Коридор, ведущий в никуда
В здании СИЗО-1 есть коридор, изолированный от остальных помещений: тюрьма в тюрьме. Здесь сидят особо опасные преступники. Сегодня – приговоренные к пожизненному заключению. Когда применялась смертная казнь – к расстрелу.
Автору этих строк довелось побывать в коридоре, когда в камерах находились смертники в полосатой трикотажной одежде...
...Контролер тихо звякнул ключом, и в камерах все застыли: «не за мной ли?» Но, заслышав звуки шагов одинокого контролера, вздохнули с облегчением.
Впереди меня шел пожилой человек с морщинистым лицом весьма слабого телосложения. Ворот гимнастерки был явно велик для его длинной и худой шеи. Кирзовые сапоги хлопали голенищами по тонким икрам ног.
Заметив мое недоумение, контролер произнес:
– Не беспокойтесь. Приговоренные к смерти – самые спокойные в изоляторе. Мухи не обидят. Верят: хорошее поведение – соломинка для утопающего. А вдруг не расстреляют!
Ожидание смерти страшнее ее самой. Загляните в глазок, убедитесь. По камере, как тигр в клетке, от стены до двери ходит человек в полосатой одежде. Идет размеренно, глядя в пустоту отстраненным взглядом, не видя ничего. Три шага вперед, три обратно.
В соседней камере «игра». Молодой человек подбрасывает над шконкой кубики с нанесенными на них черными точками. Когда они падают на одеяло, он подсчитывает число этих точек. Скорее всего это дни, оставшиеся до ответа на «помиловку». Что придет? Заменят вышку на срок или откажут? Страшная минута.
– Сколько я их перевидал, этих минут, – вздыхает контролер. – Тяжело видеть даже со стороны. Одни падают, как подкошенные, и их солдатики под руки тащат. Другие опускаются на колени и молитву Господу возносят. Третьи идут как во сне...
Добровольное заточение
Сердце тогда защемило в женском блоке. Взглянул в глазок и обмер: по сдвинутым двухъярусным койкам полз ребенок. Малышу несколько месяцев. Он что-то гулькал на своем языке. Неподалеку, на одеяле, сидел другой. Матери беседовали. «Дети тюрьмы», мелькнуло в мозгу. Сердце защемило еще сильнее...
– Сегодня детей в СИЗО нет, – уточняет старший прапорщик Татьяна Смирнова, – хотя женщин в тюрьме предостаточно. Да и мы, контролеры, отбываем здесь добровольный срок. Хоть и в форме с погонами, но за решеткой.
Она помнит, как пришла в корпус семнадцать лет назад. Полумрак, решетки, замки, стальные двери. И этот противный тюремный запах табака, пота и еще чего-то неведомого, присущего только неволе.
Двенадцать часов взаперти. От глазка к глазку, всю смену на ногах. Не спасают ни мягкая обувь, ни тапочки. Километры и километры по бетонному полу. Контролер всегда начеку.
– Когда невмоготу, – продолжает Татьяна, – забежишь к старшему контролеру, выпьешь чашку чая. И – вновь коридорный марафон. После месяца работы с наставником поставили на блок с транзитниками. Не прошло и дня, один вскрыл вены. Сокамерники было стучать в дверь, но он не позволил. Когда я дала сигнал тревоги, парень стоял в луже крови. Я начала терять сознание...
Новеньких контролеров сидельцы с первых минут начинают проверять. То карандашик попросят, то лист бумаги. Малолетки расплачутся: «Родители больны, надо позвонить или письмо передать». Дрогнешь – и ты пропал. Будешь «на крючке». Или, как здесь говорят, «не отпрыгнешь». Транзитники, отправляясь по этапу, передадут тебя другим зекам. И ты раб.
– В те далекие времена существовала известная каждому заключенному пятнадцатая «смотрящая» за тюрьмой камера. Сидели в ней «шерстяные» – воры в законе, авторитеты преступного мира и их приближенные из числа тех, кто ублажал бугров. Отсюда диктовались правила поведения, «смотрели» за зоной.
Сегодня разве что на лекциях в НИИ МВД да школах милиции читают про воровскую иерархию. А тогда кастовый принцип был непререкаем. И было мастей столько, что всех и не упомнишь. Кто знает нынче «ломом подпоясанных», «сук», тех, кто «один на льдине»? Воровской мир изменился в корне. На смену законникам, соблюдавшим неписаные постулаты, пришли «понятия» преступных сообществ. Правда, в Коровниках что-то их не видно.
В костюмах «маде ин оттуда» и галстуках за тысячу долларов они разъезжают на «Мерседесах». Хотя еще недавно руководили бригадами братков в ОПГ – организованных преступных группировках. Но уцелели в ходе разборок, стали бизнесменами.
Так что в СИЗО сегодня часто вспоминают слова бывшего начальника Виктора Частухина: «Обстановка сложная, но контролируемая». Тюрьма есть тюрьма, кто бы в ней ни сидел.
Прошли сквозь стену
– Уйдем на пенсию, – говорит Татьяна, – и мы тоже немного «отсидевшие». И в прямом, и переносном смысле. Рядом с административным зданием СИЗО прилепился жилой дом. Многие оттуда. Так что вся жизнь прошла в этой «обители» с решетками. Видите женщину, моющую полы? Она отсюда никуда не уйдет. Двадцать лет отдала тюрьме. Здесь и осталась: моет полы в тюрьме и с семьей живет в тюремном общежитии. У нее за два десятилетия тоже немало всякого бывало.
– Стояла я тогда на КПП, – рассказывает уборщица. – Открывала главные ворота. Было это в начале июня девяносто девятого года. Зеки тогда ящики сколачивали. Смотрю, грузовая машина с ящиками подъезжает. Проверила документы, груз, кабину. Никого постороннего. А вскоре тревога. Сбежал человек. Правда, словили быстро. А выехал он на набережную Волги под кузовом.
В девяносто шестом пробили двое в бане старую стену. Далеко не ушли. Некий Баулин, приговоренный к пожизненному, выпрыгнул со второго этажа рентгенкабинета городской больницы. Взяли и его. Еще парень по карнизу административного здания пытался сигануть на волю...
Страшно. Но что делать?
– Пришла в СИЗО молоденькой, – вспоминает Татьяна. – Жизни не видела. Но закрепилась прочно. Специалисты, что изучают нас, говорят: быстро привык к обстановке, будет работать.
Да и куда уходить? До пенсии менее трех лет. Дома двое детей и муж без работы. К тому же пенсия будет побольше, чем у тех, кто на воле. Да и подработать можно на пенсии. Ведь Татьяне всего сорок три.
Коллега Смирновой Евгения Соколова пришла в СИЗО в нелегкую пору. Работала на заволжской валяльной фабрике. Дела на производстве шли плохо. Сократили. Поскольку живет рядом, «пошла, как здесь говорят, в тюрьму».
– Едва открыла ворота, смеется Евгения Филаретовна, – ноги подкосились. А меня сразу на пост. Правда, в женский блок на третьем этаже. Закрыли в коридоре, сердце упало – «посадили!» А потом только успевала менять этажи и места «отсидок». Все глазки «перецеловала» за это время. Ни одного нарушения режима не пропустила.
– До сих пор не могу забыть новогодний вечер. Над Волгой праздничный салют. Слышу, ломотят в дверь камеры. Я к глазку: «Что случилось?» А малолетки все в крови, вены порезали. Увидели фейерверк, дом вспомнили. Заплакали и давай чиркать по рукам.
Малявы, «реснички», отсекатели...
Бич СИЗО – малявы, записки, свернутые в трубочку. Их тюремное начальство называет иначе: «попытки межкамерного общения». Передают малявы друг другу подельники: что говорить на допросах, о чем молчать.
Малявы приносят хороший улов оперативной части СИЗО, сыщикам и следователям еще с дореволюционных времен. Меняются лишь способы их передачи. Сегодня послания пытаются переносить из камеры в камеру баландеры, раздатчики пищи. Одного с пачкой маляв засекла Татьяна. Это прямая обязанность контролера.
Но чаще малявы «выплевывают» в окно с помощью газеты, свернутой в трубочку. В таких случаях камеры должны быть под углом друг к другу. Спускают на нитке на нижний этаж. Протягивают на нитке горизонтально земле по этажу. Одно время нитками были опутаны все корпуса.
Сейчас с окон сняли «реснички», жалюзи закрывающие доступ света в камеры. Установили отсекатели – внутренние решетки. Они и препятствуют передаче маляв.
Хоть и работают в СИЗО женщины, у тюрьмы неженское лицо. Но руководство учреждения ИЗ 76/1 склонно больше ценить женщин. Они добросовестнее, наблюдательнее, ответственнее и, что не менее важно, выносливее мужчин. Однако найти женщину-контролера – проблема. Причина? Руководство дипломатично ответило: «Недостаточно достойная оплата нелегкого труда».
Владимир ШИРЯЕВ.