Три побега, тюрьма
Ей было шестнадцать лет, когда началась война. Красное село, что под Ленинградом, где они жили с сестрой, было на линии фронта. Когда беременную сестру увез муж, Лиза осталась в доме одна. В селе уже хозяйничали немцы.
С соседями ходила в поле, выгребала из-под снега капусту. Раскапывали убитых лошадей. Питались тем, что удавалось отрезать от замерзших трупов.
15 марта 1942 года всей трудоспособной молодежи села было велено явиться в комендатуру с запасом одежды. Оттуда парней и девушек погнали на вокзал, погрузили в товарный состав. 23 марта поезд привез их в восточную Германию, в пригород Хишберга. Всех распределили по хозяевам, у которых русские батрачили на скотном дворе, в поле. Здесь же работали и французские военнопленные.
Лиза попала к чете старых немцев, они ее не обижали. Даже платили зарплату, позволяли погулять в выходной по городку. Но тоска по Родине не давала покоя.
– Пойду на поле, а там недалеко железная дорога. И нет сил сдержаться – рвануть бы в Хишберг, оттуда в Бреслау, в Польшу, а там – как-нибудь домой добраться! – рассказывает Елизавета Матвеевна.
Однажды с подругами решились на побег. В выходной ушли погулять и не вернулись, ночевали в поле. Рано утром сели в поезд и уехали в Хишберг. Но в городе русские беглянки были словно белые вороны. Их задержали сразу, доставили на пост, где они сознались, что сбежали.
Девчонок вернули к хозяевам. Вскоре подруги снова сбежали, сумели добраться до Брес-лау. Но вновь попались и были возвращены под Хишберг. Третий побег закончился тюрьмой в Бреслау, где прожили больше месяца. А потом – снова товарняк, который шел на восток. Они, наивные, надеялись, что их везут домой. Их привезли в Освенцим.
– Нас встретили живые трупы – худые, страшные, без волос, изможденные люди, – вспоминает Елизавета Матвеевна.
Был июнь сорок третьего.
Освенцим
– Аусс-команда гоняла узников на работу. Осушали болота, копали глубокие рвы, носилками таскали землю. Уставали страшно. На нарах в три яруса спали по шесть человек, если повернуться – нужно сразу всем, иначе не получится. На спину не ляжешь – нет места. Все время хотелось есть. Утром давали чай или какую-то барду, которую называли кофе. В обед – черпачок супу, вечером – кусок хлеба с маргарином и снова «кофе».
Заключенные были размещены в бараках по национальностям. У русских на одежде была нашивка с красным треугольником и буквой «R». У поляков – тот же треугольник и буква «P». У евреев – шестиугольная звезда. Русским и евреям в лагере жилось особенно плохо, над ними издевались, заживо закапывали в землю. Охотников бежать почти не было. Перед глазами долго стояла женщина, забитая плетьми после попытки к бег-ству. У «стены смерти» устраивали показательные казни: расстреливали и вешали. Виселицы стояли и на одной из главных улиц лагеря.
Голод и болезни опустошали лагерь. Осенью Лиза заболела, попала в «больницу» – отдельный барак. Она не верила, что выживет. Но ее выходила полька. Она упросила надзирателей переложить умирающую девушку с верхнего яруса нар на нижний. «Когда умрет, будет легче выносить». Внизу было легче дышать.
Поляки, французы, англичане получали из дома письма и посылки, так что русской узнице перепадало немного продуктов из Европы – соседи выручали.
– Да-да, им это разрешалось! – отвечает Елизавета Матвеевна на мой немой вопрос. – Это мы, русские или евреи, не могли общаться с родными, мы о них ничего не знали – ни написать, ни весточку передать...
Зимой сорок четвертого Лизу из больничного барака перевели туда, где жили евреи.
– Помню, как всех загоняли в барак, когда в лагерь привозили евреев, – чтобы мы не видели, как их разгружали, заставляли раздеваться. Врали, что всех поведут в баню – боялись, что люди поднимут восстание. Многие верили, брали с собой только полотенце и расческу... Но мы уже знали, что их вели в крематорий, а сначала убивали в газовой камере... Елизавета Матвеевна едва сдерживает слезы.
Железные тележки по узкоколейке отправляли новые и новые жертвы в пасть топки. Крематории захлебывались человеческими жизнями... На второй день разводили костры, в которых жгли одежду убитых узников. Часть их вещей раздавали живым. Люди брали, потому что в бараках было очень холодно.
В феврале сорок четвертого в барак, где жила Лиза, пришли охранники и стали переписывать всех новичков. Не забыть ужас на лицах евреев, которые поняли, что их тоже ждет крематорий. За ночь люди сходили с ума, рвали на себе волосы, живыми трупами лежали на полу... А утром их раздевали догола и заталкивали на холодном ветру в крытый брезентом фургон.
Тротиловый плен
Лиза была в Освенциме с 20 июня сорок третьего по ноябрь сорок четвертого года – семнадцать жутких месяцев. Потом лагерь стали расселять. Поляки говорили, что немцы хотят лагерь взорвать. Узников увозили на работу на заводы и фабрики. Лизу, измученную перенесенной чесоткой, вместе с соседями по бараку увезли в глубь Германии, в Хемниц, где они работали на заводе, выпускающем автоматы. Девушка была настолько обессилена, что к станку ее не решились поставить, а назначили контролером. На заводе работали и русские военнопленные. Они приезжали за стружкой и тихонько говорили девчатам, чтобы те проверяли контейнеры. В них девушки находили весточки с «воли», записки, вырезки из немецких газет, в которых были новости с фронта.
В апреле 1945-го город бомбили, фронт был совсем рядом. Однажды вечером всех, кто работал на заводе, согнали на вокзал. Их привезли на неделю в большой лагерь, откуда пешком гнали до другого, где узники Освенцима сменили уничтоженных евреев. И снова завод, где женщины делали бомбы, противотанковые мины и прочие боеприпасы. Разряжали большие снаряды, вынимали тротил, перемалывали его и снова заряжали уже более мелкие «емкости». За это время очень многие женщины отравились тротиловой пылью. Стоит человек – и вдруг падает без сознания...
Победа – значит свобода
– Однажды не состоялся апель – утренняя проверка. Без конца шли воздушные бои. Осколки от самолетов и бомб летели на головы, – вспоминает Елизавета Матвеевна. – 8 мая в лагерь не пришли охранники, люди остались голодными. Выручили пленные французы – подкинули отварной картошки. Лагерь был готов разбежаться, но надзиратели уговаривали – оставайтесь, иначе перестреляют всех по одиночке. Скоро все равно, мол, ваши придут, всех освободят. Вечером все пошли в барак к немкам, никто уже не мог спать. С голодухи наелись невесть откуда взявшейся сушеной брюквы, маялись животами... В четыре утра было уже светло. Вдруг крики– наши пришли! Русские! Мы высыпали на улицу. Немцы в городке во всех окнах вывесили белые флаги. Мы ринулись куда-то, сами не знали, куда, лишь бы подальше от лагеря. Нас у дороги остановили солдаты. «Русские?» – спрашивают. «Да, русские», – радостно кричали мы.
А по дороге уже мчались наши танки, земля дрожала. В кюветах валялись опрокинутые немецкие машины. Мы ночевали в лагере еще три или четыре ночи, потом отправились в путь. Нас остановили танкисты: «Дождитесь, девчонки, мы сейчас вернемся и возьмем вас с собой, на Прагу». Вот так, с нашими войсками мы добрались до Праги. Ночевали в предместье. Вечером какие-то военные приходили нас проверять – неизвестно, кто мы такие. Мы рассказали все о себе. Майор нашел нам дом у железной дороги, где жили чехи. Нас вымыли, накормили. Водили по городу с экскурсиями, но я тогда сквозь слезы ничего не видела, ничего было не мило – так хотелось домой. Чех дал нам на дорогу денег, мы сели на поезд и через Польшу приехали в Россию. Во Львове нам выдали документы.
Лагерный номер вырезали в больнице
– Вернулась домой – но не в Питер, а уже в Рыбинск, где жили родные. А через три дня присылают записку – ехать в район, в милицию. Нас не спрашивали, кто, откуда – всем на работу, на лесозаготовки... Это было мне тогда не под силу, и я устроилась сначала техничкой в школе. Потом, когда оформлялась на завод, мне подсказали – не пиши, что была в лагере, а то не возьмут!
Перед войной я ездила в Ленинград, хотела закончить школу, но война нарушила мои планы. А вернулась – было уже не до учебы. Так я и осталась с четырьмя классами...
Многих шокировала страшная наколка на руке двадцатилетней девушки. Приходилось носить одежду с длинным рукавом, даже в жару. И однажды Лиза пришла в Пироговскую больницу, где работала подруга, и там ей аккуратно вырезали пять черных цифр. Остался только шрам.
Сегодня у Елизаветы Матвеевны удостоверение малолетнего узника. Пенсия небольшая (1900 рублей), плюс компенсация по льготам. И вторая группа инвалидности. Я не стала спрашивать восьмидесятилетнюю женщину о том, что думает она о нынешних законах, о льготах и митингах. Слишком тяжело дался ей рассказ об Освенциме. «Тогда очень хотелось выжить, а сегодня...»
Марина МОРОЗОВА.