Его отец и мать много лет после войны искали сына, делали множество официальных запросов. На них ответ был один: дескать, пропал без вести. И только через полвека в военкомате автору статьи все же показали наконец пропылившуюся, пожелтевшую от времени бумажку, в которой страшные слова: «расстрелян, дезертир». Так ли это? В пылу боя командир, пославший солдата в тыл по важному делу, не мог написать нужную бумажку, и тот угодил... в руки особистов, отрабатывавших свой хлеб. А родным, скорее всего, не сообщили о расправе над «дезертиром» из «гуманных», понимаемых по-своему, соображений: жаль, дескать, энкавэдэшникам стало родных – как-де жить им с таким клеймом.
По некоторым данным, на фронте были расстреляны своими около ста тысяч солдат и офицеров...
В ответ на обращение редакции к нашим читателям поведать о схожих историях начали поступать письма, раздались звонки. Одним из первых пришел в редакцию полковник в отставке Сергей Шароваров, который долгое время работал в военном комиссариате и по долгу своей службы сталкивался с похожими ситуациями. Сергей Михайлович вполне допускает, что было все именно так, как и предполагает автор публикации Наталия Быкова.
А в редакцию Сергей Михайлович пришел, чтобы рассказать похожую историю. В 1960 – 1967 годах он служил в Хабаровском крае.
– К нам в военкомат зача-стил пожилой человек, – рассказывает С. Шароваров. – Убитый горем отец не хотел верить, что его сын был расстрелян как дезертир. (Он знал об этом, поскольку семье не назначали пенсию). Позже, в
80-е годы, после соответствующей директивы расстрелянных своими не включали в Книгу памяти.
Но мужчина не хотел в это верить. Мой сын, мол, был патриотом, не мог он струсить. Пришлось обращаться райвоенкомовцам в Хабаровский крайвоенкомат. Там работали старые служаки – участники войны. Вникли и посоветовали обратиться в архив Министерства обороны в Подольск: пусть пришлют уголовное дело, если таковое имеется, приговор суда по нему и так далее.
– Я сделал запрос в Подольск, – вспоминает Сергей Шароваров. – Дело выслали по секретной почте, с жестким условием: довести до родителей, пусть распишутся, а дело (никаких копий!) вернуть назад. И чтобы больше архив не беспокоить! Я вызвал отца в военкомат: мол, получили уголовное дело на вашего сына, прочитайте и распишитесь...
Оно состояло из трех листочков. На первом, как сейчас помню, хотя прошло четыре десятка лет, протокол допроса: следователь спрашивает, сын отвечает. Ответы записаны рукой следователя. «Это ни о чем не говорит», – возражает отец. На второй страничке – объяснительная... Увидев почерк сына, отец побледнел, изменился в лице. Крупные слезы покатились по щекам. Еще раз взял в руки листок, поднес к глазам. Внимательно прочитал. Молча расписался. И ушел. Больше он к нам не приходил.
– Что же было в объяснительной?
– Я только несколько слов запомнил: мол, очень хотелось жить, чувствовал, что живым из этого боя не выйду. Мальчишка все честно сказал, к чему его и призывал следователь, они это умеют... Не думал, видно, что расстреляют.
– А на третьей страничке что было?
– Приговор: «Расстрелять перед строем батальона!»
Долго мы еще беседовали
с полковником в отставке Сергеем Шароваровым о публикации «Помяните Георгия...»
– Сергей Михайлович, а сами-то вы верите в то, что Георгий не виноват, в то, что его расстреляли по ошибке, в спешке, в запарке фронтовой?..
– Судя по эпизоду боя, рассказанному в статье со слов товарища Георгия, никакой он не дезертир!
– Что же делать родственникам убиенного напрасно, как вы считаете?
– Надо им обратиться с заявлением, данными о призыве, другими имеющимися в архиве военкомата по месту призыва документами и добиться в конце концов включения доброго имени Георгия в Книгу памяти, чтобы было известно не только его имя, как в церковной поминальной записке, но также и фамилия, и отчество, и район призыва, и точное место гибели.
Валерий ПРОХОРОВ.