Год из жизни семьи Толбухиных

Ох и нелегким выдался наступивший 1918 год для семьи Толбухиных... Казалось бы, все вначале складывалось, слава богу, благополучно, думала Анна Григорьевна. Вот и Федюшка вернулся, израненный, контуженый, но живой. Мать с гордостью вспоминала, как пришел Федор в декабре еще прошлого 1917 года, высокий, статный офицер, погоны со звездочками, на груди ордена пламенеют, сказывал сын – святого Станислава и Анны. Первый, конечно, сыну за храбрость, а второй, наверное, дали сыну за мать, за ее бессонные ночи, слезы и тяжкие думы­беспокойства за судьбу сыночка. Одно тревожило мать: видела она, как после ранений и контузии бывало нелегко ее Федюшке – мучили головные боли, судорожно подергивалась голова, дрожали руки. Но время, деревенский воздух и материнская забота (как угодить сыночку, чем повкуснее накормить) постепенно брали свое, сын поправлялся. А в марте этого года после того, как большевики замирились с германцем, Федор демобилизовался. Вернувшись из губернского Ярославля, он рассказывал, что армии больше нет, в городе полно демобилизованных офицеров, солдат.

А между тем наступала весна, бурлила весенними водами речка Когоша, освобождались от зимнего покрова поля. Нередко заходили соседи­мужики поговорить о житье­бытье с «охвицером», благо тот не церемонился, хоть и образованный, мужика понимал – сами из таких же, да еще три года с нашим братом вшей кормил в окопах. Мужики дымили самосадом, расспрашивали про революцию, про Ленина, обсуждали деревенские дела, приглашали делить землю. Федор крестьянствовать не собирался, от своего пая на землю отказался.

А как складывалось все хорошо, опять думала мать. Федя в Петербурге получил хорошее образование, стал бухгалтером, работал в солидной фирме, имел хорошие рекомендации. И хотя наследовать дело дяди Александра Федоровича, как тот хотел, будучи бездетным, не получилось (после смерти Александра Федоровича в 1913 году его жена свернула торговлю и уехала к себе на родину в город Рыбинск), Федор возвратился в Ярославль, поступил на работу приказчиком на мануфактуру фабриканта Клычкова. А братец, Михаил Григорьевич Коротнев, довольно богатый купец, считал, что из Федора выйдет крупный коммерсант, и даже не прочь был взять его себе в компаньоны. Если бы не братья мужа, вспоминала Анна Григорьевна, вряд ли ей удалось бы поднять детей, дать образование. Когда в 1907 году ее Иван Федорович, еще не старый, 46­летний мужчина, неожиданно умирает, оставив Анну Григорьевну с семью детьми, горе, казалось, было неизбывно. Хорошо, старшие Александр и Михаил, уже юноши, жили при дядях в Петербурге, Феде было всего 13 лет, а младшенькому Васе только три года. И еще девочки Шура, Маша и Тоня... Спасибо дядям, особенно Василию Федоровичу, дети его так и звали все – «крестный папа», помогли поднять детей, дать образование. А тут вдруг война... Федю забрали на фронт. Потом писал он, что учится в школе прапорщиков, а затем опять фронт – долгие и полные тревоги дни и ночи ожиданий весточки от сына. Что будет с Федором дальше? Коммерсантом, как он говорит, ему уже не быть, большевики капиталистых людей не жалуют, да и открылось сыну какое­то новое видение жизни.

А восемнадцатый год бурлил... И до Андроников, до соседних деревень дошли комбеды. Стал популярным лозунг «Грабь награбленное!». Мужики забеспокоились. Вон в соседней деревне Бухалово объявился «комиссар» – пригулянный сын бухаловской девки – Мефодька Шашкин. С маузерами на каждом боку, в сопровождении «отряда» – таких же беспутных мужиков и парней – кричал, что он, член партии социалистов­революционеров, изведет всю «контру» под корень. Для начала «отряд» заявился в усадьбу мелкопоместных дворян Стеколиных. «Эксплуататоров» арестовали, усадьбу разграбили, а потом в пьяном раже и сожгли. А ведь говорят, что сами господа трудились вместе со своими работниками, книги давали читать крестьянам и их детям. Однажды, узнав, что в Андрониках на вечеринке гуляют молодые офицеры, вернувшиеся с войны, – андрониковский Федор Толбухин и Балясников из Козулина, Мефодька решил расправиться и с ними. Но офицеров предупредили, они бежали в лес от произвола «комиссара». Мефодька с «отрядом» стал прочесывать лес, наткнулись на Балясникова и тут же расстреляли «золотопогонника». Толбухину повезло больше, его или не нашли, или кто­то пожалел односельчанина и не выдал на расправу «комиссару». Правда, и сам Мефодька вскоре был расстрелян большевиками за мародерство. Смутное время...

Федор между тем устроился на работу в военно­дорожный отряд, что строил дорогу­тракт от Глебовского до Данилова. А в июле небо на юге заполыхало по ночам отблесками большого пожара. Говорили, что офицеры подняли мятеж в Ярославле. Односельчане, кому удавалось в те дни бывать в Ярославле, рассказывали, что в городе идет война: трескотня выстрелов, ухают пушки, горят дома, и их никто не тушит, на улицах трупы лежат. Появились в деревне листовки, в которых белые офицеры призывали «встать на защиту матушки­России от большевистских банд», а вскоре объявились и сами «защитники», проводили мобилизацию в свои ряды,собирали продовольствие, обмундирование. Зашли к Толбухиным, забрали фуражку, галифе и офицерскую шашку Федора. Хорошо еще, что оставили гимнастерку, Анна Григорьевна ее только что замочила, надеясь постирать, чтоб Федя в чистом ходил. Хотели мобилизовать на борьбу с красными Федора, но тот отказался, сославшись на нездоровье – последствия ранений и контузии. Спустя две недели мятеж в Ярославле был подавлен, а в деревнях появились беженцы и погорельцы, просившие пропитания Христа ради, искавшие крова и приюта. Рассказывали они, какой ад пришлось им пережить в горящем и обстреливаемом из всех видов орудий Ярославле. Вскоре нагрянули чекисты. Федора арестовали как подозреваемого участника мятежа, просто как бывшего царского офицера. Никаких оправданий, причитаний матери не слушали. Посадили Федора и еще несколько демобилизованных офицеров из окрестных деревень в романово­борисоглебскую тюрьму до расследования и суда. Суровое было время... Мать знала, что с офицерами особенно не церемонились, расправа была коротка. Что делать? Пошла к местным деревенским активистам, просила заступиться за Федора. На слезные просьбы матери откликнулись. Дмитрий Иванович Антонов, местный активист, написал письмо в уездную ЧК с ходатайством за Ф. И. Толбухина. Под письмом подписывались односельчане. Матери подсказали, что могут еще отпустить сына под залог. Нужны деньги, и немалые. Где взять? Решила продать половину большого семейного двухэтажного дома в Андрониках. Посоветовалась с родственниками, они согласились. Нашлись и покупатели. Две тысячи рублей (большие деньги!) мать отнесла в Романово­Борисоглебск, который теперь стали называть Тутаев. Что повлияло: письмо ли односельчан, деньги ли и слезы материнские или Божья воля, но Феденьку выпустили. А вот его товарища из деревни Козулино, такого же деревенского парня, офицера Боброва, расстреляли. Рассказывал Федор, что, когда однажды его выводили на прогулку, он увидел, у стены лежит тело, покрытое рогожей, и из­под рогожи торчат босые ноги. Это было тело Боброва.

А по стране полыхала гражданская война. Большевики повсеместно стали организовывать военные комиссариаты для мобилизации на войну мужиков и лошадей. Из Сандырева от волостного начальства пришел приказ, чтоб в Андрониках и окрестных деревнях из бывших офицеров выбрали военного руководителя, который бы и занимался мобилизацией на войну. В Андрониках единогласно выбрали Федора Толбухина, как матери сказали, за его раны, честность и скромность. Вот и пригодилась снова сохраненная матерью гимнастерка. Так ее сын в августе 1918 года снова стал военным. Большевики и раньше хотели мобилизовать на фронт Федора, но последствия ранений и контузии были так явны, что признали его временно не годным, до излечения. Теперь стал Федор служить в волостном военкомате в селе Сандыреве. Дома появлялся редко, говорил, много работы. А 8 октября 1918 года был мобилизован в РККА, но оставлен пока на прежней должности военрука Сандыревского волвоенкомата. В декабре его как хорошо зарекомендовавшего себя и грамотного специалиста (гражданская специальность – бухгалтер) перевели на укрепление Шаготского волвоенкомата. А это еще дальше от дома.

Все проходит – и радость, и горе. Подошел к концу этот нелегкий для семьи Толбухиных год. Федю отпустили на Рождество домой. Вот он спит, намаялся. А матери не спится. Перебирает в памяти все события уходящего года. Вспомнилось, как год назад, в конце 1917­го, ходили на исповедь всей большой семьей Толбухиных: братья мужа, так рано ушедшего от них, дети, снохи, племянники. Как торжественно и чинно стояли службу в приходской давыдковской церкви Воскресения Христова... Вспомнилась цыганка, встреченная матерью на базаре в Давыдкове, предлагавшая все рассказать, что будет, и просившая «позолотить ручку». Мать отказывалась, но когда цыганка сказала, что все скажет, что ожидает сына Федора, Анна Григорьевна сдалась и положила в руку гадалке деньги. Цыганка сказала: «Будет сын твой большим генералом, очень большим и известным». Усмехнулась тогда мать: крестьянский сын – генералом. Но гадалка сказала: «Верь, так и будет». Кто знает, такое время смутное... Вот и Федюшка рассказывал, что сейчас даже поручики армиями командуют. И говорил, что скоро снова на фронт. Ну, да был бы жив. Федя ворочается во сне. Не спится матери...