6 июля исполнилось 86 лет со дня начала антибольшевистского выступления в Ярославле. Об этом событии уже написано очень много. Одни исследователи называют его «контрреволюционным мятежом», другие – «восстанием против безбожной власти». Но, видимо, полную правду о нем нам еще только предстоит узнать. Тем ценнее сохранившиеся свидетельства очевидцев Ярославского восстания. «Северный край» уже не раз публиковал воспоминания тех, кому удалось уцелеть в разрушенном большевиками городе. Сегодня мы предлагаем вниманию читателей фрагмент воспоминаний княгини Наталии Владимировны Урусовой, напечатанных в журнале «Русский паломник» (№ 27 за 2003 год), который издается Валаамским обществом Америки. Во время восстания она находилась на даче возле Ярославля и многое видела собственными глазами.
В конце июля 1918 года мои два старших сына уехали в Саратов по Волге, чтобы купить муки на зиму; все стало сразу дорого и, главное, трудно было достать. Ожидался голод. Я осталась с пятью детьми: старшей дочерью 17 лет, дочерью 14 лет, сыном 10 лет, дочерью 6лет и сыном 3 с половиной лет.
Большую часть прислуги я уже отпустила, так как трудно стало ее содержать. И вот после резкого долгого звонка входят молодой парень-комиссар и с ним несколько красноармейцев. Он обращается ко мне со словами: «В трехдневный срок очистите нам вашу квартиру, она нам нужна». Я отвечаю: «Как же я могу справиться за 3 дня, ведь сколько комнат, и все меблированы». А он заявляет: «Ну, насчет этого мы вам поможем! Товарищи, эти два зеркала (зеркала были очень высокие и красивые) вы отвезите ко мне на квартиру, этот шкапчик, где старинный фарфор, тоже». Я с удивлением решилась возразить: «Как же так? Ведь это моя собственность», на что получила короткий, безапелляционный ответ: «Гражданка, теперь собственности нет!»
Ослушаться невозможно, и вот я на другой день с утра и до позднего вечера бегала в поисках квартиры. Второй день подходит к концу, и тоже без результата, когда я встретила одного знакомого. Он принял большое участие в моем трудном положении и предложил мне с детьми переехать сейчас к нему на дачу, которая была в одной с половиной версте, на другом берегу Волги, в сосновом громадном лесу, почти у самой реки. Я так и сделала.
Так было прекрасно там после города и его волнений. Сосновый аромат, абсолютная тишина, нарушаемая только пароходными свистками с мощно текущей в расстоянии трех минут от дачи Волги. Дети в восторге, и я решила в этот день не ходить в город и отдохнуть и телом, и душой в этом земном раю. Но, увы, недолго продолжался этот мир покоя, всего несколько часов. Около шести вечера в городе затрещали пулеметы. Сперва я подумала, что это какое-нибудь учение, но нет; стрельба беспрерывная меня взволновала, и я, оставив маленьких с гувернанткой и двумя старшими девочками, пошла к парому, чтобы осведомиться о том, что такое происходит.
Подходя к городу, мы почувствовали необычайную тревогу при виде бегущих людей к Волге и от Волги, с парома. В городе восстание против большевиков.
Страх и беспокойство за сыновей не покидали меня ни днем ни ночью. И вот глазам не поверила: вижу, они идут, оба целы и невредимы. Они ничего не знали ведь о моем переселении на дачу до восстания, не знали, где эта дача. Из-за огня и горевших пристаней пароходы не могли близко подходить к городу и причаливали за несколько верст у пристани на том берегу, где мы находились. Когда они приехали, то на пристани был их знакомый товарищ, сообщивший им о нас. Они тоже немало пережили, видя горящий город и услыхав, что не разрешено было никому из него выйти; кроме немногих смельчаков, которые при всех условиях умеют спастись и убежать, все оставались. Убиты и изуродованы тысячи людей, очень многие дети остались идиотами от ужаса. Одним из первых ударов разрушен был городской водопровод, и юноши-гимназисты, погибая самоотверженно, привозли воду в бочках из Волги. Люди помимо обстрела гибли в холодных погребах и подвалах от голода и от грязной, пропитанной нефтью волжской воды.
Когда восстание было подавлено, прежде всего нужно было спасти сыновей, так как всю молодежь и даже вообще мужчин хватали на улицах, разыскивали по подвалам и чердакам, ставили на высоком берегу Волги с завязанными назад руками целыми рядами и сзади расстреливали их, так что они падали в Волгу.
Найди они моих сыновей, не стали бы расследовать, а подвергли бы той же участи. На противоположном берегу Волги были товарная пристань и железнодорожная ветка. Каким-нибудь образом нужно было переправить их в Троице-Сергиеву лавру с надеждой, что это будет лучшим местом их спасения. Я сговорилась с одним рыбаком, что он меня ночью перевезет через Волгу на товарную пристань.
Теперь новое волнение и новый страх. Что за люди, к которым я буду обращаться? Может, меня без разговора арестуют и уведут безвозвратно! Раздумывать не приходилось: надо спасать детей. Я взошла на пристань и спросила, где начальник пристани. Мне указали. Вижу, моряк средних лет и не похож на разбойника-большевика. Так и оказалось. Я подошла и сказала, что мне необходимо с ним поговорить наедине. Он удивился и пригласил к себе в каюту. Я прямо и откровенно все рассказала. Он подумал и говорит: «Да, дело трудное – провезти их незамеченными, но Бог даст, сделаем; пойдемте со мной к начальнику железнодорожной ветки, этот человек хороший, и что возможно, в том поможем». Привели его весовщика и втроем обсуждали. Наконец сказали так: «Нужно хоть недельку подождать, очень уж время неспокойное. Вы наведывайтесь, и когда мы скажем, то перевезете сыновей, и мы их отправим». Целую неделю каждую ночь я переносила этот страх переправы. Один раз Волга была очень бурная, и я думала, что мы перевернемся.
Наконец они сказали: «Пусть лодочник едет и сейчас перевезет их по очереди». Длилось это больше трех часов. Первым приехал старший Сергей, и его заперли в багажный вагон. Когда приехал и второй сын Николай, то их посадили в клетку, в которой возят собак, и закрыли рогожами. Ехали они часов шесть до лавры, согнувшись на корточках. Я до-ждалась, пока поезд ушел, и с облегченным сердцем переправилась на дачу.
После отъезда моих сыновей произошел опять страшный случай, но опять любовью Божией прошел благополучно.
Бывая в городе, я навещала семью контр-адмирала в отставке В., принимая участие в их горе. У них было трое взрослых сыновей, и все участвовали в восстании, средний смог скрыться, старшего видели, как красноармейцы схватили и потащили в тюрьму, а младший, по словам очевидцев, был убит. О том, как убивались и в каком отчаянии были родители, писать не буду. По младшему служили панихиду на дому.
Вернувшись один раз из города, я под вечер была одна на берегу Волги и слышу, словно кто-то назвал меня по имени. Обернулась: кругом сосны и никого. Слышу уже громче свое имя и вижу за деревом какого-то бледного мужчину в серой куртке. Я не узнала его, но подошла и спрашиваю, кто он, а он говорит: «Дайте мне напиться и кусок хлеба. Вы меня не узнаете? Ведь я Стива В. Т., я ранен в грудь и пробираюсь лесом куда глаза глядят». Я остолбенела: «Стива, ведь вас считают убитым. Как же вы спаслись?» Он мне сказал, что когда подбирали убитых и переносили их в Красный Крест, то сестра увидела, что он жив, и перенесла в лазарет, и так как из лазарета брали все равно всех на расстрел, то они переодели его в серую куртку и ночью, рискуя жизнью, вывели за город. Один момент только мелькнула у меня мысль, что делать, но это был один момент. Я взяла его за руку и говорю: «Идем ко мне». Он не соглашается и просит только хлеба и воды. «Ведь вы знаете, что на всех углах развешаны объявления «Кто укроет кого-нибудь из мужчин у себя, тот будет расстрелян». – «Знаю, Стива, но я мать». Я привела его на дачу и положила наверху, в маленькой комнатке на антресолях. Ранен он был в грудь навылет, и раны заклеены крестообразно пластырем.
Мне предстояла радостная и трудная задача сообщить матери и отцу о том, что сын их не только не убит, а находится у меня. Я ушла с утра к В. и осторожно продготовляла их к явленной им Божией милости. Как раз застала все приготовленным к панихиде, и ожидали только священника. Как приняли родители известие, каждому понятно. Мать сейчас же пошла со мной, а у отца ноги почти не владели.
Встреча матери с сыном была не только трогательная, но и непередаваемая. Через два дня были наняты лошади, которые ждали его в условленном месте, и, снабженный всем необходимым, он был отправлен еще не вылеченным и не окрепшим до какой-то глухой станции, откуда должен был ехать поездом, куда ему назначили родители.
Каково же было мое удивление, когда, вернувшись дня через три опять из города, я застаю у себя старшего сына В. Александра, который был арестован и посажен в тюрьму. Казалось невероятным, чтоб он не был немедленно расстрелян. По нем не служили панихиды потому только, что верили в то, что Богу нет границ в возможностях, и вот Он и его спас целым и почти невредимым. Он ночью выпрыгнул со второго этажа и, к счастью, не сломал, а только сильно ушиб ногу и хромал. Опять мне выпало на долю сообщить и об этой радости родителям и его молодой жене, которая тут же пошла со мной, и на следующий день Александр и она ушли через лес пешком от нас, и надо надеяться, что им удалось скрыться, так как у них было еще довольно для этого денежных средств.
