщине (дочери, жене, матери, подруге) было упомянуто, а, возможно, воспринято говорившими в этом «Пусть...». Мне, по воспоминаниям двадцатилетней давности, представляется, что, как и многие грузинские женщины, Софико была горда, но не гонориста, независима, но не категорична, открыта людям, но лишь настолько, насколько они того заслуживали, по ее мнению. Не переселяясь из Тбилиси в Москву или в неизменно любивший ее и давший пристанище многим выдающимся грузинам Петербург, Софико говорила по-русски с очень легким, скорее индивидуальным, чем национальным акцентом. Умела быть «рядом» – с матерью, Верико Анджапаридзе (ссылка на маму в разговоре, пожелания от мамы «театральным» друзьям, Товстоноговым, в доме которых мы и встретились), с мужем, Котэ Махарадзе (даже если он рассказывал давно известную ей байку, получая удовольствие от реакции новых слушателей, она слушала – словно впервые, не просто вежливо, а заинтересованно, причем не сюжетом байки, а процессом вкусного и радостного рассказывания).
Как и многие представители ее культуры, Софико, в отличие от того, как это представляется со стороны, не была ни высокопарна, ни патетична – вот откуда ее тяга к гротесковым, характерным, странным и подчас «дурацким» ролям. Женственность, пристрастие к украшениям – не только дорогим, но красивым, оригинальным, как тогда говорили, «авторским», как сегодня сказали бы, «эксклюзивным». Чувство меры. Вкус. Стиль. Все – настолько индивидуальное, что до сих пор не понимаю: как в одном относительно недавнем фильме русский режиссер мог именно ее занять в роли «армянской бабушки». Она не была просто «лицом кавказской национальности», она была – грузинской женщиной, и это так же самобытно, как если бы, с учетом мировых стереотипов, сказать «испанская», «японская», если угодно – по прежним, пушкинско-толстовским временам – «русская» женщина.
Ну, вот и я, как и отсмотренные телепрограммы, – все о Софико, да о ней, ушедшей. А как же Сергей Михалков? Наш нетленный? Наш неувядаемый? Так ведь – сколько телевидение, столько и я. Пусть здравствует в кругу семьи и в отдалении (поскольку в основном уже ушли из жизни) от недоброжелателей. Лет до ста расти... И не думать о том, как с ним будут прощаться.
Татьяна ЗЛОТНИКОВА