«26-III-42 г. С фронта...
Привет, дорогой товарищ Нина, бесконечно благодарен вашему письму. До слез рад!
Ведь 10 месяцев! Эх, сколько пришлось пережить, трудно рассказать, не только описать. Особенно трудна была жизнь в тылу у противника. Трудна, рискованна и интересна. За семь месяцев наш партизанский отряд сделал очень многое. Мы сделали много налетов на немцев, разбили несколько машин, истребили до сотни немецких ставленников – старшин, полицейских и прочей твари. Вели агитработу, тормозили сбор хлеба, теплых вещей для немецкой армии, а в нескольких сельсоветах существовала совет-ская власть под нашим руководством.
Вы счастливы в том, что не можете видеть ужасов войны, тех ужасов, которые принесла немецкая «цивилизация» в оккупированных районах.
Виселица и расстрел, грабежи и пожары. Вот что принесли немцы для народа временно оккупированных районов.
Мать пишет, что считала меня неживым. Да, было много случаев, когда смерть подстерегала, но я удачно уходил от нее. Уже в последние дни, перед тем, как мы перешли линию фронта и пришли к своим войскам, я с товарищем чуть не попал в руки немцев. Мы выполняли задание, были в одной деревне. Приехал карательный отряд до 250 человек. Часть уже въехала в деревню, когда мы заметили их. Казалось, все. Решили биться до последнего патрона. Приготовили гранаты. Однако удалось уйти. Снег глубокий, еле добрались до леса. И вовремя предупредили товарищей. Однажды (это было еще в июле) пришлось уходить из-под нагана. Спасла граната. Немец был переодет в нашу форму, прежде чем мы сумели разгадать (нас было двое), он выстрелил в упор по товарищу, я отпрыгнул в сторону. Бросил гранату, но она не принесла вреда. Четыре пули просвистели мимо – выбрался. Всего не перескажешь.
Нина, я не думаю, чтобы вы не могли написать больше. Знаешь, как интересны письма, каждое слово.
Пиши подробнее о девчатах, кто где работает, как дела в школе, может, о ком-нибудь из ребят знаешь что. Пиши.
Твое пожелание есть долг каждого воина, и каждый воин старается его с честью выполнить.
Пиши, не скупись!
С приветом В. Кузнецов.
26-III-42.
Мой адрес».
И далее следует подробный адрес.
Какая искренность! Кажется, в саму эту искренность окуналось то перо. (Половина письма написана синими чернилами, половина – черными; стало быть, с перерывами...).
Вершится самая кровопролитная война в мировой истории, а у молодого человека почти нет страха, уныния, ни тени сомнения в своей правоте, праведности, в конце концов – в победе.
Более того – виден прежде всего человек, а не солдат. Рядом с общенародной есть и другая боль и забота у него в душе и на уме. Весь пафос письма – именно интимное послание. С перечетом, как водится, своих высоких переживаний и с честью преодоленных невзгод, своих идейных убеждений и черт характера; в конечном счете – своих достоинств!
За той «связью времен» далеко ходить не надо. Вот вам письмо подлинного рыцаря!
К тому же видно с ходу, в какой стране и в какое время жили автор и адресат, кавалер и его избранница.
Люди, как известно, в течение последних нескольких тысяч лет ничуть не изменились. А тут всего 65 лет истории. Какая уж «смена поколений»! Читаешь – и будто это пишет нынешний солдат. И легко и уважительно читается, в смысле – понимается его биография, душа и воспитание.
Текст написан строго, аккуратно, разборчиво, без помарок, зачеркнуто лишь одно недописанное слово... Кое-где нет необходимых запятых... (Посчитаем это, из уважения искреннего, опечатками и восстановим).
Каждое слово хочется увлеченно разгадывать, рассекречивать. В верху первого листка в углу дата – тут прямой намек на документальность.
Первое слово – на одной строке: «С фронта...» – как содержательно! – до слез содержательно! И волнующе понятно любому: в нем – целая держава, целая эпоха; обязанность, ответственность, долг, гордость, тревога, надежда; словом – народность, соборность.
Вторая строка: «Привет...». Отнюдь не «здравствуйте». Тем более – обращение к «дорогому товарищу», хотя она просто Нина, которому «бесконечно благодарен» и обращение к которому на «Вы».
Тут уж веет, как и далее кое-где, теми строгими тридцатыми, на которые пришлись, как легко подсчитать, школьные годы друзей. И это – тоже абсолютно искренне. Как, впрочем, и каждое слово. «До слез рад!». Это – прямо признание сердечное. Недаром – на отдельной строке. И, кстати, именно тут первый в письме... знак восклицания!..
Следующий абзац начинается: «Ведь 10 месяцев!»
Итак. Переписка, во-первых, уже была. И значит – взаимная симпатия. Но с начала войны, с 22 июня 1941 года, минуло, судя по дате письма, всего 9 месяцев... Значит, уже целый месяц до войны писем не было. По крайней мере – ему от нее. (Может, автор письма обсчитался? – Нет уж, знаю, сам когда-то солдат, как в армии считаются дни и письма!..)
Не случайно после этого следует: «Эх...» – «Эх, сколько пришлось пережить...». А как конкретно: солдат Владимир Кузнецов в армии не получает от некой Нины откуда-то с родины писем уже месяц... А тут – война! Вселенская беда!.. И – неизвестность... Смерть на каждом шагу... И вдруг – письмо!
«Особенно трудна была жизнь в тылу противника». Да уж! Кому как не современному зрителю многочисленных фильмов этого не понять. Но никакой сценарист и писатель не придумал бы следующей фразы: «Трудна, рискованна и интересна». Какая удалая и величавая сдержанность! (Товарищ Сухов известный – не дед ли ему?..)
«Наш партизанский отряд сделал очень многое». Это ведь отчет! Военный, комсомольский, гражданский, патриотический. Прежде всего – дисциплинированный, совестливый.
Далее. Немцы называются немцами, а вот «немецкие ставленники», «старшины и полицейские» заклеймены словом «твари».
Слова «агит. работа», «сов. власть» и другие некоторые характерно сокращены. Как свято понятные.
«Вы счастливы в том, что не можете видеть ужасов войны...». Это ведь мог написать в любом веке, в любой стране любой солдат, когда соседствуют война и мир!..
«Мать считала меня неживым», «много случаев», «смерть подстерегала», «удачно уходил от нее»...
Чувствуется, что двадцатилетний человек просто захлебывается и от пережитых событий, и от бурлящих впечатлений, и еще – от собственной сдержанности. Но в конце концов считает нужным привести примеры опасных эпизодов, подробно их описать. Тут – все: и знание, что голым словам верить не заведено, и желание посвятить дорогого человека в свои тайны, и потребность вызвать сочувствие, сострадание; словом – приблизить его к себе.
Действительно: «Всего не перескажешь».
В конце письма – уже открытая тоска! Хоть по какому бы то ни было в жизни свету, теплу...
«Вы не могли написать больше», «Знаешь, как читаются письма», «Пиши подробней о девчатах, кто где работает, как дела в школе», «Пиши»... Это ведь хитрость, свято простительная!..
«Твое пожелание есть долг каждого воина...» И понятно – какое было то пожелание. Тут уже не «ваше», а – «твое». То есть, после всего изложенного выше автор считает себя равным адресату, а подругу свою достаточно вовлеченной в общие бедственные события и, главное, – приближенной к себе.
«Пиши, не скупись!» – прямо требование.
Только бы писала...
Письмо написано на каком-то разлинеенном бланке, разрезанном пополам, мелкие строки – поперек линий... И конверт склеен из тех же бланков. На штемпеле: «СССР», «Полевая почта №...», «29342». По-нашему бы так: 29.03.42. Значит, это письмо где-то было до отправки три дня... На другой стороне самодельного конверта еще два штемпеля: «Просмотрено военной цензурой» и «Яросл... Милюш...» (остальное неразборчиво); «17422». То есть письмо шло 21 день. Три недели. (Где, не между прочим, была тогда уже линия фронта?!»..)
Читаешь это все и думаешь: Господи, неужели эти честные, строгие и гордые люди не получат потом Победы, Счастья? – хотя бы самого обычного счастья?..
Но если я, их сын, держу в руках это письмо...
И как бы невольно добавляется: так называемая «проблема отцов и детей» возникла ведь в дворянской среде, то есть барской, бездеятельной, вздорной.
Живой всегда поймет живого. Тем более – искренний искреннего. Так и хочется запальчиво провозгласить: никаких «смен поколений» нет! Никто же не считает с многих ветвей опавшие листья – считают в едином стволе годовые вечные кольца!
Этим и закончу свое к современникам искреннее письмо.
Волею Божею – спустя ровно 65 лет!
Евгений КУЗНЕЦОВ, писатель